Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов
Ах, мама, ах, милая мама,
Как пасмурно сделалось вдруг,
И улица вся опустела,
И порохом пахнет вокруг!
Не бойся, дочурка, не бойся,
Наш мир не кончается, нет,
Испортилась, видно, проводка,
А жду я гостей на обед.
Ах, мамочка, но почему же
Твой счетчик так быстро стучит,
И дяди кидаются в реку,
И тети рыдают навзрыд?
Не бойся, усни и не бойся,
И сладкий увидишь ты сон,
Мой счетчик - он просто считает,
Кто, сколько и как облучен.
Ах, мама, усну я, но только
Скажи, отчего у меня
Волосики все выпадают
И стало темно среди дня,
И красное-красное небо...
Красное-красное небо...
Красное-красное небо...
Красное небо...
Небо...
По характеру и воспитанию Каверли был стопроцентный провинциал, и поэтому такие причитания выводили его из себя. Он взял Бетси за руку и вышел с ней из кафе, ворча что-то себе под нос, как старик. Было еще довольно рано.
Ах, отец, отец, зачем ты вернулся?
5
Мозес и Мелиса Уопшот жили в Проксмайр-Мэноре - поселке, который был известен по всей пригородной железной дороге как место, где некогда арестовали даму. Этот случай произошел лет пять или шесть тому назад, но уже превратился в легенду, и наша дама, коротко говоря, стала как бы добрым гением этого очаровательного поселка. Все было очень просто. Если не считать одного нераскрытого грабежа, то проксмайр-мэнорской полиции, состоявшей из восьми человек, было абсолютно нечего делать. Вся польза от полицейских заключалась в том, что они регулировали уличное движение во время свадеб и больших вечеринок с коктейлями. Днем и ночью они слушали по междуштатному полицейскому радио о преступлениях и иных чрезвычайных происшествиях в других общинах - угонах автомобилей, драках с нанесением увечий, пьянках и убийствах, - но книга протоколов в полицейском управлении Проксмайр-Мэнора оставалась чистой. Безделье тяжелым бременем ложилось на их самоуважение, когда они, вооруженные револьверами, с патронташами на поясе, целые дни только и делали, что выписывали талоны на штрафы за оставление машин у вокзала, где стоянка была запрещена. Штрафовать людей за самые пустяковые нарушения правил, изобретенных самой полицией, было для них чем-то вроде детской игры, и они играли в нее с увлечением.
У дамы, о которой идет речь, - миссис Лемюэл Джеймсон - были почти те же проблемы. Ее дети ходили в школу, всю работу по хозяйству выполняла служанка, и когда миссис Джеймсон играла в карты и завтракала со своими подругами, терзавшая ее скука часто делала ее очень раздражительной. Вернувшись как-то днем после неудачной поездки за покупками в Нью-Йорк, она обнаружила на ветровом стекле своей машины талон на уплату штрафа за то, что машина стояла чуть дальше белой черты. Миссис Джеймсон разорвала квитанцию на мелкие клочки. Позже в тот же день один из полицейских обнаружил эти клочки, лежавшие в грязи, и принес их в полицейский участок, где их склеили.
Полиция, конечно, была взволнована этим открытым неповиновением ее власти. Миссис Джеймсон получила повестку с вызовом в суд. Она позвонила своему другу судье Флинту (он был членом местного клуба) и попросила его уладить дело. Он пообещал, но в тот же день слег в больницу с приступом острого аппендицита. Когда на заседании суда, рассматривающего нарушения правил уличного движения, вызвали миссис Джеймсон и никто не откликнулся, полиция не стала мешкать. Был выдан ордер на ее арест - первый ордер за много лет. Утром двое полицейских, в полном вооружении, в новых мундирах и в сопровождении пожилой женщины-полисмена, подъехали к дому миссис Джеймсон с ордером на арест. Служанка открыла дверь и сказала, что миссис Джеймсон спит. Не без некоторого насилия полицейские вошли в прекрасно обставленную гостиную и велели служанке разбудить миссис Джеймсон. Когда миссис Джеймсон узнала, что внизу в ее доме полицейские, ее охватило негодование. Она отказалась сдвинуться с места. Служанка спустилась вниз, и через несколько минут миссис Джеймсон услыхала тяжелые шаги полицейских. Она пришла в ужас. Неужели они осмелятся войти в ее спальню? Старший по званию заговорил с ней из коридора:
- Мадам, вы должны немедленно встать и пойти с нами, или мы вытащим вас из постели силой.
Миссис Джеймсон подняла дикий визг. Женщина-полисмен, держа руку на кобуре, вошла в спальню. Миссис Джеймсон продолжала визжать. Женщина велела ей встать и одеться, в противном случае ее доставят в полицейский участок в ночной рубашке. Когда миссис Джеймсон направилась в ванную, представительница властей пошла за ней. Миссис Джеймсон снова принялась кричать, у нее началась истерика. Она кричала и на полицейских, когда вышла к ним в верхний холл, но дала вывести себя из дому, посадить в автомобиль и привезти в участок. Там она снова стала визжать. В конце концов она уплатила один доллар штрафа и была отправлена на такси домой.
Миссис Джеймсон твердо решила, что полицейских следует уволить, и, едва вернувшись домой, принялась за дело. Перебирая в уме своих соседей и подыскивая среди них кого-нибудь, кто был бы достаточно красноречив и относился к ней с сочувствием, она подумала о Питере Долмече: это был автор телевизионных передач, который жил только литературным трудом и снимал сторожку у Фулсомов. В поселке его не любили, но миссис Джеймсон иногда приглашала его на вечеринки, и он считал себя ее должником. Она позвонила ему и рассказала о случившемся.
- Не могу этому поверить, дорогая, - сказал он.
Миссис Джеймсон сказала, что, зная его природное красноречие, она просит, чтобы он ее защитил.
- Я против фашизма, дорогая, - заявил Долмеч, - где бы он ни поднял свою отвратительную голову.
Затем миссис Джеймсон позвонила мэру и потребовала от него расследовать незаконные действия полиции. Рассмотрение ее жалобы было назначено на тот же вечер в восемь часов тридцать минут. Мистер Джеймсон в тот день был в отлучке по делам. Миссис Джеймсон позвонила нескольким друзьям, и к полудню весь Проксмайр-Мэнор знал, что она претерпела унижение от женщины-полисмена, которая последовала за ней в ванную комнату и сидела на краю ванны, пока она одевалась, и что миссис Джеймсон доставили в полицейский участок под дулом револьвера. На заседание явились человек пятнадцать - двадцать соседей. Мэр и семеро членов муниципалитета, а также двое полицейских и женщина-полисмен - все были там. Когда заседание объявили открытым, Питер встал и спросил:
- Разве в Проксмайр-Мэнор пришел фашизм? Это что же, по нашим тенистым улицам бродит призрак Гитлера? Неужели мы у себя дома должны бояться топота сапог штурмовиков по нашим тротуарам и с трепетом в груди ждать, что в наши двери станут колотить бронированные кулаки?
Он все говорил и говорил. Должно быть, целый день потратил, чтобы подготовить речь. Она вся была направлена против Гитлера, а о миссис Джеймсон в ней упоминалось лишь мимоходом. Присутствующие начали кашлять, зевать, потом расходиться. Когда жалоба была отклонена и заседание закрыто, в заде никого не осталось, кроме главных действующих лиц. Дело миссис Джеймсон было проиграно, но не забыто. Когда поезд проходил мимо зеленых холмов, кондуктор говорил: "Вчера здесь арестовали одну даму", потом: "В прошлом месяце здесь арестовали одну даму"; а теперь он говорит: "Вот то самое место, где когда-то арестовали даму". Таков был Проксмайр-Мэнор.
Поселок, расположенный на трех лесистых холмах к северу от большого города, был красив и уютен; путем искусного общественного воздействия в нем, казалось, была подавлена колючая сторона человеческой природы. Мелиса волей-неволей в этом убедилась однажды днем, когда соседка, Лора Хиллистон, зашла к ней выпить рюмку хереса.
- Я хотела вам сообщить, - сказала Лора, - что Гертруда Локкарт шлюха.
Мелиса в эту минуту была в другом конце комнаты и наливала херес; замечание показалось ей настолько грубым, что она даже усомнилась, правильно ли она его расслышала. Неужели такую новость следует разносить по всем домам? Она никогда не понимала до конца - да в как можно было понять, ведь она еще только набиралась опыта - истинный характер и намерения общества, в котором жила; но разве непонимание распространялось и на подобные случаи?
Лора Хиллистон рассмеялась. Смех у нее был здоровый, а зубы - белые. Она сидела на диване, полная женщина, прочно поставившая обе ноги на ковер. У нее были темные волосы и такие же глаза, большие и ласковые. На мясистом лице играл приятный румянец. Она была давно замужем и имела трех взрослых сыновей, но лишь недавно покинула страну любви - покинула сразу и без оглядки, словно и так слишком много времени провела в этих душных джунглях. Она покончила со всем этим, сказала она своему несчастному мужу. Для визита она слегка подкрасилась и надела массивное ожерелье из фальшивого золота, отбрасывавшее на ее лицо металлический отсвет. Туфли у нее были на высоких каблуках, платье в обтяжку, но все эти соблазнительные приманки предназначались для того, чтобы утвердить свое общественное положение, а отнюдь не для того, чтобы чаровать мужчин.
