Пьер Корнель - Гораций
Он не сумел простить отчаянья и гнева,
Что смерть любимого вселила в сердце девы:
Ей факел свадебный мелькал в дыму войны,
Но с милым навсегда мечты погребены.
Рим возвеличился и стал рабом нежданно:
И наша жизнь и смерть - уже в руках тирана.
И дни бесславные еще мы сможем длить,
Пока изволит он преступников щадить.
О Риме я сказал; теперь добавлю смело:
Для мужа доблести позорно это дело.
Я умолять бы мог, чтоб царь взглянул сейчас
На подвиг редкостный славнейшего из нас.
И он увидел бы, как, местью пламенея,
Из раны хлынет кровь перед лицом злодея.
Он содрогнулся бы в ужасный этот миг,
Взглянув на хладный труп, на нежный юный лик.
Но мерзостно давать такие представленья.
Назавтра выбран час для жертвоприношенья.
О царь! Подумал ты, угодно ли богам
Принять воскуренный убийцей фимиам?
Он для бессмертных - враг. За святотатство это
И у тебя они потребуют ответа.
Нет, не рука его решала бранный спор,
Помог отечеству бессмертных приговор.
И, волею богов свое возвысив имя,
Он славу запятнал, дарованную ими;
И, самый доблестный, веленьем вышних сил
Он сразу и венец и плаху заслужил.
Мы жаждем выслушать решения благие,
Злодейство это здесь совершено впервые;
И, чтоб небесный гнев не пал теперь на нас,
Отмсти ему, богов немилости страшась.
Тулл
Гораций, говори.
Гораций
Мне не нужна защита!
Ведь то, что сделал я, ни от кого не скрыто.
И если для царя вопрос уже решен,
То слово царское для подданных - закон.
Невинный может стать достойным осужденья,
Когда властитель наш о нем дурного мненья.
И за себя нельзя вступаться никому
Затем, что наша кровь принадлежит ему.
А если роковым его решенье будет,
Поверить мы должны, что он по праву судит.
Достаточно тебе, о царь мой, приказать:
Иные любят жизнь, я ж рад ее отдать.
Законная нужна Валерию расплата:
Он полюбил сестру и обвиняет брата.
Мы для Горация взываем об одном:
Он смерти требует, и я прошу о том.
Одна лишь разница: хочу законной мести,
Чтоб ничего моей не запятнало чести:
И вот стремимся мы по одному пути,
Он - чтоб ее сгубить, я - чтоб ее спасти.
Так редко может быть, чтоб сразу проявила
Все качества свои души высокой сила.
Здесь ярче вспыхнуть ей удастся, там - слабей;
И судят оттого по-разному о ней.
Народу внешние понятней впечатленья,
И внешнего ее он жаждет проявленья:
Пусть изменить она не думает лица
И подвиги свои свершает без конца.
Плененный доблестным, высоким и нежданным,
Он все обычное готов считать обманом:
Всегда, везде, герой, ты должен быть велик,
Хотя бы подвиг был немыслим в этот миг.
Не думает народ, когда не видит чуда:
"Здесь той же доблести судьба служила худо"
Вчерашних дел твоих уже не помнит он,
Уничтожая блеск прославленных имен.
И если высшая дана тебе награда,
Чтоб сохранить ее, почить на лаврах надо.
Хвалиться, государь, да не осмелюсь я:
Все ныне видели мой смертный бой с тремя.
Возможно ль, чтоб еще подобное случилось,
И новым подвигом свершенное затмилось,
И доблесть, гордые творившая дела,
Подобный же успех еще стяжать могла?
Чтоб доброй памяти себе желать по праву,
Я должен умереть, свою спасая славу.
И жалко, что не пал, победу завершив.
Я осквернил ее, когда остался жив!
Тому, кто жил, себя для славы не жалея,
Перенести позор - нет ничего страшнее.
Спасенье верное мне дал бы верный меч,
Но вот - не смеет кровь из жил моих истечь.
Над нею властен ты. Я знаю: преступленье
Без царского ее пролить соизволенья.
Но, царь мой, храбрыми великий Рим богат:
Владычество твое другие укрепят.
Меня ж от ратных дел теперь уволить можно;
И, если милости достоин я ничтожной,
Позволь мне, государь, мечом пронзить себя
Не за сестру казнясь, а только честь любя.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Тулл, Валерий, Старый Гораций, Гораций, Сабина
Сабина
Супруга и сестра у ног твоих - Сабина.
Двойная, государь, в душе моей кручина.
И внять речам моим, о царь, молю тебя,
За милого страшась, о родичах скорбя.
Стремленья нет во мне слезой своей лукавой
Виновного спасти от казни слишком правой.
И чем бы он сейчас ни услужил стране,
Карай, но пусть вину он искупит во мне,
Но пусть за кровь его прольется кровь Сабины.
Свершится та же казнь - мы оба так едины,
И ты отнимешь то, - не пощадив его,
Что он в самом себе любил сильней всего.
Столь тесно связаны мы цепью Гименея,
Что он живет во мне и ярче и полнее,
И если дней моих сейчас прервется нить,
Его ничем иным нельзя верней казнить.
Молю и требую смертельного удара:
В нем - избавленье мне, ему же - злая кара.
Пусть ныне видит царь, как жизнь моя страшна
И на какой разлад душа обречена!
Смогу ли, скорбная сестра, теперь обнять я
Того, от чьей руки мои погибли братья?
Но и посмею ли кощунственно проклясть
Того, кто сохранил твою над Римом власть?
Убийцу родичей любить неколебимо!
Отвергнуть милого, что дал победу Риму!
Мне избавленье - смерть: любя его иль нет
Священный все равно нарушу я завет.
Свой смертный приговор услышу торжествуя.
Сама свершить могу все то, о чем прошу я.
Но сладко было бы, разящий встретив меч,
Супруга милого от казни уберечь;
Разгневанных его суровостью чрезмерной,
Бессмертных утолить вот этой кровью верной
И жалостную тень сестры его младой,
Чтоб до конца служил отечеству герой.
Старый Гораций
С Валерием, увы, мои согласны дети,
И отповедь в моем получит он ответе.
Стараются они, безумцы, об одном:
Пусть обескровленный совсем угаснет дом!
(Сабине.)
О ты, которую неправая обида
За братьями влечет к обителям Аида!
Их тени славные тебе дадут совет:
Кто пал за родину - для тех обиды нет.
Богами приговор назначен их отчизне;
Но если чувства есть не только в этой жизни,
Победу римскую им легче перенесть,
Когда своя родня стяжала эту честь.
Твое жестокое они осудят горе;
И вздохи тяжкие, и скорбь во влажном взоре,
И ненависть к тому, кто славно кончил бой.
Сабина, будь же им достойною сестрой
(Туллу.)
Пускай Валерия остынет пыл напрасный:
Не преступление - порыв слепой и страстный;
И если правый гнев его одушевлял,
Не кары этот пыл достоин, а похвал.
Врагов родной страны любить до исступленья,
Отечество хулить за их уничтоженье,
Кощунственно ему сулить лихой удел
Вот грех, которого Гораций не стерпел.
Когда бы родину любил он с меньшей силой,
Его деяния ничто б не омрачило.
А если бы вина уж так была тяжка,
Его настигла бы отцовская рука.
Я совершил бы суд. Моя душа готова
Родительскую власть использовать сурово.
Я честью, государь, безмерно дорожу:
Коль сын мой виноват, его не пощажу.
Свидетелем беру Валерия: он видел,
Как страстно я дитя свое возненавидел,
Корда уверен был, что бой пришел к концу
И бегством он нанес бесчестие отцу.
Но не чрезмерно ли Валерия вниманье
К моей семье? Зачем он просит воздаянья
За гибель дочери, когда такой конец
Заслуженным готов считать ее отец?
Он говорит - мой сын для всех угрозой станет.
Но нашей гордости чужой позор не ранит,
И, как бы низменно ни поступал другой,
Мы не должны краснеть: ведь он для нас - чужой.
(Валерию.)
Рыдай, Валерий, плачь: пусть жалобы греховны
В глазах Горация, но ты ему не кровный.
Не близких, не своих - и вопль и гневный взгляд
Его бессмертного венца не оскорбят.
О лавры славные, сомнут ли вас бесчестно?
Вы голову его от молнии небесной
Оберегать могли. Ужель склониться ей
Под оскверняющим железом палачей?
И это, римляне, ваш дар непобедимым?
Ведь Рим, не будь его, уже бы не был Римом.
Как может римлянин хулить и гнать того,
Кто всех прославил нас и дал нам торжество?
Скажи, Валерий, ты, который жаждешь мести,
Казнить Горация в каком прикажешь месте?
В стенах ли города, где пламенно жива
Тысячеустая о подвиге молва?
Иль за воротами, на славной той равнине,
Где трех альбанцев кровь земля впитала ныне,
Где их могильные насыпаны холмы,
Где победил герой и ликовали мы?
В стенах, за стенами - где б ни вершить расправу,
Защитницей его мы встретим эту славу.
Твоя неправая осуждена любовь,
Что хочет в этот день пролить такую кровь.
Ведь это зрелище и Альбе нестерпимо,
И не смириться с ним взволнованному Риму.
Но рассуди же сам, о государь, - страна
Того, что нужно ей, лишаться не должна:
