Юкио Мисима - Маркиза де Сад
РЕНЕ. О-о, то было блаженное время! Никогда еще я не чувствовала, что моя душа настолько слита с душой томящегося в темнице Альфонса... Бессчетное количество раз подавала я прошения о помиловании - и все тщетно. Я сидела ночи напролет в пустом замке и думала только об одном - как устроить побег. И посоветоваться было не с кем, я - совсем одна! Это походило на шахматную партию: я двигала фигуры слоновой кости, пробуя комбинации одну за другой. И наконец слоновая кость наполнилась пламенем, стала краснее коралла - план был составлен! Разрабатывая детали, я чувствовала биение сердца Альфонса где-то совсем рядом. И я поняла. Когда Альфонс замышлял новое бесчинство, стремясь в своих исследованиях порока как можно ближе подобраться к недостижимому, он испытывал нечто подобное. Нет, не нечто подобное, а именно то же! Не было в мире человека более одинокого, чем он, когда в его голове втайне от всех - составлялся план очередного преступления. Это куда страшнее огня неразделенной любви - ведь надежды на взаимность нет, лишь стремление любыми средствами дорваться до неосуществимой мечты, воплотить ее на земле, в определенной точке времени и пространства. И заранее известно наверняка в последний момент добыча ускользнет из рук... Я ощущала совершенно то же. Понимала - даже увенчайся затея успехом, меня ждет лишь опустошенность. Втайне строила я свои планы и знала, что они бессмысленнее, чем самая безнадежная из неразделенных любо-вей... Нет, на признательность Альфонса я не рассчитывала.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Конечно, на что может рассчитывать человек, таящийся от всех? Ничего удивительного. Каждый, кто разрывает сети праведности и законности, остается один-одинешенек. Так всегда говорил твой отец. Несчастный, ему и в голову не могло прийти, что такая участь ожидает его собственную дочь.
РЕНЕ. Между мной и Альфонсом установилась невидимая связь, разорвать которую было не под силу никому из смертных. Мы были связаны крепче, чем в минуты самых страстных объятий.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Неужели ты станешь меня убеждать, что причина твоего упрямства - любовь? Это выше моего разумения! Какая любовь - ведь он-то тебя не любит, ты губишь жизнь из-за пустой химеры! (Язвительно.) Рене, уж будем говорить начистоту: ведь твой муж - он даже и не человек вовсе.
РЕНЕ. Но все равно он - мой муж.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ага, о любви разговора уже нет, теперь твое убежище супружеская добродетель.
РЕНЕ. И научили меня ей вы, матушка.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Довольно странная, беспутная она какая-то, эта твоя добродетель. Отчего, интересно? Я давно заметила: любые, самые белоснежно-благородные слова, когда речь заходит об Альфонсе, становятся чернее угля. Чернее китайского лака!
РЕНЕ. И моя любовь?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Да. Она тоже беспутна.
Пауза.
РЕНЕ. Что бы ни произошло, я последую за ним всюду, сколько хватит сил. Если вы хотели разлучить меня с мужем, не следовало запирать его в тюрьму вы совершили ошибку. Я буду писать ему, ходить на свидания. Для него я единственное человеческое существо на всем белом свете. Я - его надежда, и мы оба с ним знаем это.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Может быть. Может быть, я и сделала ошибку. Но, знаешь, незаметно для нас обеих мы идем с тобой одной дорогой. И радости у нас с тобой одни и те же. Вот слушаю тебя и думаю: ты ведь тоже счастлива, что посадила Альфонса в клетку - клетку твоей любви. Теперь ты обрела душевное спокойствие. Он один, беспомощен, вся надежда только на тебя. Никаких мук ревности, а? Пусть теперь он поревнует, а? Представляешь, не в силах избавиться от навязчивых, душераздирающих видений, он напишет тебе ревнивое письмо. А ты будешь с наслаждением читать и перечитывать его, блаженно улыбаясь... Ну, будь же честной. Признай, что, хоть на устах твоих горечь, в глубине души ты мне благодарна. Мы обе с тобой хотели посадить его в клетку, и это роднит тебя и меня. Разве нет?
РЕНЕ. Нет! Ничего подобного!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Нет? Даже несмотря на то, что стоит ему выйти на свободу, и он сразу же превратит твою жизнь в ад?
РЕНЕ. Пусть! Я хочу, чтобы он был свободен.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но для него свобода - кнут и бонбоньерка.
РЕНЕ. Это не важно. Матушка, умоляю, я буду валяться у вас в ногах только помогите! Сделайте так, чтобы его освободили!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ничего не понимаю. Освободить? И расставаться с ним не желаешь? А сама знаешь, что ничего, кроме мук, он тебе не принесет. Тебе что, доставляет наслаждение терпеть муки?
РЕНЕ. Большей муки, чем нынешняя, все равно не бывает.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Что ж, приходится тебе верить - ты знаешь, что такое мука. Значит, единственная твоя радость - его освобождение? В этом твое счастье?
РЕНЕ. Да! И радость, и счастье. Только об этом я и мечтаю.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (пронзительным голосом). Какое же оно, твое счастье?
РЕНЕ. То есть как?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Какого оно сорта, какой природы?
РЕНЕ. Я не понимаю вас. Разве не должна добродетельная жена добиваться свободы для своего мужа? Разве можно вообразить себе большее счастье, чем...
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Хватит о добродетели! В твоих устах это святое слово становится мерзостным. Я хочу услышать, что для тебя счастье!
РЕНЕ. Ладно, если вам так хочется... Каждую ночь муж наполняет мой дом светом - и это счастье. Лежать зимой в холодной спальне замка одной, мерзнуть и представлять себе жарко натопленную комнату и в ней Альфонса, в этот самый миг подносящего пылающий сук к голой спине связанной женщины. Вот оно - мое счастье! Страшные, кровавые слухи, стелющиеся как полы пурпурной королевской мантии... Идешь по улице городка и смотришь в землю - ты, супруга господина здешних мест! Вот какое это счастье. И еще - счастье бедности, счастье позора... Такое, матушка, счастье обрету я, добившись свободы для Альфонса.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты лжешь. Все лжешь! Прежде чем обвинять мать, задумалась бы над тем, какая ты дочь! Ведь ты снова скрытничаешь, снова меня обманываешь! А мне известно все. Именно поэтому я и поклялась вырвать свою дочь из лап страшного чудовища, чего бы мне это ни стоило!
РЕНЕ. О чем вы?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Боже, какой стыд! Даже Анне я не смогла об этом рассказать... Твоя хваленая добродетель - гнилой, изъеденный червями плод!
РЕНЕ. На что вы намекаете?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я скажу. Скажу... Верный человек, которого я послала в Лакост, подглядел в окно и все мне рассказал. Это было как раз на Рождество.
РЕНЕ. На Рождество?
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Где уж тебе вспомнить - у тебя, поди, таких ночей много было...
РЕНЕ. Рождество... После удачного побега Альфонс запутал следы и тайно приехал ко мне в Лакост. Это последнее Рождество, проведенное нами вместе. Была студеная зима, дул злой северный ветер. Чтобы купить дров, я заложила фамильное серебро... Тут уж не до праздников.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рождество у вас и в самом деле было странное. На дрова у вас, несчастных, не хватало - ай-яй-яй.
Решили человечиной топить... Бедные, нищие супруги, специально ездившие в Лион, чтобы нанять пять служанок, девчонок лет по пятнадцать, и еще юнца-секретаря... Видишь, даже это я знаю. А ведь я, дура, посылала тебе денег на расходы! Так вот, мой слуга спрятался у окна и, насквозь продуваемый ветром, стал подглядывать, каким поразительным образом справляете вы Рождество. На дрова ты и в самом деле не поскупилась - огонь в камине пылал так, что все деревья в саду стояли залитые багровым светом.
РЕНЕ. Матушка!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Нет уж, ты выслушай... Альфонс, облаченный в черную мантию, но при этом обнажив свою белую грудь, хлестал кнутом пятерых девочек-служанок и подростка. Те были в чем мать родила и метались по зале, тщетно моля о пощаде. Длинный кнут мелькал в воздухе, словно целая стая ласточек над крышей старого замка. А ты...
РЕНЕ (закрывает руками лицо). Нет!
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А ты, совершенно голая, была за руки подвешена к люстре. От боли ты почти потеряла сознание, по твоему телу, словно по стволу дерева под дождем, стекали струйки. Струйки крови, вспыхивавшие рубинами в отсветах каминного пламени. Угрожая мальчику кнутом, его сиятельство заставил несчастного облизывать испачканное тело ее сиятельства. Бедняжка был слишком мал ростом, и ему пришлось залезть на стул... Он вылизал тебя всю... (Высовывает кончик языка.) И не только там, где была кровь... (Пауза.) Рене! (Делает шаг к дочери. Та отшатывается.) Рене!
Еще один шаг. Рене пятится.
Госпожа де Монтрей хватает ее за край платья.
Рене с силой вырывается.
Госпожа де Монтрей опускает руки.
Ну, довольно. Теперь я вижу, что все это было правдой, твое мертвенно-бледное лицо - лучшее тому доказательство.
РЕНЕ. Но, матушка...
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Какие еще тут могут быть "но"?
РЕНЕ. Это случилось только один раз и против моей воли. Клянусь вам! Поступить так велела мне добродетель. Вам не дано это понять.
Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Опять добродетель! А если он велит тебе ползать на брюхе по-собачьи, ты тоже подчинишься? Или превратиться в червя, а?! Где твоя женская гордость? (Задыхается от рыданий.) Разве так воспитывала я свою дочь?! Дьявол-муж отравил твою душу!
