Луиза Мэй Олкотт - Сестры Марч (сборник)
– Тебе хочется танцевать?
– О Господи! А что же еще делать на балу?
Лори понял, что допустил бестактность, и поспешил исправиться.
– Я имел в виду первый танец. Ты окажешь мне честь?
– Что ж, но тогда мне придется отказать графу. Он изумительный танцор, жаль было бы потерять такого партнера, думаю, однако, он меня простит, поскольку ты мой давний друг, – Эми, конечно, говорила все это неспроста: ей хотелось и произвести впечатление громким титулом, и заодно заставить Лори с собой считаться.
– Он – милый мальчик, но разве щупленький поляк годится в партнеры той, что
Величественна и стройна,
Как олимпийская царица.
Эми показалось несколько надуманным это поэтическое сравнение.
В котильоне участвовали в основном англичане, и Эми пришлось проделывать вместе со всеми медлительные па, – а как бы ей хотелось сейчас пуститься в тарантеллу! Лори сразу по окончании котильона передал ее на попечение «милого мальчика», а сам пошел исполнять свой долг – приглашать на танец Фло. Он не попросил Эми оставить ему другие танцы, и она решила его наказать, раздав все танцы до самого ужина. Впрочем, она была готова его простить при условии искреннего раскаяния.
Когда он лениво, словно бы нехотя подошел к ней (вместо того чтобы броситься) с приглашением на очередной тур, она раскрыла перед ним свою бальную книжку. Он отошел, выразив сожаление. Но проносясь галопом в паре с польским графом, Эми взглянула на Лори и поняла, что он ничуть не огорчен ее отказом и что беседа с тетушкой Кэррол вполне его устраивает.
Нет, этого она не могла ему простить. И Эми демонстративно перестала обращать на него внимание, разве что роняла пару слов, когда между танцами подходила к своим родным, чтобы поправить свой туалет или перевести дух. Впрочем, она умело скрывала свое раздражение под маской веселья, отчего казалась еще обольстительней и счастливей. Она не просто хорошо танцевала, но была поистине артистичной в танце, получая удовольствие сама и доставляя его другим. Лори вдруг поймал себя на том, что неотрывно наблюдает за ней. Не прошло и двух часов, как он сделал неожиданный для себя вывод, что «маленькая Эми Марч превращается в очаровательную женщину».
Бал был великолепен. Рождественское веселье всех осчастливило и окрылило. Музыканты в упоении трубили в трубы, били в барабаны, водили смычками по грифам. Почти все танцевали, а те, кто не мог, восторгались танцующими. Девочки Девис, забыв, что у них нет кавалеров, весело порхали по залу. И только сиятельный тевтон, раньше других завладев накрытым к ужину столом, перезаказав все блюда, означенные в меню, ужасал прислугу производимыми опустошениями. Но воистину прославился на этом балу приятель Бонапарта. Невзирая на свой преклонный возраст и немалый вес, он скакал по залу, как мячик. Не зная новых танцев, он с чувством импровизировал, а за ним и остальные уже повторяли изобретенные им па. Это был какой-то новый Пиквик, только на французский манер.
Эми и польский граф являли ту же резвость, но при этом куда бо́льшую грацию. Лори казалось, что к ее атласным туфлям приделаны крылышки. Но графу Владимиру нужно было отбыть по каким-то делам, и он с огромным сожалением оставил зал. Только тогда Эми вспомнила о своем изменнике. Как он там переносит наказание?
Когда тебе двадцать три года, даже самые тяжелые душевные раны исцелятся в столь приятном обществе: очарование красоты, музыки, движения и света не могут не подействовать – кровь начинает быстрее бежать в жилах, нервы – трепетать, а душа – радоваться. Одним словом, спящий проснулся. «Я знала, ему это пойдет на пользу», – с улыбкой подумала Эми.
– Что это за ткань? – спросил он, рассматривая ее шарф.
– Она называется «иллюзия».
– Очень точное название. Она что, совсем недавно вошла в моду?
– Господи, она стара как мир. Ты десятки раз видел ее на других девушках.
– Я точно знаю, что прежде не видел ее на тебе. Ты сегодня…
– Сэр, я запрещаю вам говорить комплименты. Сейчас мне нужны не лестные слова, а чашечка кофе. Ну, что же ты сидишь?
Лори послушно принес ей кофе и почувствовал странное удовольствие от того, что над ним взяли власть. Ну а Эми, утратив прежнюю застенчивость, продолжала им помыкать. Так ведут себя все девушки, если обнаружат в своих кавалерах хоть намек на покорность.
– Когда ты успела всему этому научиться? – спросил он с усмешкой.
– Чему этому? Будь любезен уточнить.
– Ну, манера держаться, весь стиль, тон… – Лори замешкался, подыскивая нужные слова.
Эми была обрадована, услышав это, хотя и не показала виду.
– Когда живешь за границей и живешь, как говорят, «играючи», все приходит само собой. Ну а это, – она небрежно показала на платье, – это почти ничего здесь не стоит, а я давно уже научилась представлять скромные вещи в наилучшем свете.
Эми запнулась, пожалев о своей излишней откровенности. Но Лори почувствовал уважение к ней, умеющей обходиться немногим и так искусно скрывающей свою бедность.
Эми еще не понимала, почему он смотрит на нее так ласково и почему написал свое имя на всех оставшихся строчках ее бальной книжки. Хотя все было проще простого: в новой обстановке они произвели друг на друга новое, неожиданное впечатление.
Глава XV
В заточении
Француженки проводят свои юные годы довольно скучно и монотонно, зато после замужества они пользуются неограниченной свободой. Американки, напротив, наслаждаются свободой в юности, а выйдя замуж, оказываются в заточении. Как только свадебные волнения остаются позади, о них все забывают, и большинство моих соотечественниц повторили бы слова, которые я услышала недавно от одной красивой и молодой дамы: «Я все так же хороша собой, но до меня больше никому нет дела, потому что я замужем!»
Мег не была красавицей, ей не доводилось блистать в свете, поэтому она не испытывала подобных огорчений, пока ее малышам не исполнился год. В том маленьком мирке, которому она принадлежала, ее так же любили и восхищались ею так же, как прежде.
Она была воплощением женственности, поэтому и материнский инстинкт оказался у нее очень сильным, так что детьми она была поглощена всецело, до самозабвения. Поручив все заботы о муже наемной кухарке, Мег не выходила из детской, лелея и пестуя своих крошек. Успевший привыкнуть к ее заботам, Джон явно страдал теперь от недостатка внимания, но во имя любимых чад готов был до поры до времени терпеть лишения, с присущей большинству мужчин наивностью полагая, что скоро все войдет в свою колею.
Однако шел месяц за месяцем, а семейная гармония никак не восстанавливалась. У Мег был что называется замученный вид, дети полностью занимали ее время, даже заботиться о хозяйстве было совершенно некогда, а Китти, кухарка, прибывшая из Ирландии, только и знала, что повторять: «Принимайте все полегче, хозяюшка», тем самым оправдывая собственную леность.
По утрам, когда Джон выходил из дому, он изо всех сил старался запомнить множество поручений мамаши-затворницы, а вечером, когда ему так хотелось обнять жену и малышей, он слышал уже с порога: «Прошу тебя, тише! Они весь день капризничали, только сию минуту уснули». Стоило ему предложить ей как-нибудь развлечься, хотя бы в стенах дома, он слышал в ответ, что этого ни в коем случае делать нельзя – дети могут перепугаться. Если же он пытался вытащить Мег из дома на лекцию или на концерт, то обычно раздавалось однозначно-укоризненное: «Я не из тех, кто бросает детей ради собственного удовольствия!»
Спалось бедному отцу семейства обычно плохо: то его будил детский плач, то видение призрачной фигуры, блуждающей взад и вперед по комнатам. На обед он зачастую получал на одно блюдо меньше, потому что жена, заслышав наверху плач, удалялась и уже не показывалась до следующего утра. Неудивительно, что, читая по вечерам газету, он в списке торговых судов находил имя «Дейзи», а среди фамилий биржевых магнатов глаза отыскивали знакомое – «Демиджон».
Словом, дети отняли у него Мег. Постепенно весь дом превратился в одну большую детскую, а он чувствовал себя варваром-поработителем, незаконно нарушившим границы Священной Детской империи. Полгода он кротко терпел, но поскольку никаких перемен не намечалось, он поступил так, как поступают все мужья, которыми пренебрегли их жены, – постарался найти утешение среди друзей.
К тому времени его приятель Скотт успел тоже жениться и завести свое хозяйство. Но детей в молодом семействе пока не было, так что у прелестной миссис Скотт была только одна забота – быть приятной и радовать мужа. И вот, сидя в пустой гостиной и слушая долетающие сверху нескончаемые колыбельные, Джон в какой-то момент не выдержал и зачастил к Скоттам.
У друзей его ждали приятная обстановка, шахматная доска с расставленными фигурами, хорошо настроенное пианино и вкусный ужин. И все эти радости предлагались с необычайной любезностью.
