Владислав Ляхницкий - Золотая пучина
Четыре шага в одну сторону, четыре в другую. Вавила шагал от двери к окну, от окна к двери. Шагал, прижимая правой рукой холщовую повязку на левом плече. — На повязке — ржавые пятна крови.
— Ну, — ругался Вавила, — поиграли в свободу? Проверили слово господина верховного эмиссара комитета общественного порядка? Плюнуть бы на вас, и сиди вы в кутузке до скончания века. «Революция трусов не любит…» Герои!
Болело простреленное плечо.
От колючего взгляда Вавилы Федора корчило, а перед глазами этот мужик на пне с ногой в руках. «Тьфу!»
Егор сидел на нарах, теребил бородку и не спускал с Вавилы растерянных глаз. Вертел головой, как большой бородатый филин.
На печурке зафыркал, забрызгал водой через край закопченный котелок. Обрадовался Егор.
— Вавилушка, хошь чайку? Эх беда, заварки-то нет никакой. Так похлебаем. Хорошо похлебать кипяточку. Почитай, пять дней горяченького во рту не было.
Вавила невесело рассмеялся.
— Ох и лиса ты, Егор.
— Да уж надавай ты нам лучше по шеям, морду разбей, но не ругай боле. Душу щемит. Всё я понял. Как есть.
Вавила посмотрел на Федора и Ивана Ивановича.
— Ты им объясни, начальнику боевой дружины и господину управителю.
— И они поняли. Верно я говорю?
Федор вздохнул.
— Чего уж там… До печёнок пропёк, — и прикрыл одноногого мужика ладонью.
— Кипяточку, Вавилушка, — всё предлагал Егор. — Кружка-то одна.
Вавила подвинул чай Ивану Ивановичу. Хотел сказать что-то колючее, но увидел его повлажневшие глаза и прикусил язык. В глубине души ему было жалко старого учителя.
Иван Иванович по-своему понял пристальный взгляд Вавилы и опустил голову. «Он снова прав. Я уговорил комитетчиков спокойно ночевать по домам».
Вспомнил, как поздней ночью постучали к нему в контору:
— Откройте. Телеграмма.
— Да ну, — насмешливо отозвался Иван Иванович и стал поспешно одеваться. Одновременно вспоминал, нет ли чего в конторе нелегального. В дверь стучали настойчиво. Забарабанили и в окно. Иван Иванович наслаждался последними минутами свободы.
— Открывай…
Наружную дверь сорвали с петель, и в контору, с револьвером в руке, вбежал ротмистр Горев. За ним— охранники из Притаежного.
— Руки вверх. Почему не открывал, мерз…
— Моя фамилия Многореков, господин ротмистр. Доброе утро…
— Доброе утро, — опешил Горев. Сразу понял — гусь стреляный. Надо держаться в рамочках, чтоб арест, обыск — всё было по форме, не то… Кто его знает, как при новом правительстве, и повторил, поклонившись — Доброе утро.
— Желаете доброго утра, наводя в лицо револьвер? Такого не мог придумать даже Марк Твен.
— Почему…
— Господин Многореков…
— Гм-м… Господин Многореков, почему вы так долго не открывали?
— А где почтальон с телеграммой?
— Гм-м…
— Вы, кажется, забыли, ротмистр, что должны для начала предъявить свои документы, ордер или извиниться за ночное вторжение.
Горев протянул ордер на арест.
— Очень приятно. Чья это подпись?
— Эмиссара временного правительства, господина Ваницкого.
— Ого! Раньше ордера на арест подписывали прокуроры, а теперь фабриканты?
— Молчать.
— Я попрошу с этого вашего слова и начать протокол…
— Где Вавила Уралов?
— А в конце припишите, что господин Многореков, свободный гражданин свободной России отказался подчиняться царскому жандарму.
— Связать!
В санях уже лежали Егор и Федор. Руки у них связаны. Рядом положили Ивана Ивановича.
— Где Уралов? — продолжал допытываться ротмистр.
Иван Иванович обрадовался, что Вавила, видимо, ночевал не дома и спасся. На прииске останется свой человек.
Кучер понукнул лошадей. Иван Иванович поднял голову. Прииск был залит холодным светом луны, и засыпанные снегом домишки чуть виднелись. Только копер над шахтой чернел ажурными переплётами крестовин. «Вавила прав, — думал Иван Иванович. — Удастся ли ещё встретиться? Удастся ли вернуться сюда, на Богомдарованный?»
Вернуться очень хотелось.
Вначале Ивана Ивановича пугала Кузнецкая тайга, дремучая, тёмная, совсем не похожая на редкую, светлую тайгу Забайкалья, где он отбывал свой каторжный срок, на чистые дубовые рощи Курской губернии. Её и зовут здесь не тайга, а чернь, тавалган. В черневой тайге трава выше человеческого роста, до полдня в ней роса. Идешь в этой влажной парилке мокрый по шею. Зимой снег под самые крыши и без лыж даже воды не достать. Вначале хотелось бежать на степной простор, на худой конец — в забайкальскую тайгу. «А ведь, на тебе, пообвык, сроднился», — недоумевал Иван Иванович.
Тайга стояла по обеим сторонам дороги, заснеженная, тихая, словно взгрустнувшая.
Ивану Ивановичу вдруг стало страшно. Закрыв глаза и скорчившись, он прижался щекой к спине Егора. «Мечтал показать товарищам лучшую жизнь. А что получилось? Загубил два года, хотя впереди осталось так мало. Что вообще сделал в жизни? Неужели всё — одна сплошная ошибка?»
Лошади бежали. Хрустел под полозьями снег. Покрикивал возница, а Иван Иванович всё думал и думал.
Дневали в каком-то селе, а в ночь двинулись снова в дорогу. Когда пересекли широкий, заросший густыми кустами овраг, Иван Иванович отметил про себя, что здесь снегу меньше, и очень удивился, услышав голос Вавилы:
— Стой!
Неизвестно откуда появившийся Вавила держал под уздцы первую лошадь. Кошева остановилась. Ротмистр выхватил револьвер и выстрелил. Застонал Вавила, но не выпустил из рук узду. Возле саней, словно из-под земли, появились товарищи из рабочей дружины.
Несколько дней пробирались окольныму путями к старой охотничьей зимовьюшке в тайге. Вавила молчал. Наконец добрели. Землянка занесена снегом вровень с трубой. Но оконце кем-то недавно очищено, и вокруг него пухлый куржак. Будто обрядили землянку в теплую доху с добротным воротником из куржаков, подпоясали цепочками заячьих следов и положили в таёжную трущобу среди сугробов и тонких густых пихтачей.
— Благодать-то какая, — умилялся Егор, оглядывая землянку. — Хоромы. Смотри ты, какая печурка ладная. Камушек к камушку сложен, и труба по-хозяйски, и ключ недалеко — водица скусная, што твоя медовуха. Аж зубы ломит.
— Хороша, — согласился Федор. — Видал, Егорша, на перевале на кедрах кое-где ещё шишка осталась. Может, с орехами?
— Непременно с орехами. И товарищ хороший попался. — Полез под нары, вытащил зайца. Прижав его к груди, как ребенка, защекотал ему подбородок. — Бя-яшенька, бя-яшенька… Ну и жисть. Грызи орешки да зайке уши чеши. А на печурке чугунок закипает. Благодать.
Вот тут-то и прорвало Вавилу.
— Благодать, говоришь? Из-за вашего слюнтяйства все оказались в тайге. На нелегальном положении. В самый нужный момент. Там, — Вавила кивнул головой в сторону города, — там большие дела, революция. Каждый человек на вес золота, а мы четыре дурака будем сидеть здесь, в заброшенной таёжной землянке, забившись, как этот заяц под нары, и ждать, пока товарищи принесут нам пожрать. Позор!
И рука болела, не давала покоя, и бесило сознание своей беспомощности.
— Все из-за вас. В свободу играли, — злился Вавила.
Вот тогда-то Егор и предложил попить кипяточку.
Гудела в углу каменная печурка, отогревая замерзшие стены избушки. Таяли под потолком куржаки. Возле каждого куржака клуб пара, как туча в ненастье возле горы. Струйки пара текли по полу из щелеватой двери. Крупные капли испарины падали на земляной, ещё не оттаявший пол, на чёрные, в лишайниках нары.
Нежилью, затхлостью пахло в землянке.
— М-мда, неудобь вышла, — завздыхал Егор. — Неудобь. Как про эту артель я услыхал, аж сердце зашлось. Господи, думаю, жисть-то теперь пойдёт што Петюшке мому, што девкам, што Аграфене, — и затрясся клинышек бороды, кипяток из кружки на колени сплеснулся. Но Егор только бровью дернул. — Господи! Да как же сарынь-то там без меня? Аграфена одна ни в жисть их не прокормит! — и запричитал, как на пожарище — Слобода, корова её забодай. Ослобонила мово Петюшку от харчей. Да как же жить-то нам, братцы? Податься куда? — и большая слеза задрожала на белесых ресницах Егора.
— Податься и правда некуда, — согласился Иван Иванович. И вздохнул. — Революция, а что изменилось?
— Многое изменилось. — озлился Вавила. — Раньше господин Ваницкий был просто сволочь, а теперь стал революционная сволочь.
— Братцы! Помрёт ведь сарынь-то моя, — застонал Егор, и, глядя на него, каждый спрашивал себя: «Что же теперь делать?»
— Что делать? — вслух сказал Федор.
— Ждать, — ответил Иван Иванович. — Революционер должен уметь терпеливо ждать.
Егор натянул шапчонку и решительно направился к двери.
— Ты куда? — остановил его Вавила.
— На прииск. Будь што будет. Сарынь-то помрет без меня.
