Альберто Моравиа - Римские рассказы
- Как надо, так и веду.
- Синьорина, - голос девушки был мягок, но решителен, - встаньте, не то я позову контролера.
Угроза вызвать контролера в этой тесноте была просто смехотворной. И Пина в самом деле громко расхохоталась. Тогда девушка, пытаясь взять ее за руку, сказала:
- Встаньте, синьорина!
Но Пина больно ударила ее по руке:
- Руки прочь!
Тут вмешался отец девушки - старик с седыми усами, в рубашке с отложным воротником, обнажавшей его морщинистую шею.
- Синьорина, вы поступили очень дурно, ударив мою дочь... тем более, что она права... так что встаньте.
- А ты кто такой?
- Человек, который мог бы быть вашим отцом.
- Моим отцом? Ты хочешь сказать - моим дедушкой? Что нужно от меня этому старикашке? - она обращалась к тем, кто смотрел на эту сцену и, как я заметил, вовсе не смеялся.
- Синьорина, вы должны уступить место, - теперь старик властно повысил голос.
И тотчас же Пина пронзительно закричала:
- Маурицио!
Маурицио - это я. Нехотя, понимая, что Пина неправа - а впрочем, даже если бы она и была права, все равно мне приходилось выступать против старого человека и выглядеть нахалом, - я подошел к нему и вяло проговорил:
- Послушайте, я советую вам не настаивать.
Он посмотрел на меня, пораженный, покачал головой, потом сказал:
- Ну, что ж... Видно, нет уже на свете воспитанных людей. - И он вернулся к своей дочери.
Вокруг нас поднялся возмущенный ропот. Кто-то сказал:
- Хорошенькое дело... спорить со старым человеком... Уж хоть бы с возрастом посчитался.
Какой-то юноша встал и уступил девушке место:
- Синьорина, прошу вас, садитесь, - и посмотрел на меня с вызовом.
Я ничего не сказал, но весь кипел от злости, я был зол не столько на юношу, который, в конце концов, лишь показал свою воспитанность, сколько на Пину. Так, в молчании, под недобрыми взглядами всех пассажиров, мы с божьей помощью добрались до Остии.
На набережной я сказал Пине:
- Имей в виду, роль нахала мне вовсе не нравится... Все смотрели на нас со злобой и были правы.
- А мне на всех наплевать! Захотела сесть и села.
Мы подошли к купальням. Господи Иисусе, сколько народу! С каким трудом мы пробирались между голых тел, лежавших на солнце: буквально некуда было ступить. Служитель при купальнях предупредил нас, что нам придется устроиться в одной кабине с какими-то людьми. Пина нахмурилась, но ничего не сказала. Мы подошли к кабине. Она была занята семейством: отец и мать, оба толстые и пожилые, и двое детей - хорошенькая девушка, тоненькая, как тростиночка, и смуглый юноша лет двадцати. Они оказались очень милыми людьми и тотчас же наперебой принялись приглашать нас: пожалуйста, устраивайтесь, входите. Пина, которой не понравилось, что она должна делить с кем-то кабину, резко ответила:
- Мы и без вашего приглашения устроились бы.
Все четверо раскрыли рты от изумления. Девушка ехидно заметила:
- Какая принцесса пожаловала!
Пина оставалась некоторое время в кабине, а как только она вышла, раздался крик девушки:
- Мое платье!
Я увидел, что Пина, чтобы повесить свои вещи, бросила платье девушки на стул, скомкав его. Девушка вошла в кабину, взяла свое платье и повесила его поверх вещей Пины. Тогда Пина схватила ее платье и бросила на землю:
- Я не желаю, чтобы эти тряпки висели на моих вещах.
- Поднимите мое платье! - сказала девушка дрожащим голосом.
- Да ты, деточка, просто дура... И пальцем не пошевелю.
- Нет, вы поднимете!
Они стояли друг против друга, как два молодых петушка, и обе были очень хороши. Родители вскочили. Мать сказала:
- Как пришла, так только и знает, что скандалить.
Отец ворчал:
- Что это за манеры... Куда мы попали?
На этот раз я понял, что Пина зашла слишком далеко. Я вошел в кабину, поднял платье и спросил у девушки:
- Синьорина, куда прикажете его повесить?
Девушка, смягчившись, сказала, чтобы я повесил его на платье матери. Так я и сделал. Потом я закрылся в кабине и переоделся. Когда я вышел, то увидел, что Пина направляется к морю вместе с братом девушки. Они разговаривали и смеялись. Я понял, что Пина обозлилась за то, что я поднял платье, и хочет наказать меня. Но я все-таки подошел к ним и предложил:
- Пина, пойдем искупаемся?
- Иди сам... я пойду с... между прочим, как вас зовут?
- Лучано.
- Я пойду с Лучано.
Я ничего не сказал и пошел купаться один. Они побрели по пляжу вдоль берега и скоро скрылись из глаз. После купанья я обсох на песке и вернулся к кабине. Семья уже сидела за столом, на котором было полно всяких свертков, и завтракала. В сторонке Пина листала журнал. Она спросила обычным голосом:
- Может быть, мы тоже поедим?
Я взял сверток с завтраком и сел возле нее на ступеньки кабины. Развернул пакет, дал ей бутерброд, она его раскрыла и возмущенным голосом сказала:
- Что это такое? Ведь ты знаешь, что я не люблю ветчины!
- Но, Пина...
- Нет, я не стану есть!
- Синьорина, сделайте одолжение. - Юноша, под неодобрительными взглядами семьи, протянул ей бутерброд с холодной телятиной.
Заметили ли вы, что когда грубые люди стараются быть вежливыми, они выглядят просто смешными? Так и Пина с этим навязчивым парнем: она с улыбкой, больше похожей на гримасу, взяла бутерброд и откусила от него, продолжая улыбаться. Потом сказала, что ей тут неудобно, и пошла завтракать в тень за кабину. Я остался один. Вдруг до меня донесся ее голос:
- Дай мне что-нибудь попить! Ты что, хочешь, чтобы я подавилась?
Я встал и отнес ей бутылку вина. Она отпила немного, потом вдруг выплюнула все вино фонтаном на песок:
- Что это за гадость? Настоящий уксус!
- Но, Пина...
- Надоел: Пина, Пина.
- Синьорина, может быть, не откажется попробовать нашего?
Опять этот юноша, он протягивал ей бутылку вина. Она тотчас же согласилась и опять улыбнулась своей чарующей, насквозь фальшивой улыбкой. Я отодвинулся, а парень, воспользовавшись этим, устроился возле Пины. Тогда я встал и пошел к воде. Уселся на песок и стал смотреть на море. Я был вне себя и вдруг подумал: "Хватит, кончено, вернусь сегодня в Рим один... больше никогда ее не увижу".
Это решение успокоило меня. Теперь, если мне было угодно, я мог видеть торчащие за кабиной две пары ног, вытянувшихся рядом: ног Пины и этого парня; но мне показалось, что все это не имеет для меня больше никакого значения. Я растянулся на песке и очень скоро заснул.
Проспал я порядочно, а когда, наконец, проснулся, то первым делом увидел эту парочку, направлявшуюся к морю купаться. Они разговаривали и, казалось, уже обо всем договорились. Сердце мое сжалось от ревности. Море, было неспокойно, и когда они входили в воду, волна накрыла их. Пина вскрикнула и отскочила назад. Юноша, чтобы поддержать ее, естественно, схватил ее за руку, правда, немножко высоко, прямо под мышку. И тут я услышал голос Пины:
- Вы хотите воспользоваться случаем, чтобы подобраться ко мне... Очень сожалею, но только здесь не поживитесь... я вам это сразу сказала: держите руки подальше.
- Но я...
- Нечего якать... уберите прочь руки... что я, по-китайски говорю?.. И вообще... оставьте меня одну... идите к своей сестре, зачем терять со мной время попусту?
Парень обиделся, тем более, что, видимо, она уже не в первый раз отвечала ему подобным образом. Он смущенно сказал:
- Пожалуйста, как хотите... я вас оставлю одну.
- Вот и хорошо... оставьте меня... до свидания и спасибо за компанию.
Он отошел от нее, но все время оборачивался, словно надеялся, что она вновь позовет его. А Пина, совсем одна, вошла в море, держась за спасательный канат. Я долго смотрел ей вслед, и мне уже хотелось догнать ее и помириться. Но я сказал себе: "Маурицио, это очень подходящий случай, другого такого никогда не представится" - и немного погодя вернулся в кабину, оделся, сказал соседям, чтоб предупредили Пину, заплатил и ушел.
Я побродил еще немного по Остии, сам не знаю зачем, может быть, в надежде встретить Пину. Потом пошел на станцию и в толкотне и суматохе сел в поезд. В вагоне было полно народу, я устроился в углу, смирившись с тем, что всю дорогу мне придется стоять. И вдруг в толпе я услышал голос Пины:
- А мне на это наплевать!
- Синьорина, это место заняла я, все это видели, тут была моя сумка.
- А теперь тут мой зад.
- Грубиянка!
- От грубиянки слышу.
- Короче говоря, встаньте... сейчас же.
- Маурицио!
В этой толпе Пина все-таки заметила меня и тотчас же позвала, чтоб я поддержал ее нахальную выходку. Я не хотел было подходить, но меня потянуло, как магнитом. Я выбрался из своего угла и подошел. На этот раз Пина поспорила с пожилой синьорой, довольно интеллигентной, страдающей подагрой, с шапкой седых волос на голове. Я как можно мягче проговорил:
- Синьора, советую вам не настаивать.
- А вы кто такой?
- Я жених синьорины.
И дальше все пошло как по-писаному: кто-то предложил синьоре место, и все косо смотрели на меня, а Пина осталась сидеть. Но знаете, что сказала эта синьора, когда садилась:
