Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день
Я и не заметила, когда потеряла свои гэта. Шла по горной дороге, даже не сознавая, что я босиком. Наконец мы достигли Данданбатакэ, что в районе Мацуяма. Улиц не было. Женщина в пестрых шароварах молча смотрела на квартал, превращенный в груду темно-синего щебня. Подошедшая следом вторая женщина, одетая в черные шаровары, сдавленным от отчаяния голосом вскрикнула:
— Дом, где мой дом? — И зарыдала, причитая: — Бабуля, бабуля моя умерла!..
Мацуяма превратился в ровное поле, словно его перепахали мотыгой.
Прежде квартал Мацуяма был застроен одноэтажными низкими домами, над которыми лишь кое-где возвышались телеграфные столбы и дымовые трубы. Здесь было множество мелких мастерских по ремонту кухонной посуды, а также кустарные предприятия, работавшие на субподряде от сталелитейного завода. Вечерами по его тенистым улицам плавал запах жареных иваси. Люди жили скромно, ютясь в своих тесных домишках. Я любила особый, присущий только этому району запах и часто на полпути к дому, сойдя с трамвая, не спеша прогуливалась до своей квартиры. А иногда, условившись о встрече с Инатоми, прямо с работы заходила к нему в гости. В полутемной дома[10] сидел старик и мехами раздувал огонь в очаге. Отблески пламени красными бликами высвечивали его добродушное лицо, и оно казалось плывущим в воздухе. Инатоми по-свойски входил в дом и спрашивал: «Как дела?» Еще вчера это был милый уголок города, полный скромного, непритязательного счастья. Теперь же тут не осталось ни одного дома. Погибли и те, кто жил здесь.
В Данданбатакэ всюду лежали тяжело раненные, обгоревшие до неузнаваемости люди. Но и это была лишь одна десятая часть всех жителей квартала. Женщина в черных шароварах продолжала причитать: «Бабуля, бабуля!..» Она была единственной дочерью и жила вдвоем с матерью.
— Не плачь! — прикрикнула на нее женщина в пестрых шароварах. — Коль они так, мы еще им отплатим. Нечего хныкать!
«Мы еще им отплатим» — эти слова женщины упали на сердце тяжелым камнем. Я с ненавистью подумала о ее жестокосердии, о том, что она хотела продолжения войны теперь, когда перед ее глазами простиралась картина ужасного разрушения. Страшно даже представить, к чему могут привести такие безумцы.
Всюду лежали люди без рук, без ног, без глаз. Нагасаки превратился в город инвалидов. Для человека нет большего счастья, чем иметь две руки, две ноги, глаза, нос…
В радиусе полукилометра от эпицентра взрыва смертность составляла более девяноста восьми процентов. Девяносто процентов жителей умерли в тот же день. Тяжелораненые, которых я видела на тыквенной бахче, вероятно, тоже скончались в первый же день. Черепичные крыши домов на расстоянии четырехсот метров от эпицентра расплавились и стекали струями на землю. Плавился и вспучивался бетон на дорогах. Камни на обочинах тоже расплавились. Воздух был горячий, как лава, вытекающая из кратера вулкана. В этих условиях человеческая плоть и кости были уязвимее, чем мотылек, залетевший в огонь газовой горелки.
Эти цифры невольно наводят на вопрос: почему для уничтожения человека изобретено столь страшное оружие?
И вместе с тем природа обладает удивительной жизненной силой. В сентябре, всего через месяц после бомбардировки, на пепелище уже поднялись зеленые ростки щетинника, осоковой сыти, других растений. Сохранившаяся в земле жизнь дала всходы, и они начали бурно расти. Однако вскоре появились сообщения, что радиоактивное облучение вызвало аномалии в делении растительных клеток. Были обнаружены листья необычной формы или странного цвета. В тот год в Нагасаки наблюдалось появление баклажанов-двойняшек, сдвоенных тыкв или помидоров в виде гроздей на одном стебле. Сообщения о необычных растениях поступали отовсюду.
У моей подруги Икэути выпали на голове все волосы, а после выросли курчавые, рыжего цвета. Получилась шикарная) прическа, совсем как у Морин О’Хара.[11] Икэути шутила:
— Бомбу-то сбросили американцы, вот я и стала рыжая да курчавая.
Трудно поверить, но до бомбежки у нее были длинные, прямые черные волосы.
Мне не забыть, какое волнение я испытала, когда впервые увидела в Нагасаки сорную траву. На бетонной платформе станции Ураками мне бросился в глаза пробившийся из трещины росток травы. На высоком тонком стебельке красовались мелкие, размером с кунжутное семя, белые цветочки. А ведь говорили, что на земле, выжженной атомной бомбой, в течение шестидесяти лет не вырастет ни единой травинки. Жизнь растений связана с нашей жизнью, подвергшейся угрозе атомной смерти. Меня переполняли слезы: «Я тоже смогу жить!»
Я потеряла всякое ощущение времени. Наверное, часа через два после бомбежки у меня началась рвота. Меня вырвало белой пеной. Женщина в пестрых шароварах сказала:
— Это, наверное, оттого, что ты не обедала, — и принесла мне с бахчи тыкву. Бахча сгорела, листья и стебли превратились в пепел, и его унесло ветром, а плоды остались. Разрезав тыкву осколком черепицы, тетушка протянула мне кусок: — На, поешь. — От одного запаха меня опять вырвало. —Это потому, что у тебя пустой желудок. Хоть через силу, но все же постарайся проглотить, — уговаривала она. Я отказывалась, но она меня заставила: — Поешь, ведь неизвестно, сколько еще дней это продлится.
Тыква, валявшаяся на опаленном зноем поле, была теплой и очень резко пахла. Я откусила кусочек и едва проглотила его, как меня сразу же стошнило чем-то зеленым. Тыква имела запах луговой травы. Обожженная кожа человека, когда рана чуть-чуть подсохнет на солнце, пахнет сырой тыквой. Некоторые люди считают, что у помидоров запах крови. У тыквы тоже.
— Смотрите, солнце падает! — закричал какой-то старик в защитном капюшоне, указывая пальцем на небо.
Карминного цвета солнце с вихревыми протуберанцами вокруг диска опускалось к горизонту. Эти вихревые потоки, как на картине Ван Гога, были отчетливо видны. В разгар лета в середине дня солнце, которое я видела с поля Данданбатакэ, находилось на уровне моих глаз и на уровне моря. Солнечные лучи даже в самую сильную летнюю жару благодетельны для жизни, но это солнце источало жесточайший зной. Его будто раскатали на прокатном стане, и оно обрушило всю свою тепловую энергию на землю. Женщина поспешно накрыла меня своим дождевым зонтом.
— Нельзя тебе смотреть на всякие ужасы.
Это был большой европейский зонт черного цвета. Но даже под ним мои щеки пылали и болели.
— Думаю, что в Исахая все благополучно. Если же и там разбомбили, тогда приезжай ко мне в деревню. Я тоже ведь осталась совсем одна.
Она написала для меня на клочке бумаги, как искать ее родную деревню в Симабара. Затем вынула из кошелька десятииеновую бумажку:
— Это немного, но на дорогу до Симабара тебе хватит. Не потеряй. — И, сложив в несколько раз бумажную ассигнацию, сунула ее мне за резинку шаровар. — Если останешься одна, деньги понадобятся. Не оброни, — она снова наказала мне быть внимательной.
В докладе «О спасательных мероприятиях, предпринятых во время атомной бомбардировки» говорится:
«Официально было сообщено, что на город Хиросима сброшена нового типа бомба, причинившая огромный ущерб. Однако никаких подробных разъяснений не последовало, и всеобщие предупредительные меры приняты не были. Поэтому, когда 9 августа последовал еще и удар по Нагасаки, армия, административные органы и население оказались застигнутыми врасплох. Даже мы, знавшие о существовании атомной бомбы, к нашему стыду, не придали серьезного значения этой бомбардировке, пока не почерпнули необходимых сведений в листовках, сброшенных той же ночью противником. И правительство Японии, и народ спохватились только после получения сообщения от врагов. Таково истинное положение дел».
Невероятные фантазии о том, что вместе с зажигательными бомбами было сброшено огромное количество бочек с нефтью, простительны для нас, людей несведущих. Тогда я не смогла есть тыкву, подобранную в поле возле Мацуяма. А сейчас, когда пишу эти строки, не перестаю удивляться тому, что не могла есть и картофель, купленный женщинами в Митино. Пусть я не могла проглотить тыкву потому, что она была заражена радиацией, но ведь картофель-то был не облучен.
Конечно, меня стошнило не оттого, что желудок был пуст. В результате облучения наступило так называемое «радиоактивное опьянение». При атомной бомбардировке умирают не только от травм и телесных увечий. Радиация сильнее всего действует на молодых. Чем моложе человек, тем губительнее ее действие. Почти все дети младше пятнадцати лет, оказавшиеся вблизи эпицентра взрыва, умерли в первые три дня. В результате лучевого поражения органов пищеварения.
В Исахая после девятого августа военно-морской госпиталь, начальная и средние школы, муниципальные помещения и здания общественных организаций были заполнены жертвами атомного взрыва. Привлеченные запахом гноящихся ран, во множестве налетели зеленые мухи. Они роями кружили над умирающими. В ранах еще живых людей и на трупах кишмя кишели черви. Но разве достоин человек такой участи? И еще война откровенно учит тому, что есть провидение. Я узнала, например, и такие вещи: чтобы сжечь человека, лучше всего подходят полусухие дрова. Их трудно разжечь, но уж если они загорятся, то выделяют очень сильный жар. И горят долго, не оставляя головешек. В оставшейся горстке пепла не различишь, где был человек, а где дрова. Все превращается в черноватый пепел, а если его еще поворошить садовыми граблями, то он и вовсе становится неотличим от земли.
