Томас Гарди - Вдали от обезумевшей толпы
- А, это вы, Оук, - сказал Болдвуд. - Вы, конечно, придете на вечер. Надеюсь, вы вволю повеселитесь. Я решил не жалеть ни расходов, ни трудов.
- Постараюсь прийти, сэр, хоть, может, малость запоздаю, - спокойно отвечал Габриэль. - Рад видеть в вас такую перемену.
- Да... признаюсь... нынче я в таком светлом настроении... весел, даже более чем весел... и мне даже как-то грустно при мысли, что все это не так уж прочно. Случалось, когда я был в радостном настроении и горячо надеялся, меня уже подстерегала беда; поэтому частенько я радуюсь, когда на меня находит уныние, и тревожусь, когда на сердце весело. Но все это ерунда. Сущая ерунда. Может, и в самом деле приходит мой день.
- Надеюсь, день будет долгий и ясный.
- Благодарю вас... благодарю. Но кто знает, может, у меня нет особых оснований радоваться... И все-таки я крепко надеюсь. Это уже вера, а не надежда. Думается, на этот раз я не обманусь в своих ожиданиях... Оук, у меня руки, кажется, чуточку дрожат. Не могу как следует завязать шейный платок. Не завяжете ли вы мне его? Дело в том, что последнее время я, видите ли, был не совсем здоров.
- Это очень печально, сэр.
- Пустяки! Пожалуйста, сделайте, как умеете. Может, теперь как-нибудь по-новому завязывают, Оук?
- Не знаю, сэр, - отвечал Оук, и в голосе его прозвучала печаль.
Болдвуд подошел к Габриэлю, и пока Оук завязывал шейный платок, фермер продолжал в лихорадочном возбуждении:
- Как по-вашему, Габриэль, женщины держат свои обещания?
- Да, ежели это им не слишком трудно.
- А условное обещание?
- Не поручился бы я за этакое условное обещание, - с оттенком горечи отвечал Габриэль. - Это дырявое словечко, совсем как решето.
- Не говорите так, Габриэль. За последнее время вы стали насмешником, отчего бы это? Мы с вами как будто поменялись ролями: я стал молодым человеком, полным надежд, а вы - разочарованным в жизни стариком. Но все-таки, как по-вашему, сдержит ли женщина обещание... то есть не обещание выйти замуж, а даст ли она слово выйти замуж через несколько лет? Ведь вы лучше меня знаете женщин, - скажите же!
- Боюсь, вы слишком высоко думаете обо мне. Но, пожалуй, женщина сдержит свое слово, коли захочет загладить какую-нибудь обиду.
- Ну, до этого дело еще не дошло, - но вскоре, может, так оно и будет, да, да, будет именно так, - вырвалось у Болдвуда. - Я делал ей предложение, и она как будто идет мне навстречу и согласна стать моей женой в отдаленном будущем, но с меня и этого достаточно. Разве я могу рассчитывать на большее? Она вообразила, что женщина может выйти замуж не раньше, чем через семь лет после кончины мужа; впрочем, она не совсем уверена в его смерти, ведь его тело так и не найдено. Может быть, она считается с законом или с религией, но она отказывается говорить об этом. И все-таки она мне обещала... дала мне понять, что сегодня состоится помолвка.
- Семь лет... - пробормотал Оук.
- Нет, нет - ничего подобного! - нетерпеливо прервал его фермер. - Пять лет, девять месяцев и несколько дней! Прошло уже около пятнадцати месяцев со дня его смерти. А разве уж так редко дают слово выйти замуж через пять с лишним лет?
- Да ведь срок очень уж долгий, как поглядишь. Не больно-то рассчитывайте на такое обещание, сэр. Вспомните, ведь вы уже один раз обманулись. Может, она говорит и от чистого сердца, но все-таки... она еще так молода!
- Обманулся? Никогда! - горячо воскликнул Болдвуд. - В тот раз она мне ничего не обещала, а потому и не нарушала своего слова! А уж если она даст мне обещание, то непременно выйдет за меня. Батшеба хозяйка своего слова.
IV
Трой сидел в уголку небольшой кэстербриджской таверны, покуривая и прихлебывая из стакана какую-то дымящуюся смесь. В дверь постучали, и вошел Пенниуэйс.
- Ну, что, видели вы его? - спросил Трой, указывая ему на стул.
- Болдвуда?
- Нет, адвоката Лонга.
- Не застал его дома. Я первым делом пошел к нему.
- Какая незадача!
- Пожалуй, что так.
- Но все-таки я не понимаю, почему человек, которого считают утонувшим, хотя он и жив, должен нести какую-то ответственность! Не стану я спрашивать у юриста, - ни за что!
- Не совсем так. Ежели человек меняет свое имя и все такое прочее, обманывает весь свет и свою жену, то, значит, он плут, и закон считает его самозванцем и мошенником, и на этакого самозванца и бродягу есть расправа.
- Ха-ха! Здорово сказано, Пенниуэйс! - Трой расхохотался, но тут же спросил с тревогой в голосе: - Скажите-ка мне, как вы думаете, у нее еще нет ничего такого с Болдвудом? Клянусь жизнью, ни за что этому не поверю! Но как же она должна меня ненавидеть! Удалось ли вам разузнать, не давала ли она ему каких-либо обещаний?
- Я так и не мог разузнать. Видать, он здорово в нее влюблен, а уж за нее не поручусь. До вчерашнего дня я ни слова не слыхал об этом, а потом мне сказали, что она, мол, собирается к нему нынче вечером на праздник. До нынешнего дня, говорят, она ни разу не заглядывала к нему. Сказывают, что она ни одним словечком не перемолвилась с ним после гринхиллской ярмарки, да мало ли что люди болтают? Знаю одно, он ей не мил, она обходится с ним сурово и даже холодно.
- Я не так уж в этом уверен... Ведь она красавица, правда, Пенниуэйс? Признайтесь, вы никогда в жизни не встречали такой прелестной, такой великолепной женщины! Клянусь честью, как увидел я ее в тот день, даже диву дался: что я за дурак, как мог я ее покинуть на такой долгий срок! Но тогда меня связывал по рукам и по ногам этот окаянный балаган, а теперь, слава богу, я с ним разделался. - Он затянулся разок-другой, потом добавил: Какой у нее был вид, когда вы встретились с нею вчера?
- Ну, она не очень-то обратила на меня внимание, но, как мне кажется, вид у нее был неплохой. Этак мимоходом свысока взглянула на мою жалкую фигуру и тут же отвела глаза в сторону, будто я какая-нибудь коряга. Она только что сошла со своей кобылы, - приехала посмотреть, как в этом году в последний раз выжимают яблоки на сидр, - вся раскраснелась от езды, грудь у нее ходуном ходила, я уж все приметил. Да, а парни суетятся вокруг нее, орудуют с прессом и говорят: "Берегитесь, мэм, как бы вас не забрызгало соком, а не то пропадет ваше платье". А она им: "Не обращайте на меня внимания". Тут Гэб поднес ей молодого сидра, и она стала его потягивать, да не как все люди, а через соломинку. "Лидди, говорит, принеси нам домой несколько галлонов, и я приготовлю яблочное вино". Ей-богу, сержант, я был для нее все равно что мусор в дровяном сарае.
- Надо мне самому пойти и все про нее разузнать. Непременно надо пойти. Что, Оук у нее по-прежнему всем заправляет?
- Как будто бы так. И на Нижней уэзерберийской ферме тоже. Все у него в руках.
- Ну, у таких, как он, не хватит мозгов забрать ее в руки.
- Уж этого я не знаю. Только она без него ни на шаг, а он смекнул и держит себя страсть как самостоятельно. Уж, верно, есть и у нее свои слабости, да только я ни одной не приметил, черт побери!
- Эх, вы, управитель! Да она на голову выше вас, и вы должны это признать: породистая лошадка... тонкая штучка. Как бы там ни было, держитесь за меня, и эта гордая богиня, великолепный образчик женского пола, моя супруга - Юнона (была такая богиня, к вашему сведению), да и никто на свете не причинит вам вреда. Но во всем этом, как видно, надо разобраться. Если сопоставить кое-какие факты, то выходит, что это дельце как раз по мне.
V
- Какой у меня сегодня вид, Лидди? - спросила Батшеба, в последний раз оправлял платье перед зеркалом.
- Замечательный! Давно такого не было. Да, сейчас я вам скажу, когда у вас был такой же вид, - это было в тот вечер, тому уж года полтора, когда вы налетели на нас как буря и разбранили за то, что мы судачили про вас и про мистера Троя.
- Наверное, все подумают, что я решила обворожить мистера Болдвуда, прошептала Батшеба. - Во всяком случае, будут об этом толковать. Нельзя ли немного пригладить мои волосы? Ужасно не хочется мне идти... но боюсь, он будет в отчаянии, если я не приду.
- Что ни говорите, мэм, а уж скромней не нарядишься, разве что в мешковину. У вас потому такой замечательный вид, что вы ужас как волнуетесь.
- Не знаю, что со мной творится: то на меня нападет тоска, то вдруг становится безумно весело. Хотелось бы мне всегда жить одной, как прожила я уже больше года, ни на что не надеяться, ничего не бояться, ничему не радоваться и не тужить.
- А вдруг мистер Болдвуд предложит вам... вдруг предложит бежать с ним - что вы ответите, мэм?
- Перестань, Лидди! - оборвала ее Батшеба. - Я не потерплю таких шуток! Слышишь?
- Прошу прощения, мэм! Мы, женщины, такой вздорный народ... сорвалось с языка... Но больше не буду.
- Еще много лет не может быть и речи о моем замужестве. А если я когда-нибудь и выйду замуж, то у меня будут на то свои причины, совсем не те, какие приписываешь мне ты и все остальные. А теперь подай мне плащ, пора отправляться.
VI
- Оук, - проговорил Болдвуд, - пока вы еще не ушли, я хочу сказать вам, о чем я размышлял последнее время, - это насчет нашего с вами соглашения о вашем участии в доходах фермы. Ваша доля прибыли невелика, даже совсем незначительна, если принять во внимание, как мало я теперь вникаю в хозяйство и как много времени и внимания уделяете ему вы. Так вот, теперь, когда жизнь как будто мне улыбается, я хочу это отметить и увеличить вашу долю. Я составлю новый договор, который будет, по-моему, более справедливым, - сейчас не время об этом говорить, мы все обсудим с вами на досуге. Я решил совершенно отстраниться от управления фермой и буду только значиться участником в этом деле, а вы все возьмете на себя. А потом, если я женюсь на ней... а я надеюсь... я чувствую, что это будет... тогда...
