Эрскин Колдуэлл - Дженни. Ближе к дому
Заметив наконец, что она потеряла один из желтых шлепанцев, Дженни остановилась и, окинув взглядом кухню, увидела его. Не нагибаясь, она сунула ногу в шлепанец и снова зашагала по кухне.
— Нипочем не уступлю, уж я знаю, как сделать по-своему. Скажу Бетти Вудраф, пусть живет у меня хоть десять лет, если ей хочется, и еще найду таких жилиц, как она, столько напущу, что ни единой свободной кровати не останется. А когда будет у меня в доме полно жилиц, так, наверно, пожалеют эти святоши со своим проповедником, что говорили про меня всякие гадости. Этот дом ославит весь город лет на сто.
Слезы уже стояли у нее в глазах, и она принялась рыдать так, что сотрясалось все ее тучное тело. Ничего не видя от слез, она подошла к стулу Клары и упала на колени. Клара обняла ее и в утешение похлопала по спине. Плача, как малое дитя, Дженни уткнулась лицом в колени Клары.
— Не плачь так, Дженни, — нежно сказала Клара, гладя ее по спутанным каштановым волосам. — Не стоит расстраиваться и терять голову из-за таких людей. Из твоего дома никто тебя не выселит. Имеешь право жить здесь, сколько тебе вздумается.
Дженни отвернула край розового халата и утерла им лицо.
— Иной раз мне кажется, будто у меня ни одного друга нет на всем белом свете, — прорыдала она, судорожно всхлипывая. — Люди со мной обращаются, как с негодной старой шваброй, которую пора выбросить на помойку. Когда я была молоденькой и хорошенькой девушкой, никто ко мне так гадко не относился. А когда я состарилась да расплылась и пришлось мне уйти на покой, никто не хочет обращаться со мной по-хорошему. Как же они думают, куда женщине деваться, когда она уходит на покой? Надо же мне где-то жить, ведь правда? А разве я не скопила деньги и не заплатила за свой дом, чтобы жить в нем на покое? Ведь заплатила же! Так почему же мне нельзя жить в своем собственном доме, жить и дышать, как всем другим людям?
— Да, Дженни, — успокоительно повторяла Клара. — Да, Дженни.
— Это просто стыд и срам так обращаться с человеком, как они со мной обращаются. На сорок миль в окружности не было мужчины, который не гонялся бы за мной, когда я была молода и хороша, — а теперь, когда я состарилась и подурнела, они хотят от меня отделаться. Я привыкла получать все, что ни попрошу, когда была молоденькой девушкой, а теперь они не дают мне жить в моем собственном доме, который я купила на свои собственные деньги. Могла бы я назвать кое-кого из этих самых мужчин, которые, бывало, проводили со мной время, когда они еще не уверовали в бога и не примкнули к этой церкви — и я умела им угодить, можешь мне поверить, — а теперь все они против меня, такие стали ханжи, и стараются выжить меня из города. До того это меня злит, просто плюнуть хочется!
— Дженни, я тебе друг, ты всегда можешь на меня рассчитывать, — сказала Клара, все так же нежно поглаживая ее по волосам. — Брось-ка расстраиваться из-за того, что люди говорят. Про всякую женщину когда-нибудь да сплетничают, вот теперь пришел и твой черед.
Вытерев слезы, Дженни подошла к плите и налила кофе в чашку. Она положила туда несколько ложек сахару и начала так энергично его размешивать, что кофе выплеснулся на ее розовый халат.
— Так смотри же, Клара, помни, что я тебе сказала, — заговорила Дженни настойчивым тоном. — Я решила, что не выгоню Бетти Вудраф из моего дома. Не так давно эти ханжи со своим проповедником хотели, чтобы я выгнала Визи Гудвилли, однако он все еще тут. Это когда они говорили, что мне грешно и безнравственно жить с Визи под одной крышей. Не знаю, как они узнали, чем мы с Визи иной раз занимаемся, ведь я на ночь всегда спускаю шторы, ну, а если и так, женщина имеет право заниматься своими личными делами, когда ей вздумается. Я лет тридцать пять так живу, не меньше, и теперь ни от чего такого отказываться не собираюсь.
Клара встала и вышла в соседнюю комнату.
— Мне пора домой, — сказала она. — Скоро уж полдень.
Она пошла к черному ходу, но, сделав несколько шагов, остановилась.
— Дженни, если что-нибудь случится… я хочу сказать, если Визи Гудвилли придется выехать из твоего дома… — Клара так нервничала и волновалась, что ей пришлось замолчать и перевести дух, не докончив фразы, — так вот, у меня в доме есть свободная комната, он может в нее переехать.
Дженни опустила чашку с блюдечком в мойку, так что они зазвенели. Сердито глядя на Клару, с раскрасневшимся от гнева круглым лицом, она вышла на середину кухни.
— Это уж такая низость, Клара Крокмор, что я в жизни ничего подобного не слыхивала! Я знаю, что у тебя на уме! Ты меня не проведешь! Стараешься переманить Визи к себе в дом! Думаешь, что можешь отбить его у меня, так ведь? Ну, а я тебе вот что скажу, Клара Крокмор: он мой — и я не позволю тебе его переманивать!
Дженни бросилась к Кларе, не дав ей добраться до двери. Клара не успела еще отворить дверь, как Дженни вцепилась ей в короткие светлые волосы обеими руками и дергала их из стороны в сторону так, что у той моталась голова. Клара, не в силах вырваться, пронзительно визжа, тянула и дергала розовый халат Дженни, пока совсем его не сорвала. Заметив, что случилось с халатом, Дженни попробовала тоже сорвать с Клары платье, и они обе повалились на пол. Клара, более проворная, сумела вырваться и отворить дверь. Не оглядываясь назад, она скатилась по ступенькам крыльца и бросилась к себе во двор.
Отбежав на безопасное расстояние, Клара остановилась и оглянулась. Дженни стояла на крыльце, зажав в руке лоскут розового халата.
— Не смей подходить к моему дому, пока жива, ты, подлая, скверная тварь! — кричала Дженни Кларе. — Ноги твоей чтобы не было в моем доме, а не то я все твои желтые космы повыдеру! Сорву с тебя все твои тряпки, будешь голая, как вареная курица! И разговаривать с тобой больше не желаю! А если будешь Визи Гудвилли к себе в дом переманивать — я из тебя душу выну! Мужчину у меня никто не отобьет, пока он мне самой нужен! Визи — мой душенька, смотри не забудь про это!
5
Как раз перед сумерками проповедник Томас Клу положил свой чемодан в машину и, сгорбившись и сжавшись за рулем, в надежде, что его не узнают, пока он едет по городу, торопливо проехал по городской площади. Его тревога почти улеглась, когда он достиг городской черты, хотя он все еще нервничал и волновался.
Он повернул на шоссе штата, ведущее к Саммер-Глэйду, маленькому городку в низменной сельской местности, расположенному в десяти милях на юг от Сэллисоу. Жаркое солнце весь день светило с ясного неба, и в конце дня ветер переменился с юго-восточного на юго-западный. С наступлением ночи ветерок с Мексиканского залива принес тепло и туман.
Проповедник Клу весь день строил планы и обдумывал то, к чему так стремился, потом, утвердившись в своем решении, нетерпеливо ждал, когда стемнеет. Он убедил себя, что его долг, как проповедника, узнать о жизни все, что только возможно, и строить свои проповеди на реальной основе личного опыта и наблюдения. После этого ему уже не трудно было убедить себя в том, что ему необходимо провести ночь в пансионате, для того чтобы из первых рук составить представление об этой своеобразной стороне жизни.
Каждый раз, услышав о том, как Бетти Вудраф ездит в пансионат «Приятное времяпрепровождение», проповедник Клу испытывал сильное, неотразимое желание поехать туда самому. Несколько раз, спрятавшись за живой изгородью церковного двора, он подглядывал, как Бетти выходит из дома Дженни Ройстер и уезжает в ночную темноту, а однажды он погнался за ней в своей машине, чтобы узнать, куда она едет. Каждый раз, увидев ее, он возвращался домой и не спал всю ночь, часами ворочаясь в кровати, терзаемый опустошительными мыслями о ней.
На шоссе между Сэллисоу и Саммер-Глэйдом стояло около десятка пансионатов, одни — веселые и новые, другие — полуразвалившиеся, ветхие домишки, и каждый раз, как он проезжал мимо одного из них, его все больше тревожило и волновало то, что он собирался делать.
В некоторые из пансионатов поновей к ночи съезжались постояльцы, и он видел, как мужчины и женщины высаживались из своих машин и входили в комнаты. И хотя он чувствовал себя все более и более одиноким, ему было приятно думать, что скоро он и сам войдет в одну из таких комнат. Когда он доехал до Саммер-Глэйда и торопливо повернул обратно к Сэллисоу, было уже темно и в пансионатах зажглись огни и яркие электрические вывески.
Проповедник Клу был еще молодой человек, моложе тридцати лет, с редкими черными волосами и бледной вялой кожей. Роста он был маленького, немногим больше пяти футов, худой и щуплый телом. По натуре нервный и возбудимый, он легко волновался и приходил в раж от собственных проповедей. Бывали случаи, когда он вопил и выкликал с таким жаром, что к концу проповеди терял голос и едва мог говорить хриплым шепотом. В такие минуты, когда его слов нельзя было расслышать, он возбужденно подпрыгивал и подскакивал, а иногда, бросившись на пол, катался по нему до полного изнеможения. Благословив и отпустив паству, он обычно бывал весь в поту, а его синий костюм оказывался измят и весь в пыли.
