Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
— Мое имя Патрисия. Патрисия Гривс.
— Патрисия…
— Но меня называют Пат.
— Пат…
— Что это?
— Фонтан на площади Сен-Мишель.
— Ах, очень красиво!
Казалось, ее не смущает то, что он идет рядом. Он был совсем не похож на джентльмена и, чтобы казаться интересным, соврал.
— Пат… — он попробовал это имя на вкус, оно напоминало апельсин. — …Пат… мне неловко. Вы понимаете — неловко? Мне неловко за свою одежду, но я человек искусства. Я художник.
Она широко раскрыла свои прелестные серые глаза.
— Анри! Вы художник!
— Да, — скромно подтвердил он.
Он попал в точку. Внезапно он вырос на двадцать сантиметров. Он больше не был жалок, он был живописен, великолепен! Он принадлежал к богеме. Его будничная одежда стала просто забавной позой, презрением к буржуазным привычкам, даже яростным бунтом против общества!
Пат изобразила гримасу сожаления.
— Я вас разочарую. Я ничего не понимаю в живописи.
Он вздохнул с огромным облегчением и улыбнулся.
— Я тоже.
Серые глаза раскрылись еще шире и стали еще прекраснее.
— Вы тоже?
Он принял разочарованный тон, каким должны были бы говорить великие мастера:
— Никто не понимает в живописи. Живопись нужно изобретать. Нет ничего, ничего за подсолнечниками Ван Гога!
Он вспомнил афишу выставки, несколько месяцев провисевшую на улице Риволи. Сказал неизвестно что:
— Ничего, только тишина. И смерть.
Это было слишком. Пат, сделавшись серьезной, на секунду сжала его руку.
Каким прекрасным казался Плантэну в этот вечер Париж, какие приятные были члены Союза за Новую Республику, какие игривые были шоферы такси, симпатичные прохожие и улыбающиеся полицейские! Наконец-то что-то изменилось в мире. Атлантика поглотила Симону с детьми и выбросила их на берег в виде пузырьков. Мамаша Пампин отдала душу, и потроха, и кишки. Землетрясение поглотило четыре магазина «Самаритена». Цифры 1.7.9 принесли самый большой выигрыш на скачках в этом году. Де Голль исполнял «Марсельезу» в «Олимпии» в защиту тех, кто отказывался от несения военной службы по религиозно-этическим соображениям. «Контрактники» на сей планете сами себе выписывали штрафы за парковку в неустановленном месте. Новостройки под соломенными крышами обвивал плющ и дикий виноград. Трубы заводов давали плоды, благоухавшие лучше, чем яблоки из садов Гесперид. Англия больше уже не была островом, и Анри Плантэн стал подданным Соединенного Королевства.
Она назвала его по имени, она пожала его руку!
На ее виске дрожала невесомая прядка волос.
— Где вы живете в Англии?
— В Лондоне.
— Но там же все время туман, в Лондоне.
— Все французы так говорят. Там бывают туманы в сезон туманов. А потом они прекращаются.
Они поднимались по бульвару Сен-Мишель, и Пат удивлялась:
— Ведь у Франции больше нет колоний, не правда ли? Откуда же все эти негры?
— Дело обстоит так: у Франции больше нет колоний, это у колоний теперь есть Франция. Латинский квартал — у негров, площадь Пигаль — у арабов. Все повернулось с точностью до наоборот.
— Понимаю. У нас в Лондоне много ямайцев.
— Если все будет хорошо, то когда-нибудь мы станем цивилизованными людьми, и тогда мы наконец-то в свою очередь сможем пожирать миссионеров. Прямо руками без вилки.
Этот смех. Этот смех… Этот смех! Когда они поднялись к аббатству Клюни, он незаметно взял Пат за руку. Она, казалось, не обратила на это внимания. Он был художником. Очень милым. И французом. Самое большее, что может позволить англичанка французу, не протестуя, — это взять ее за руку.
Уличный фотограф нацелил на них свой аппарат. Плантэн сунул в карман карточку, протянутую ему фотографом, стараясь, чтобы этот жест казался естественным. Он испытал от этого огромное облегчение. Что бы ни случилось с ним потом, он сохранит от этой встречи, от этой прогулки осязаемый сувенир, который позже докажет ему, что все это было на самом деле.
— В прошлом году, — сказала Пат, — я провела отпуск в Турции. А в позапрошлом — в Германии. А вы?
— В Испании. Я изучал свет.
— Там красиво, в Испании? Я тоже хотела бы туда съездить.
— В этой стране много… как это сказать… оригинального.
— Я думаю, в следующем году я поеду туда.
— Вы любите путешествовать?
— Да.
— Вы одна в Париже?
— Я всегда одна.
— Даже в Лондоне?
— Особенно в Лондоне. А вы один?
Одна ложь повлекла за собой другую:
— Да.
Она укоризненно погрозила ему пальцем.
— Анри! Анри! — и показала на его обручальное кольцо.
Он не очень смутился.
— Сейчас я один. Моя жена на море.
— Без вас?
Он принял загадочный вид.
— Без меня.
Она деликатно воздержалась от каких-либо комментариев и стала разглядывать витрину обувного магазина. Несмотря на решетку, они ясно отражались в стекле, и ее красота поразила Плантэна.
Что делает эта девушка рядом с ним? Стала бы она прогуливаться по Лондону с таким малопривлекательным типом, как тот, который был сейчас перед ним, перед его глазами? Он возразил самому себе: «В конце концов у меня есть и нос, и рот, как у всех остальных?» О чем он думает! Да, «мсье Дюран» такой же, как все остальные, именно в этом твой недостаток! Пат — она не такая, как все остальные. Хотя она и смотрела на туфли с таким же восхищением, как все женщины, они были недостойны ее ног.
— Пантеон, — заметил он, — улица Суффло.
Она забавно захлопала в ладоши.
— Ах! Я увижу Наполеона!
Он так и подпрыгнул.
— Наполеона?
— Да. Побежали. Анри, вы не хотите бежать?
— Не стоит труда. В любом случае он вас подождет. Но не в Пантеоне.
— Почему?
— Потому что его здесь нет.
— О, его украли!
— Пат, прах Наполеона никогда не был в Пантеоне. Он в Отель дез Инвалид.
— Дез Инвалид?..
Она готова была расплакаться, и Плантэн испугался, что Пат рассердится. Разумеется, не из-за Наполеона, но то немногое, что он знал о женщинах, говорило ему, что они не переносят, когда им перечат. Он ласково прошептал:
— Кто сказал вам, что Наполеон похоронен здесь? Во всяком случае, не я, Пат. Вам нужно было спросить у меня.
Она нервно встряхнула сумочкой.
— Я так думала. На Пантеоне написано: «Великим людям от благодарной родины». Разве французы не считают Наполеона великим человеком?
— Считают, — подтвердил Плантэн, никогда в жизни не говоривший так много об императоре, — конечно, считают.
— Ну и что же?
Он мог противопоставить этой британской логике только самую презренную континентальную мысль:
— Ну и то, что он — в Инвалид.
Воцарилась тишина, которой Плантэн воспользовался для размышлений. «Великим людям и так далее» — ладно. Но почему нет второго Пантеона — «маленьким людям»? Ведь без маленьких людей не было бы победоносных войн и соответственно не было бы генералов — победителей под Ваграмом и в других местах. В данном случае Анри чувствовал себя ущемленным.
Пат скорчила гримасу.
— Я пойду в Инвалид. Завтра.
— А куда вы пойдете сейчас?
Она выглядела разочарованной.
— Я не знаю…
Конечно, сейчас она попросит его оставить ее одну. Солнце зашло. Анри почувствовал холод во всем теле. Они расстанутся здесь, она оставит его перед лицом «великих людей», его, самого ничтожного из всех. Она говорила сама с собой:
— Я пойду… Я пойду в Сен-Жермен-де-Пре.
— Да…
— Вы загрустили, Анри. Не нужно грустить из-за Наполеона. Это не ваша вина.
— Это не из-за Наполеона. Я грущу, потому что сейчас покину вас.
Она заглянула ему в глаза:
— Покинете меня? Вы хотите меня покинуть?
— Я не хочу. Но так надо.
— Вас кто-нибудь ждет?
— Никто.
— Вам плохо со мной. Вам со мной скучно?
Он грустно улыбнулся. Клавесин, приглушенный пуховой периной, наигрывал где-то в глубине его сердца «Вязальщиц» Рамо. Несмотря на название, в этой музыке не было ничего особо веселого. Она настаивала.
— Я вам надоела, да?
Опустив глаза, он пробормотал:
— К тому же, вам на меня наплевать.
— Что? Я не поняла.
Он набрался сил и посмотрел на нее в упор.
— Вы не поняли, что я хочу пойти с вами в Сен-Жермен-де-Пре, хочу поужинать с вами, хочу видеть вас завтра, послезавтра, каждый день!
Он чуть было не сказал в конце, как мальчишка: «Вот, на тебе!» На этот раз она поняла и посмотрела на него с интересом:
— Знаете, Анри, вы — ужасный человек. Ужасный.
Он почувствовал, что она взяла его руку и сильно сжала в своих ладонях.
— Я не знаю, где находится Сен-Жермен. Проводите меня.
У него возникло безумное желание поцеловать ее. Выше сил было ему сопротивляться. Плантэн оторвался от нее, сделал шаг назад и вздохнул.
