Гилберт Честертон - Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник)
– Вы останетесь тут на все лето, мистер Хоу? – спросила она.
– Я здесь на службе не века своего, но всех времен[6], – произнес он. – Мой верный и преданный отец, сейчас он в Америке, поручил мне договориться с моими бедными родичами и пожить у них (разумеется, за соответствующую компенсацию) до тех пор, пока я не изучу юриспруденцию и не пройду необходимую подготовку, чтобы оправдывать преступника за его деньги и отбирать у невиновного его невиновность. После начала практики, получив назначение от Верховного судьи, я, вероятнее всего, отправлюсь к отцу, оставив безутешных кузена и кузину До сих пор я делил с ними кров в домишке на Глостер-плейс, а после их переезда к этому негостеприимному океану был сочтен верным и продолжаю делить с ними корку хлеба. Словом, я забрался на их корабль с решительностью, которой хватило бы, чтобы взять на абордаж пиратское судно. Такова моя жизнь, мисс Грэй.
– И она вам нравится? – не подумав, выпалила Гертруда.
– О, я почти так же счастлив, как король или как дитя, как луч солнца или еще что-нибудь такое же счастливое и беззаботное. Кисмет, так, кажется, это называют.
Она не совсем поняла его, да и сам он не вполне представлял, что имеет в виду, но увидев, как она хмурится, поспешил объясниться.
– Я на самом деле чуть более в своем уме, чем вам могло показаться, – проговорил он с улыбкой. – Не нужно извинений. Очень многие думают, что моя крыша являет собой не лучший образец кровельного искусства. Но, поверьте, я не причиню вам зла.
Последние слова были сказаны так же беззаботно, как и все прочее, но в них отчетливо слышался вполне серьезный смысл. Тайна этого человека, казалось, растет, по мере того как сквозь щели в его панцире все больше просвечивает незащищенная плоть. Гертруда хотела задать еще один вопрос, но боялась задеть его излишней настойчивостью. Но затем, и это было очень характерно для ее чувств по отношению к нему, она вдруг ощутила неудержимое желание сделать по-своему и посмотреть, обидится он или нет.
– Мистер Хоу, – спросила она, – а вы хотите быть адвокатом?
– Видите ли, – сказал он доверительно, – Лорд-канцлер так настойчиво мне это предлагал, да и мистер Глэдстоун считает это знаком личного расположения к нему, так что меня не оставили бы в покое, если бы я не согласился. Эти люди, мисс Грэй, на редкость докучливы.
Гертруда посмотрела на него с затаенным восторгом: все-таки он был невероятно мил, ведь он ответил ей, даже не заметив, что вопрос был почти бестактным.
– Ну вот и родные берега, – сказал он, когда их лодка закачалась у крытого причала. – Не будете ли вы так любезны и не передадите ли мне вон тот столбик?
Она подтянула лодку поближе к мосткам, уцепившись за одну из опор. Перехватив опору, Хоу уверенным движением подвел лодку к пристани. Когда он помогал Гертруде выбраться на сушу, отпустив очередное странное замечание, снова заставившее ее рассмеяться, она уже знала, что приобрела друга, пусть и такого, которого пока не вполне могла понять.
Глава 6
День покоя
Назавтра было воскресенье. Мистер Бэзил Хоу встал, по обыкновению, рано и с обычной тщательностью и аккуратностью оделся в свой обычный, строгий и поношенный костюм. Трудно было бы найти человека, менее претендующего на звание денди, но неизменная аккуратность внешнего вида красноречиво свидетельствовала о замечательной цельности натуры, проявлявшейся во всем, что он делал. Его манеры были так же неброски и постоянны, как его костюм.
Надев видавшую виды, но тщательно начищенную шляпу (которой он никогда не изменял) и откопав видавший виды, но хорошо сохранившийся молитвенник, он с неизменной своей молчаливой стремительностью отправился в церковь, движимый не столько сознательным религиозным порывом, сколько наиболее характерной своей особенностью – аскетической страстью к обществу себе подобных.
– Я как раз к увертюре, – пробормотал Хоу, занимая место на боковой скамье. – А вот и знак зверя, все, как положено, – заметил он, бросив взгляд на огромное распятие, возвышающееся за алтарем. – Высока, увы, слишком высока[7]. Впрочем, для грегорианских штучек и призывания Вечного Духа Мироздания нужна хорошая акустика.
Все это было сказано без тени насмешки: зубоскальство не значилось в арсенале Бэзила Хоу. Он подмечал комичность общепринятых установлений, но вовсе не собирался на них нападать.
Он оглядел маленькую, но полную народа церковь, и его проницательный взгляд, засветившись радостью, задержался на трех осиянных солнцем женских головках. Сестры Грэй сидели на своей фамильной скамье. Мы не можем в точности сказать, о чем Бэзил думал, когда его строгие голубые глаза так надолго остановились на трех безотчетно боготворимых головках, но он был растроган до глубины души, ощутив ни с чем не сравнимое обаяние святости, чистоты и полноты жизни, те чувства, которые добрая семья даже больше, чем отдельный хороший человек, пробуждает в сердце того, кто достаточно чуток. Не будем винить Хоу за посторонние мысли в церкви; искренний интерес к нашим набожным ближним, в котором нет ничего нездорового, – едва ли не единственная подлинно христианская черта нынешнего традиционного благочестия. Это отголосок братских пиров и молитвенных собраний первых христиан, лишенных того благоговения перед ритуалом, которое позднее прокралось в церковь из язычества.
– Похоже, графине Гринкрофт сегодня молитвы не впрок, – проговорил он, беспокойно вглядываясь в бледный и серьезный профиль Кэтрин. – Надеюсь, мы вчера, как сказали бы специалисты, не вытрясли из нее всю душу. Леди Маргарет, по-видимому, исповедует более жизнерадостное богословие. Что же до моей достопочтенной подруги, что сидит поодаль, вероучение вообще не в ее вкусе. Я слышал, такой тип этнологи называют татарским. Она была достаточно любезна со мной, что говорит о некоторых ресурсах ее характера, – и все же я не погрешу против истины, если скажу, что она принадлежит к монголоидам.
“От гордыни и тщеславия, от жестокосердия, зависти, злобы и всякого осуждения, благой Господи, избави нас” – литания шла своим чередом, и Хоу, обычно бдительный и вовсе не склонный к мечтательности, обнаружив, что они уже добрались до середины, поспешил присоединиться к молитве. Впрочем, сейчас у него плохо получалось думать о службе: в эту минуту его религией были три окруженные сиянием фигуры. И на одной из них, более своевольной, более притягательной, более беспокойной, чем две другие, его мысли задерживались с интересом и заботой, подобающими скорее старшему брату.
Три девушки также преклонили колени, но осмелимся предположить, что молились они не с большим рвением, чем он, хоть и не имели столь же веского повода для рассеянности. Это утверждение может показаться излишне категоричным, но мой долг состоит в том, чтобы осторожно напомнить читателю об очень характерном и благородном типе английских девушек и сказать правду, какой бы она ни была. Не думаю, что у них есть то, что можно назвать личной верой. В куда большей степени таковая была у Хоу, пусть на его особый рассудочный манер.
Даже у Сесиль, когда она молилась в своей римско-католической часовне, веры, пусть и несколько болезненно-экстатической, было больше. Личная вера – достояние сироты, бродяги, человека мира, но не детей, подобных сестрам Грэй, выросших в здоровых и благополучных семьях, где религия считается чем-то неясным, красивым, правильным, словом, чем-то само собой разумеющимся.
Из всей службы Хоу в тот день запомнил только апостольское послание. Это был Павлов гимн любви, и некоторые стихи глубоко поразили его. Проповедь он всегда ждал с интересом интеллектуального порядка, тем же, с каким стремился к книгам и ученым теориям, и всегда в большей или меньшей степени обретал ожидаемое. В это воскресенье все вышло иначе: очень шумный, хотя и неглупый молодой человек просил денег, то и дело колотя рукой по кафедре, так что монеты буквально выпрыгивали из карманов прихожан, и грозя небесной карой тем, кто откажется внести свою лепту. Он произносил имя Христа, как бандит с большой дороги, к ужасу путника, выкрикивает условный сигнал своим товарищам. По-видимому, он был искренне и горячо убежден, что нужды его отдельно взятого прихода распространяются на любую частную собственность собравшихся в этот день прихожан, и орудовал словом, как кинжалом, расправляясь с любыми возможными возражениями.
Немигающий взгляд Хоу с подчеркнутой почтительностью и холодной сосредоточенностью был устремлен на пунцовое лицо священнослужителя все время, пока тот метал с кафедры громы и молнии нестяжательства. Когда же прихожане, толпясь, устремились к выходу, и сестры Грэй, встретив Хоу на крыльце, поинтересовались, что он об этом думает, Хоу, чьи юные годы прошли в Шотландии, с готовностью ответил:
– Очень ревностный служитель культа и с большим вкусом толкует вероучение. Что и говорить, оно выходит у него весьма аппетитным.
