Виктория Токарева - Лавина
Обзор книги Виктория Токарева - Лавина
Токарева Виктория
Лавина
Виктория Токарева
Лавина
повесть
Пианист Месяцев Игорь Николаевич сидел в самолете и смотрел в окошко. Он возвращался с гастролей по Германии, которые заняли у него весь ноябрь.
Месяцев боялся летать. Каждый раз, когда слышал об авиакатастрофе или видел в телевизионном экране рухнувший самолет, он цепенел и неестественно сосредоточивался. Знакомый психоаналитик сказал, что это нормально. Инстинкт самосохранения. Только у больных людей этот инстинкт нарушен, и они стремятся к самоликвидации. Смерть их манит. Здоровый человек хочет жить и боится смерти.
Месяцев хотел жить. Хотел работать. Жить - значит работать. Работать значит жить.
До восемьдесят четвертого года, до перестройки, приходилось ездить с гастролями в медвежьи углы, по огородам, играть на расстроенных роялях в клубах, где сидели девки с солдатами, дремали пьяные бомжи. Сейчас Месяцев играл на лучших роялях мира. И в лучших залах. Но кому бы он ни играл бомжам или буржуям, - он неизменно играл для себя. И это спасало.
Немецкие города были аккуратные, маленькие, как декорации к сказкам братьев Гримм.
Принимали хорошо, кормили изысканно. Однажды на приеме у бургомистра Месяцев ел нечто и не мог понять, что именно. Спросил у переводчицы Петры:
- Чье это мясо?
- Это такой американский мужчина, который весной делает р-р-ру-у...
- Тетерев, - догадался Игорь.
- Вот-вот... - согласилась переводчица.
- Не мужчина, а птица, - поправил Месяцев.
- Но вы же поняли...
Петра мило улыбнулась. Она была маленькая и тощенькая, как рыбка килька. И такие же, как у рыбки, большие, чуть-чуть подвыпученные глаза. Игорь не влюбился. А она ждала. Он видел, что она ждет. Но не влюбился. Он вообще не влюблялся в женщин. Он любил свою семью.
Семья - жена. Он мог работать в ее присутствии. Не мешала. Не ощущалась, как не ощущается свежий воздух. Дышишь - и все.
Дочь. Он любил по утрам пить с ней кофе. Она сидела закинув ногу за ногу, с сигаретой, красивая с самого утра. Сигарета длинная, ноги длинные, волосы длинные и нежная привязанность, идущая из глубины жизни. Зачем какие-то любовницы - чужие и случайные, когда так хорошо и прочно в доме.
Сын Алик - это особая тема. Главная болевая точка. Они яростно любили друг друга и яростно мучили. Все душевные силы, оставшиеся от музыки, уходили на сына.
Месяцев смотрел в окошко самолета. Внизу облака, а сквозь них просматривается бок земли. Говорят, если самолет раскалывается в воздухе, люди высыпаются в минус пятьдесят градусов и воздушные потоки срывают с них одежду, они летят голые, окоченевшие и, скорее всего, мертвые. Но зачем об этом думать... Знакомый психиатр советовал переключаться. Думать о чем-то приятном.
О жене, например. Они знали друг друга с тринадцати лет. С седьмого класса музыкальной школы. Первый раз поцеловались в четырнадцать. А в восемнадцать поженились и родили девочку Аню. Но настоящей его женой была музыка. Игорь Месяцев в ней растворялся, он ее совершенствовал, он ей принадлежал. А жена принадлежала семье.
После окончания консерватории жена пошла преподавать. Имела частные уроки, чтобы заработать. Чтобы Месяцев мог ни о чем не думать, а только растворяться и расти. Рос он долго, может быть, лет пятнадцать или даже восемнадцать. А есть надо было каждый день.
Жена не жаловалась. Наоборот. Она выражала себя через самоотречение. Любовь к близким - вот ее талант. После близких шли дальние - ученики. После учеников - все остальное. Она любила людей.
Внешне жена менялась мало. Она всегда была невысокая, плотненькая, он шутя называл ее "играющая табуретка". Она и сейчас была табуретка - с гладким миловидным лицом, сохранившим наивное выражение детства. Этакий переросший ребенок.
Игорь Месяцев не задумывался о своем отношении к жене. Но когда уезжал надолго, начинал тосковать, почти болеть. И подарки покупал самые дорогие. В этот раз он купил ей шубу из норки за пять тысяч марок. Стоимость машины.
В сорок восемь лет жена получила свою первую шубу. Поздно. Но лучше поздно, чем никогда.
Дочери он вез вечерний туалет: маленькое черное платье с голой спиной. А к нему сопровождение: туфли, сумка и ожерелье: аметист в белом золоте. Петра выбирала. Когда она надела все это и вышла из примерочной, Месяцев обомлел.
- Я сейчас заплачу, - сказал он, имея в виду слезы.
Петра поняла, что он собирается не плакать, а платить, и сказала:
- Гут...
Сыну он привез все, с головы до ног, на четыре времени года. А поверх всего - куртку цвета "золотой теленок". Не серийную, а коллекционную. Такая куртка существовала в одном экземпляре.
Сын рос совершенно иначе, чем дочь. У дочери все складывалось нормально, как в учебнике. Родилась, ходила в детский сад, потом в школу. Училась без блеска, но добротно. Выросла - встретила мальчика. Выходить замуж не торопится. Не торопится садиться на шею родителям и сажать своего Юру. Ждет, когда Юра сам встанет на ноги.
Красивая, сдержанная, деликатная девочка. Как в сказке.
Сын - как в кошмарном сне. Сначала не мог родиться, тащили щипцами. Железные щипцы на мягкие кости головы. Потом перепутал день с ночью. Днем спал, ночью орал. Все вокруг ходили шатаясь.
В детском саду стал хватать инфекции: то ветрянка, то скарлатина с осложнениями. Неделю ходит, три болеет. Пришлось забрать из сада. Все деньги уходили на няньку.
Школу ненавидел. Может, виновата система всеобщего обучения, а может, сам Алик. Избаловался вконец, сошел с резьбы. Когда учителя пытались его воспитывать - не возражал, но смотрел с таким презрением, что хотелось дать ему в морду. В морду - нельзя. А выгнать - можно. Жена ходила в школу, унижалась, дарила подарки. В десятом классе нанимала учителей, платила деньги. Наконец школа позади. Впереди Армия.
Армия и Алик - две вещи несовместные. Армия - машина подчинения. Алик человек-противостояние. Машина сильнее человека. Все кончится для Алика военным трибуналом. Ясно: его посадят в тюрьму, а в тюрьме изнасилуют всем бараком.
Значит, надо положить в больницу, купить диагноз "шизофрения" и получить белый билет. Шизофреники от Армии освобождаются. Психически неполноценные не должны иметь в руках оружие.
Жена куда-то ходила, договаривалась, платила деньги.
Дочь выросла практически бесплатно и бескровно. А на сына утекали реки денег, здоровья, километры нервов. А что в итоге?
Ничего. Сам сын - любимый до холодка под ложечкой. Это любовь, пропущенная через страдания и обогащенная страданием. Любовь-испытание, как будто тебя протаскивают через колючую проволоку и едва не убивают. Но не убивают. Сплошная достоевщина.
Вот такие разные: жена с ее возвышенным рабством, дочь - праздник, сын - инквизиторский костер, теща - объективная, как термометр, - все они, маленькие планеты, вращались вокруг него, как вокруг Солнца. Брали свет и тепло.
Он был нужен им. А они - ему. Потому что было кому давать. Скучно жить только для себя одного. Трагедия одиночества - в невозможности отдачи.
Игорь уезжал с одним чемоданчиком, а возвращался с багажом из пяти мест. В эти чемоданы и коробки был заключен весь гонорар, заработанный за ноябрь, а если точнее - за всю прошлую жизнь. Труд пианиста - сладкая каторга, которая начинается в шесть лет. Все детство, отрочество, юность и зрелость - это клавиши, пальцы и душа. Так что если разобраться, на тележке, которую катил перед собой Месяцев, проходя таможенный досмотр, лежали его детство, молодость и зрелость.
Встречали дочь и жених Юра.
Дочь не бросилась на шею. Она была простужена, немножко бледна, шмыгала носиком и сказала как-то в никуда:
- Ко мне папочка приехал...
А когда садились в машину - еще раз, громче, как бы не веря:
- Ко мне папочка приехал...
Месяцев понял, что жених женихом, а отца ей не хватает. Отец заботится и ничего не требует. А жених не заботится и весь в претензиях.
Юра сел за руль. Был мрачноват. Месяцев заметил, что из трехсот шестидесяти дней в году триста у него плохое настроение. Характер пасмурный. И его красавица дочь постоянно существует в пасмурном климате. Как в Лондоне. Или в Воркуте.
Москва после немецких городов казалась необъятно большой, неуютной, неряшливой. Сплошные не. Однако везде звучала русская речь, и это оказалось самым важным.
Языковая среда. Без языка человек теряет восемьдесят процентов своей индивидуальности. Казалось бы, зачем музыканту речь? У него своя речь музыка. Но, оказывается, глухим мог работать только Бетховен. Так что зря старалась Петра, лучилась своими золотыми глазками, зря надеялась. Домой, домой, к жене-табуретке, к Москве с ее безобразиями, к своему языку, которого не замечаешь, когда в нем живешь.
Месяцев ожидал, что сын обрадуется, начнет подскакивать на месте. Он именно так выражал свою радость: подскакивал. И жена всплеснет ручками. А потом все выстроятся вокруг чемоданов. Замрут, как столбики, и будут смотреть не отрываясь в одну точку. И каждый получит свой пакет. И начнутся примерки, гомон, весенний щебет и суета. А он будет стоять надо всем этим, как царь зверей.
