Ирина Вильде - Совершеннолетние дети
— Не примут, голубушка, не примут! Туда принимают только румын. Это я знаю, как дважды два… Таков закон. Закон! Знаешь, что значит слово «закон»?
Зоя ехидно улыбается, а Дарку трясет от ярости.
— Чему ты так злорадно усмехаешься? Ты тоже веришь, что украинцы, болгары, русские, венгры, немцы, евреи, подвластные румынскому правительству, лишены музыкального дара? Скажи мне… сейчас же… здесь: ты считаешь такой закон справедливым?
Хорошенькое лицо Зои стало по-сестрински добрым.
— Что же ты на меня кричишь? — спросила она ласково. — Подумай сама… справедлив ли такой закон?..
— Нет, ты мне скажи, ты ведь румынка… Это твое государство издает такие законы…
— А я еще раз говорю, — с той же добротой в голосе ответила Зоя, — подумай сама…
Теперь Дарка станет думать. Она старается представить себе, что будет с Данком через шесть месяцев, когда он окончит гимназию. Двух мнений быть не может — поедет в Вену и поступит в консерваторию. Материальные трудности ему не угрожают, Ляля освободит его от них.
Вена, город вальсов, обогатит Данка музыкальными впечатлениями. Там найдется пища для его музы. В консерватории, под руководством профессоров с мировыми именами, он углубит свои теоретические познания, отшлифует мастерство. И наконец настанет день, когда ему торжественно вручат диплом об окончании Венской консерватории. При этом люди, которым нельзя не верить, скажут Богдану (через пять лет он уже перестанет быть Данком), что у него недюжинный талант. Теперь только работать, настойчиво работать — и успех, слава обеспечены.
Этот вечер станет самым счастливым в его жизни. Ляля, ее муж, его друзья, их друзья, друзья их общих друзей — все облепят его, как пчелы медоносный цветок. Ночь пройдет в тостах и предсказаниях счастливого будущего. Данко, опьяненный от вин и женских ласк, поверит в свою счастливую звезду, которую теперь не омрачит ни единая тучка.
Но на смену ночи придет день, а с ним отрезвление не только от вина, но и от иллюзий.
Данилюк проснется утром и спросит себя: а что же дальше? Как ни богат и влиятелен советник коммерции, он не может подарить талантливому шурину австрийское подданство.
Элегантная Вена не желает брать на себя никаких административно-материальных обязательств. Теперь каждое государство, каждый город всеми силами защищается от наплыва иностранцев. Какой же отец усыновит чужого ребенка, если не может устроить собственного?
Ляля в лучшем положении, она родилась женщиной и получила в подарок от мужа не только фамилию, но и австрийское подданство. Богдан может трижды жениться на австрийских «фройляйн», но ни одна из них не одарит его своим подданством. Это он может наделить их подданством Румынского королевства.
Данку придется, погостив у сестры на каникулах, укладывать скрипку в футляр и возвращаться на Буковину.
Понятно, на этом крохотном клочке зеленой буковинской земли Данко станет первой величиной в музыкальном мире. И отнюдь не только потому, что у него диплом Венской консерватории. Все решит талант, отшлифованный, как алмаз, пятью годами упорного труда.
Но для того, чтобы проявить силу таланта, недостаточно четырех стен собственного дома. Музыка как никакой другой род искусства требует непосредственного контакта с публикой. А закон («Ты понимаешь, что значит слово «закон», Дарика?») хозяев Буковины гласит: выступать с собственными музыкальными произведениями или исполнять чужие могут только члены общества румынских композиторов и исполнителей.
Перед Богданом будут два пути: либо во всеуслышанье отречься от самого себя, и тогда его ждут слава, успех, а вслед за тем и материальные блага, либо соблюсти элементарную человеческую порядочность, и тогда ему уготована судьба безработного, бесправного музыканта, нищего.
Дарке нетрудно представить и такую картину: Данко, сжимая скрипку под мышкой, топчет камни мостовой у двери кафе в надежде, что кто-нибудь из господ позовет его сыграть чардаш. Дарка не знает, насколько волевой характер у Данка, но в одном она уверена: композитор, лишенный права печатать произведения и выступать публично, не нужен Лучике Джорджеску. О нет! Она будет стыдиться его. Лучика станет презирать Данка за то, что он остался честным человеком. Власть имущие не только захлопнут перед ним двери в музыкальные учреждения, но еще и станут жестоко преследовать его за непокорность. Для него наступят черные дни. Музыка не сможет прокормить Данка. Ему придется переменить профессию, когда вся его душа, все его существо будет рваться к музыке.
Разве не понадобится ему тогда верный, преданный, честный, работящий человек? Не станет ли обязанностью Дарки шагать рядом с ним и поддерживать его веру в лучшее завтра? Не она ли призвана сделать так, чтобы Богдан нес свой жизненный крест не с чувством неполноценности и унижения, а гордо и непримиримо?
Вера — это могучая сила. Как бы жил бедный папочка, терроризируемый Манилу, без этой веры?
Ах, как умеет вселять и поддерживать в людях веру брат Наталки — Роман Ореховский!
Ореховский… На чердаке (не без стыда признается Дарка) между чехлом и стенкой чемодана лежит брошюра, та самая, которую на вокзале засунул туда Роман. Лежит почти три месяца. Позавчера Дарка лазила на чердак пришивать петлю к чехлу (не в ее характере откладывать такую работу до дня отъезда), и брошюра попалась на глаза. Небольшая серенькая книжечка в мягкой обложке, подписанная буквами Р. К. Ничего не говорящее название «Закон жизни» не вызывает особого интереса. Дарка открыла первую страничку. Вступление не увлекло ее, она бросила, не дочитав. Скучно, обо всем сразу и ничего конкретного. Дарка засунула брошюрку на старое место. Теперь она решает дочитать ее до конца. Ведь стоит Дарке показаться в Черновицах, как Ореховский спросит, какое впечатление произвела на нее книжка.
Из уважения к Роману превозмогая неохоту, девушка полезла на чердак и достала брошюрку. Принялась читать вступление с того места, на котором остановилась два дня назад. Ничего интересного Дарка так и не вычитала в нем, но, продравшись сквозь него, словно сквозь живую изгородь, она очутилась в чистом, залитом солнцем поле.
Как поняла Дарка, автор поставил себе задачу провести параллель между историческими условиями, господствовавшими в царской России накануне Октябрьской революции, и современной политической обстановкой в Румынии. Мысль свою он подкреплял множеством примеров, взятых из жизни.
Для Дарки была просто открытием доказанная автором взаимосвязь международных событий. В политике так же, как и в математике, действовала железная логика.
Камня на камне не осталось от того толкования истории, какое преподносили девушке в гимназии Мигалаке и его прихвостень Мигулев. Например, Мигалаке трактовал Великую Октябрьскую революцию как следствие «деморализации измученных на фронте войск», в то время как это было завершением многолетней, организованной революционной борьбы лучших сынов русского народа, плодом неизбежного развития жизни общества, в силу чего созрели необходимые условия для такой революции.
Р. К. доказывал, что русские начали борьбу в более сложной политической обстановке, чем та, что господствует сейчас в Румынии, и все же дело увенчалось успехом.
Итак, какой же из этого вывод? Только один: «Боритесь — поборете!»
Свои доказательства автор строил на параллелях, а сопоставление и противопоставление фактов подтверждали неоспоримую правильность его взглядов.
Р. К. как бы заранее знает, что таким, как Дарка, мало одних аргументов. Факт становится достоверен, если его подкрепить цифрой. От цифр, — а у Дарки нет ни малейшего основания им не верить, — даже рябит в глазах: освобожденные народы Советского Союза обгоняют историю и за несколько лет достигают таких успехов, для которых современной Румынии нужны столетия!
Значит, делает для себя вывод Дарка, не вражда между народами, не кровавый реваншизм (которого так жаждет Гиня Иванчук) ведет к освобождению.
Так-то оно так, риторически полемизирует сам с собой Р. К., но не надо забывать и того, что вся «Романия маре» в когтях сигуранцы, как муха в сетях паука. Правительство Братяну расправляется с малейшими признаками революционного движения, невзирая на то, кто его организует — румынские рабочие или «миноритет», независимо от того, носит ли это движение национальный или социальный характер.
«В двадцатом году («Тогда мне было десять лет», — думает Дарка) по всей Румынии прокатилась волна забастовок. Целый день не было движения на всех железных дорогах страны».
Постой, постой, теперь Дарка что-то припоминает! Вот где она, правда! А в Веренчанке, — Дарка отлично помнит, — начальник станции заявил пассажирам, — как раз в этот день мама вместе с Даркой собралась в Черновицы, чтобы купить ей первую шапочку по мерке, — будто министерство путей сообщения вводит локомотивы нового типа и поэтому изъяло все старые.
