Антоний Оссендовский - Ленин
Володя, возвратившись с каникул, присматривался внимательно к коллегам. Изучал их так, как если бы видел ребят в первый раз. Сделал осмотр целой группы учеников и мимоходом задал им несколько неожиданных вопросов.
О, теперь он хорошо узнал этих мальчиков! Этот – сын командующего полка – говорил только о значении своего отца, его карьере, об орденах; строгости, с какой наказал он непокорных солдат, отдав их под военный суд, на верную смерть. Другой – сын купца – хвалился богатством родителей, рассказывал о заработках фирмы во время ежегодной ярмарки в Нижнем Новгороде, о ловкой афере с поставкой армии за взятку гнилого сукна на солдатские шинели.
Иной – сын директора тюрьмы, – грубо смеясь, распространялся в подробностях о способах издевательств над арестантами. Говорил о кормлении их чесноком и селедкой, при этом лишая их воды; о постоянной побудке ночью и о внезапных допросах, осуществляемых почтенным следователем в отношении измученных, страдающих людей. Описывал сцены казни, которые якобы видел из окна своей квартиры.
Маленький добродушный Розанов хвалился тем, что его отец, губернский советник, отовсюду получает красивые и дорогие подарки, и что он сам носит ученическую форму из настоящего английского драпа, подаренного ему в день именин одним купцом, имеющим срочное дело к отцу.
Толстый, бледный Колька Шилов высмеивал своего отца, кафедрального приходского священника и прокурора консисторского суда, вспоминая о том, как дорого платят богатые господа, требующие развода, и как почтенный, уважаемый в городе и носящий золотую митру во время богослужения священник закрывался с клиентами в своей канцелярии, составлял с ними план искусных доводов измены и нарушения супружеской верности, а также других «бесчестных свинств», как выражался циничный сыночек.
Каждого почти нащупал, прикоснулся, изучил угрюмый Володя, и только тогда начал рассказывать им о жизни крестьян, ужасной, безнадежной и мрачной. Вспоминал о Дарье Угаровой, о зловещей проповеди молодого попа, о смерти Настьки, о нищем Ксенофонте, об убогих смешных сохах крестьянских, в которых вместо железного лемеха торчал изогнутый дубовый корень; описывал разврат, господствующий в деревне, практику знахарок, темноту народа и его смутные туманные надежды.
– Ужасная это жизнь! – шептал мальчик. – Только ожидать, как крестьяне поднимутся, пусть только найдется какой-то новый Пугачев или Разин. Погуляют они тогда!
– Э-э, не так дьявол страшен, как его малюют! – воскликнул, взмахнув рукой, сын полковника. – Мой отец направит своих солдат. Как дадут залп, тррррах! И по всем. Этим зверям только это и полагается!
Другие засмеялись, поддерживая коллегу. С этого дня Ульянов перестал разговаривать с мальчиками своего класса. Он полностью отдался учебе и чтению. Делал какие-то выписки, записывая их в толстую тетрадь и добавляя собственные примечания. Случайно тетрадь Володи заметил брат Александр. Ничего об этом не сказал, но начал давать ему книжки для чтения.
Володя учился хорошо и постоянно зачитывался римскими классиками. В четвертом классе он уже почти не пользовался словарем. Учителей не любил, так как и не было за что. Капеллан, глухой и шепелявящий, «валил» из книги, глаз от нее не отрывая. Требовал, чтобы ученики учили все на память, слово в слово так, как стояло в «господина профессора, доктора священной теологии, преосвященного протоирея7 Соколова» учебнике, через Святейший Синод одобренном и рекомендованном.
На всякие, порой казуистические вопросы учеников, отвечал он стереотипными словами:
– Что должны знать, об этом сказал и это найдете в превосходной книжке доктора священной теологии, преосвященного отца Дмитрия Соколова на странице семьдесят шестой…
Володя, который после утверждения брата о небытие Бога, опасался вступать с ним в разговор на религиозную тему, имел много сомнений. Хотел спросить об этом у капеллана, но когда тот отослал его к сто первой странице учебника Соколова, махнул рукой и уже никогда к нему не обращался. Когда его спрашивали урок, он «сыпал» от корочки до корочки наиподлиннейшими словами «господина профессора и доктора «Святой теологии», получал пятерку и садился понурый, отчаявшийся.
Учитель математики, Евграф Орнаментов, громадный кудлатый верзила в темных очках на красном носу, всегда пьяный, в минуту гнева забывал о месте, где он находился, и извергал отвратительные народные проклятья. Гневался он часто, так как, несмотря на то, что каждый год использовал одни и те же задания, ученики ничего из математики не знали и стояли у доски, как «олухи Царя Небесного», по определению вспыльчивого Орнаментова.
Единственной его опорой был маленький Ульянов. Когда приезжали школьные власти на инспектирование гимназии, оробевший и сконфуженный Орнаментов вызывал к доске Владимира, и тот решал сложнейшую задачу, продиктованную приехавшим министерским чиновником.
Профессором латинского и греческого языков был в течение последних двух лет великолепный мужчина с низким голосом, с легкостью переходящим в звучный тенор, с длинной черной бородой, красивым бледным лицом и голубыми глазами, смело светящимися за стеклами золотых очков. Звали его Арсений Кириллович Ильин.
Среди учеников старших классов кружились слухи, что великолепный Арсений Кириллович был ловеласом и охотником до любовных приключений, за которые и был переведен из Москвы в провинцию.
В самом деле, так оно и было. Даже Володя слышал об этом дома. Господин Ульянов со смехом рассказал Марии Александровне о романе профессора Ильина с женой инспектора гимназии.
Инспектор – болезненный, истрепанный жизнью и постоянной игрой в карты – недавно женился на молодой девушке, почти безграмотной швее, которая начала ему изменять назавтра после свадьбы, поначалу с учениками восьмого класса, пока на горизонте не появился величественный, интересный Арсений Кириллович.
Латинист отлично знал, что «молодые волки», как называл он своих воспитанников, были хорошо проинформированы о его романтических авантюрах, стало быть, входя в класс, напускал загадочную, слегка ироничную мину, а голубые глаза говорили без слов: «Все, что знаете обо мне, сберегите для себя!».
Ильин сразу стал кумиром Ульянова. Профессор знал римских и греческих классиков превосходно, был влюблен в древнюю историю, помнил название каждого сочинения античного мира, прекрасно декламировал Энеиду, а гекзаметры Гомера лились с его уст как чудесная музыка, ни с чем несравнимая. Между профессором и учеником по этой причине установились нити молчаливой расположенности.
Один раз Ильин встретил Владимира на улице и остановил его.
– Что же это, молодой волк, любишь старый мир? Собираешься посвятить себя филологии? – спросил он, доброжелательно глядя на мальчика.
– Не знаю еще, господин профессор, – ответил Ульянов.
– Время уже определить свои пристрастия и выбрать настоящую дорогу жизненную, – заметил латинист.
– Да. Сам тоже так думаю… но… но.
Мальчик внезапно замолк на слове.
– Но что? – спросил Ильин.
– Постоянно мне кажется… кажется, что настоящая жизнь является какой-то неправильной, искусственной… что что-то должно случиться и все внезапно оборвется… – шепнул Владимир.
– Гм, – буркнул профессор, с удивлением глядя в серьезные глаза ученика. – Гм! Такие у тебя мысли?
– Да!
– Ну, следовательно, нет другого выбора. Шпарь, парень, на филологию! – воскликнул Ильин. – Так как видишь, я с этими мыслями хожу по этой глупой земле уже с лишком тридцать лет, и так себе сказал: «Почему, Арсений Кириллович, остаешься в обществе разных свиней, негодяев, взяточников, идиотов, когда можешь с блаженством провести несколько часов в день с великими людьми, и это с какими! С Гомером, Вергилием, Овидием, Ксенофонтом, Демосфеном, Цицероном, Платоном!».
К сожалению, когда Володя перешел в шестой класс, Арсений Ильин был переведен в Москву, куда забрал с собой госпожу инспекторшу. Этого Ульянов не мог понять. Прекрасный античный мир в мраморе статуй, в граните могучих храмов – и внезапно в этот мир чудес, гениев, великих вождей и мыслителей вспорхнула глупая, влюбчивая, распутная жена инспектора, неинтеллигентная швея.
Встряхнул плечами и сразу примирился с утратой профессора. Почувствовал неправду, неискренность в его жизни и фальшь в словах. Преемник Ильина был тупым кретином, формалистом и неучем.
Профессор русской литературы, семинарист Благовидов, довел Ульянова до отчаяния. Мальчик прочитал почти всю русскую литературу и имел о ней собственное мнение. Знал классиков и гневался на них, что, по большей части, писали о дворянстве, царях и генералах. Любил Чернышевского, Некрасова, Толстого, Кольцова, так как говорили они о народе, смеялся над Аксаковым за его стремление к объединению России со славянами Запада. В Казани встречал сосланных поляков и видел пропасть, разделяющую их от россиян.
