Иван Лазутин - Суд идет
И вышел.
«У него есть дела… А у меня их, видите, нет… Ловко, ловко сработано!» — подумал Шадрин.
Но не успел он дать ход зародившимся подозрениям, как в сопровождении все того же конвоира в комнату вошел Ануров.
При виде своего «шефа» Шарапов уважительно встал. Даже здесь, в тюрьме, Ануров продолжал внушать доверие и страх своему младшему партнеру по тайным махинациям.
Те же самые вопросы, на которые только что отвечали Фридман и Шарапов, пришлось задавать и Анурову. Вся разница была лишь в том, что если Шарапов и Фридман сравнительно легко сознались, что в число соучастников хищения входили кассирша и товаровед магазина, то из Анурова это пришлось вытягивать. Назвав имена товароведа и кассирши, он тут же сокрушенно вздохнул и покачал головой.
— Знаете что, гражданин следователь, не нужно их вмешивать сюда. Девушки они обе хорошие и в эту кашу попали по недоразумению.
Но было уже поздно. Ануров признался, что по его указанию Фридман в присутствии Шарапова несколько раз — он даже припомнил, где и когда это было, — вручал им деньги. Совпадало все: даты, суммы взяток, место вручения.
Допрос Анурова подходил к концу. Ему был зачитан протокол, который он должен подписать.
— У меня есть дополнения, гражданин следователь.
— Пожалуйста, — ответил Шадрин, а у самого из головы не выходил один и тот же вопрос: «Неужели она могла? Неужели все это правда?!»
— Моя глубочайшая просьба, гражданин следователь, состоит в том, чтобы оставить в покое этих двух девушек. Они еще молоды. И если говорить по последнему счету, то в эту историю вмешаны по неопытности. Тем более, мне до глубины души жаль Школьникову. Она совсем не виновата. Бедняга, работает и учится. Она буквально разрывается. У нее на иждивении больная мать. Прошу вас, оставьте ее в покое. Свой крест мы понесем четверо. Нам уже все равно, свое мы отжили.
Дмитрий заметил, что при Шарапове Ануров ведет себя с подчеркнутым достоинством, которое стоило ему немалых усилий. На стуле он сидел прямо, отвечал на вопросы следователя со свойственным ему пафосом, спокойно, деловито. Не страх, не мольба о пощаде запечатлелись на его красивом утомленном лице, которое заметно осунулось и постарело за последний месяц. Безнадежная тоска обреченного человека выражалась во всем: во взгляде, в медлительных движениях, в равнодушных ответах.
Много за этот месяц передумал Ануров длинными ночами. Вся его жизнь, день за днем, вставала перед ним и медленно проплывала яркими кадрами киноленты, которая иногда неожиданно обрывалась, но тут же вспыхивала новыми видениями и образами. В этой бесконечно длинной цепи дней, недель, событий Ануров силился найти то звено, с которого началась у него пагубная тропинка, приведшая его в конце концов в тюрьму. И он нашел это печальное звено. Это было два года назад. О, будь проклят тот день, когда он в первый раз не смог отказаться от подарка, который преподнес ему в его кабинете Фридман! Теперь же, когда будущее смутно и мрачно рисовалось за непроглядной серой завесой осенних тягучих дождей и колючей проволоки, он понял, что сделал в его жизни этот угодливый Фридман. Теперь он ненавидел его лютой ненавистью, ненавидел до боязни оказаться рядом, до чувства непобедимого омерзения при воспоминании о нем.
Просьбу Анурова Дмитрий записал дословно. Его показания подтвердил Шарапов. Когда протокол очной ставки был подписан, Шадрин вызвал конвоира и приказал увести Шарапова. Тот встал, склонил перед Ануровым голову и попрощался со следователем.
Последняя просьба Анурова окончательно выбила из колеи Дмитрия. Он не верил своим ушам, он еще не смог как следует разобраться, что же в конце концов случилось. Ясно осознавал только одно: произошло что-то очень ужасное и непоправимое. Неужели он оказался так слеп, что не смог по-настоящему заглянуть в душу Ольги? Неужели она так ловко и так искусно скрывала от него свое истинное лицо? Ведь он ее любит. Он верит в ее чистоту и безукоризненно кристальную честность. До сих пор он был уверен, что она никогда ничего от него не скрывала. Она рассказывала ему о всех своих даже малейших провинностях и ошибках. Она бежала к нему похвалиться пятеркой, полученной на экзаменах. Как маленький ребенок, она плакала, когда у нее не приняли зачет по статистике и предложили позаниматься еще с неделю…
Какое-то внутреннее, не подлежащее контролю разума чувство поднималось со дна его души озлобленным протестом, ему хотелось на мелкие клочья разорвать все протоколы допросов, бить кулаками по столу, выгнать прочь из следственной комнаты Анурова и бежать. Бежать из этой мрачной тюрьмы, в стенах которой находятся сгустки человеческой грязи и пошлости. Бежать к ней, к Ольге. Ничего ей не говорить. Взять ее за руку и снова бежать с ней в лес, туда, где в снеговом убранстве стоят тихие задумчивые сосны в своих серебристо-бархатных нарядах. Бежать туда, где нет коварных и мстительных Богдановых, где нет хитрых, изощренных Ануровых, где нет алчных Фридманов, готовых за деньги продать честь, достоинство, совесть…
Но это была лишь минутная вспышка гнева, застигшая Шадрина врасплох, набросившаяся на него из-за угла. Дмитрий взял себя в руки, перевернул страницу протокола и, стараясь быть внешне спокойным, спросил:
— А раньше вы ничего такого не замечали за Школьниковой? Не было ли у нее каких грешков?
Ануров хотел что-то сказать, но раздумал.
— Говорите же, говорите.
Ануров откашлялся.
— Собственно, был за ней один грешок, но я простил ей его.
— Что она сделала?
— Однажды взяла из кассы казенные деньги.
— Сколько?
— Тысячу двести рублей.
— Когда это было?
Ануров поднял голову и, силясь вспомнить день, когда кассирша Школьникова была уличена в своем проступке, смотрел в потолок.
— Это было, если мне не изменяет память, в конце марта прошлого года.
— Чем вы можете это подтвердить?
— В сейфе моем находится объяснительная записка, в которой Школьникова обстоятельно мотивирует причины этого поступка. — Видя, что следователь перестал писать, Ануров как-то криво и многозначительно улыбнулся. — Чтобы не губить окончательно девушку, уж, пожалуйста, гражданин следователь, не заносите это в протокол.
Своей просьбой Ануров подстегнул Шадрина. Он и не думал скрывать от следствия этот только что сообщенный факт, но, словно уличенный в намерении что-то утаить, поспешно принялся записывать показания подследственного.
— Почему же вы тогда не наказали ее?
— Молода. Неопытна. Зачем губить человека в тюрьме, когда на ошибку его можно указать на свободе?
— Однако вы великодушны.
— От умных людей я слышал, что великодушие не порок.
Ануров смотрел на Шадрина такими глазами, словно он собирался сказать ему что-то очень важное, но никак не решался, не знал, с чего начать. Даже в последний момент, когда за подследственным в комнату вошел солдат-конвоир, чтобы увести его в камеру, Дмитрий продолжал читать на лице его острое желание в чем-то предостеречь, от чего-то оградить. Уже в дверях Ануров остановился и резко повернулся к Шадрину.
— Зря вы, гражданин следователь, впутали в это дело Школьникову. Она прекрасная девушка. Если можно, я могу подписать новый протокол, где не будет стоять ее имени.
— Вы свободны, Ануров! — резко ответил Шадрин и дал солдату знак: немедленно увести.
Что нужно от него этому Анурову? Почему он так смотрит на него своими всевидящими и словно все понимающими колдовскими глазами? Ведь не может же он знать, что Ольга его друг, невеста, почти жена? Никто об этом не знает из товарищей по работе. Да и Ольга — могла ли она посвятить кого-нибудь в святыню их интимных чувств? Ведь она скрытная, серьезная девушка. Не могла же она раззвонить на весь магазин, что ее жених — следователь. Но даже и в этом случае директор универмага узнал бы последним. Нет, Дмитрию просто кажется, что его втянули в какую-то опасную игру, где на карту поставлена не только судьба Ольги, но и его судьба и его честь. Одна смутная догадка сменялась другой. Одно подозрение наслаивалось на другое. И над всем этим хаосом обрывочных мыслей и чувств висела неприглядная, как темень погреба, тревога. «Скорей бы все это кончалось!.. Так дальше нельзя!»
И вдруг перед глазами встала картина: вход в метро, красивая женщина в котиковой шубе, толстый голубой конверт с сотенными бумажками… И слова Ольги: «Их две сестры… Они близнецы… Я видела их однажды вместе, они приходили к директору универмага. Одна из них жена Анурова…»
«Да, но кто же та, другая? Неужели я видел ее полгода назад, когда она приходила в кабинет Богданова? Тетя Фрося сказала, что это его жена… Может ли быть такое совпадение?.. А что, если?..»
Шадрин вышел в коридор. Где-то совсем рядом, в одной из камер, еле теплилась грустная песня:
