Генри Джеймс - Пресса
- Слишком ты гордая - гордость тебя заела, вот в чем беда, - ну а я слишком глуп.
- Вот уж нет, - угрюмо возразила она. - Ты не глупый.
- Только жестокий, хитрый, коварный, злой, подлый? - Он проскандировал каждое слово, словно перечислял одни достоинства.
- Я ведь тоже не глупа, - продолжала Мод. - Просто такие уж мы злосчастные - просто мы знаем, что есть что.
- Да, не спорю, знаем. Почему же ты хочешь, чтобы мы усыпляли себя чепухой? Жили, словно ничего не знаем.
Она не сразу нашлась с ответом. Потом сказала:
- Неплохо, когда и нас знают.
- Опять не спорю. На свете много всего - одно лучше другого. Потому-то, - добавил молодой человек, - я и спросил тебя о том самом.
- Не потому. Ты спросил, потому что считаешь: я чувствую себя никчемной неудачницей.
- Вот как? И при этом не перестаю уверять тебя, что стоит немного подождать, и все придет к тебе в мгновение ока? Мне обидно за тебя! Да, обидно, - продолжал приводить свои неопровержимые аргументы Байт. - Разве это доказывает, что я действую из низких побуждений или тебе во вред?
Мод пропустила его вопрос мимо ушей и тут же задала cвoй:
- Ты ведь считаешь, мы вправе жить за счет других?
- Тех, кто попадается на нашу удочку? Да, дружище, пока не сумеем вы-плыть.
- В таком случае, - заявила она после секундной паузы, - я, если мы поженимся, свяжу тебя по рукам и ногам. Ты и шагу не сможешь ступить. Все твои дела рассыплются в прах. А так как сама я ничего такого не умею, куда мы с тобой залетим?
- Ну, разве непременно надо залетать в крайности и прибегать к вывертам?
- Так ты и сам вывернутый, - парировала она. - У тебя и самого впрочем, как у всей вашей братии, - только "удовольствия" на уме.
- И что с того? - возразил он. - Удовольствие - это успех, а успех удовольствие.
- Какой афоризм! Вставь куда-нибудь. Только если это так, - добавила она, - я рада, что я неудачница.
Долгое время они сидели рядом в молчании - молчании, которое прервал он:
- Кстати, о Мортимере Маршале... а его как ты предполагаешь спасать?
Этой переменой предмета беседы, которую он совершил необыкновенно легко, словно речь шла о чем-то постороннем, Говард, видимо, стремился развеять то последнее, что, возможно, еще оставалось от его предложения руки и сердца. Предложение это, однако, прозвучало чересчур фамильярно, чтобы запомниться надолго, и вместе с тем не настолько вульгарно, чтобы совсем забыться. В нем не было должной формы, и, пожалуй, именно поэтому от него тем паче сохранялся в дружеской атмосфере слабый отзвук, который, несомненно, сказался на том, как сочла нужным ответить Мод:
- Знаешь, по-моему, он будет вовсе не таким уж плохим другом. Я хочу сказать, при его неуемном аппетите что-то все-таки можно сделать. А ко мне он не питает зла - скорее, наоборот.
- Ох, дорогая! - воскликнул Говард. - Не опускайся на этот уровень! Ра-ди всего святого.
Но она не унималась:
- Он льнет ко мне. Ты же видел. И ведь кошмар, - то, как он способен "подать" себя.
Байт не шелохнулся; потом, словно в памяти всплыл обставленный сплошным чиппендейлем клуб, проговорил:
- Да, "подать" себя так, как может он, я не могу. Ну, а если у тебя не выйдет?..
- Почему он все-таки льнет ко мне? Потому что для него я все равно потенциально Пресса. Ближе к ней у него, во всяком случае, никого нет. К тому же я обладаю кое-чем еще.
- Понятно.
- Я неотразимо привлекательна, - заявила Мод Блэнди.
С этими словами она поднялась, встряхнула юбку, взглянула на отдыхающий у ствола велосипед, прикинув мысленно расстояние, которое ей, возможно, предстояло преодолеть. Ее спутник медлил, но к моменту, когда она уже в полной готовности его ожидала, наконец встал с мрачноватым, но спокойным видом, служившим иллюстрацией к ее последней реплике. Он стоял, следя за ней глазами, а она, развивая эту реплику, добавила:
- Знаешь, мне и впрямь его жаль.
Вот такая, почти женская изощренность! Взгляды их снова встретились:
- О, ты с этим справишься!
И молодой человек двинулся к своему двухколесному коню.
4
Минуло пять дней, прежде чем они встретились вновь, и за эти пять дней много чего произошло. Мод Блэнди с воодушевлением - в той части, которая ее касалась, - воспринимала и остро сознавала происходившее; и хотя отзывавшееся горечью воскресенье, которое она провела с Говардом Байтом, ничего не внесло в ее внутреннюю жизнь, оно неожиданно повернуло течение ее судьбы, поворот этот вряд ли произошел потому, что Говард заговорил с ней о браке, - она до самого позднего часа, когда они расстались, так ничего определенного ему и не сказала; для нее самой чувство перемены началось с того момента, когда ее внезапно, пока в полной темноте она катила к себе в Килбурнию, пронзила счастливая мысль. И эта мысль заставила ее, невзирая на усталость, весь остаток пути сильнее крутить педали, а наутро стала главной пружиной дальнейших действий. Но решающий шаг, определивший суть всех последующих событий, был сделан чуть ли не сам собой еще до того, как она отправилась спать, - в тот же вечер она сразу, с места в карьер, написала длинное, полное размышлений письмо. Она писала его при свете оплывшей свечи, дожидавшейся ее на обеденном столе в застойном воздухе от остатков семейного ужина, без нее состоявшегося, - остатков, с резкими запахами которых не совладал бы и сквозняк, а потому отбивших у нее oхоту даже заглянуть в буфет. Она было собралась, говоря ее языком, "махнуть" на улицу, чтобы, перейдя на другую сторону, бросить конверт в почтовый ящик, чья яркая пасть, разинутая в непроглядную лондонскую ночь, уже поглотила великое множество ее бесплодных попыток. Однако передумала, решив подождать и убедиться - утро вечера мудренее! - что порыв ее не угас, и в итоге, едва встав с постели, опустила свое послание в щель недрогнувшей рукой. Позднее она занялась делами или по крайней мере попытками оных в местах, которые приучила себя считать злачными для журналистов. Однако ни в понедельник, ни в последующие дни она нигде не обнаружила своего приятеля, которого перемена ряда обстоятельств, каковые она сейчас не бралась рассмотреть, позволила бы ей с должной уверенностью и должной скромностью возвести в ранг сердечного друга. Кем бы он ни был, но прежде eй и в голову не приходило, что на Стрэнде можно чувствовать себя одинокой. А это, если угодно, показывало, насколько тесно они в последнее время сошлись, - факт, на который, пожалуй, следовало взглянуть в новом, более ровном свете. И еще это показывало, что ее собрат по перу, вероятно, затеял что-то несусветное, и в связи с этим она, буквально затаив дыхание, не переставала думать о Бидел-Маффете, уверенная, что именно он и его дела повинны в непонятном отсутствии - где его только носит? - Говарда Байта.
Всегда помня, что в карманах у нее не густо, она тем не менее неизменно оставляла пенс или по крайней мере полпенса на покупку газеты, и те, которые сейчас пробежала, убедили ее, что там все обстоит как обычно. Сэр А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, в понедельник вернулся из Андертоуна, где лорд и леди Шепоты принимали в высшей степени избранное общество, собравшееся у них с вечера прошлой пятницы; сэр А. Б. В. Бидел-Маффет, кавалер ордена Бани, член парламента, во вторник намерен присутствовать на еженедельном заседании Общества друзей отдыха; сэр А. Б. В. Бидел-Маффет любезно согласился председательствовать в среду на открытии в Доме самаритян распродажи изделий, сработанных миддлсенскими инвалидами. Эти привычные сообщения не утолили, однако, ее любопытства - напротив, только сильнее раздразнили, она прочитывала в них мистические смыслы, какие ни разу не прочитывала прежде. Правда, полет ее мысли в этом направлении был ограничен, поскольку уже в понедельник на собственном ее горизонте забрезжили новые возможности, а во вторник... ах, разве этот вторник, когда все озарилось вспышкой живого интереса, достигающего степени откровения, разве этот самый вторник не стал знаменательнейшим днем в ее жизни? Да, именно такими словами, очевидно, следовало бы обозначить главным образом утро этого дня, если бы ближе к вечеру она - во исполнение своего плана и под воздействием охватившего ее, кстати, как раз с утра, волнения - не отправилась на Чаринг-Кросский вокзал. Там, в книжном киоске, она накупила ворох газет - все, какие были выставлены; и там, развернув одну из них наугад, в толпе под фонарями, она поняла, поняла в тот же миг с особой отчетливостью, насколько ее сознание обогащает "Беглый взгляд (номер девяносто три) - Беседа с новым драматургом", которая не нуждалась ни в стоявших в конце инициалах "Г. Б.", ни в тексте, обильно уснащенном огромными, как на афишах, Мортимерами Маршалами, почти вытеснившими все остальное, чтобы помочь ей найти объяснение, на что потратил свое время ее приятель. К тому же, как ей вскоре стало ясно, потратил весьма экономно, чем вызвал у нее удивление, равно как и восхищение: помянутый "Взгляд" запечатлел не что иное, как "чашку чая", которой в прошлую субботу их потчевал бесхитростный честолюбец, со всеми заурядными подробностями и бледными впечатлениями от Чиппендейл-клуба, вошедшими в состряпанную Байтом картину.
