Белькампо - Избранное
— Разумеется, господин нотариус, мы захватили с собой необходимые для этого инструменты. Взгляните, вот этим крошечным ножичком в виде стилета надо легонько нацарапать на коже слова. Затем берем специальный порошок, вот он у меня. Ладонью вы наносите на это место тонкий слой порошка, и примерно через десять минут написанное проступает ровно и четко. Способ этот совершенно безвреден. На родине моей жены, среди туземцев, он практикуется повсеместно. Оттуда мы и привезли и порошок и ножичек.
«Итак, акт о передаче на хранение вписывается под завещанием, но где именно, на какой части тела, закон не указывает, — размышлял про себя нотариус. — Не следует ли отсюда, что нашему закону написанные на человеческом теле завещания вообще неизвестны? Не дает ли мне это последней возможности покончить с дурацкой комедией, которую пытаются разыграть у меня в конторе? Но та же статья девятьсот семьдесят девятая гласит, что акт о передаче на хранение должен быть составлен „при участии двух свидетелей“. Не „в присутствии двух свидетелей“, как обычно принято писать в подобных документах, нет, в данном случае свидетели должны участвовать в составлении документа. Не вытекает ли отсюда, что закон в данном исключительном случае подразумевает не элементарную процедуру написания, но более сложную акцию, с которой человек в одиночку не справится. Другими словами, нет ли здесь указания, что одному свидетелю придется держать ногу госпожи Хейденрейк, пока будет производиться татуировка (ведь „под завещанием“ в данном случае может означать только — на подошве ноги), а другому — ее самое, чтобы она не дергалась, даже если будет очень щекотно».
Вот это последнее соображение ему безусловно внушил дух самого Тробеке.[121] Все сомнения вмиг развеялись, сменившись такой решимостью действовать, какой он никогда прежде в своих делах не проявлял.
— Сударыня, не изволите ли вы занять место на моем столе!
Восточная красавица с улыбкой повиновалась и, водворившись на место, легким движением сбросила на пол одну из туфелек, что были у нее на ногах. Да, это поистине была женщина, созданная для того, чтобы восседать верхом на льве, или на триумфальной колеснице, или на утесе средь морских волн, или на вершине горы, где ей, как богине, воздавались бы должные почести.
— Свидетель, прошу вас, держите ногу госпожи Хейденрейк так, чтобы подошвой она была обращена ко мне.
И, вооружившись крошечным стилетом, нотариус ван Дален принялся за дело. Подошва была нежная, шелковистая, как ладонь, будто эти ножки никогда и не ходили по земле. Немногие дополнительные сведения были ему без промедления предоставлены, но из-за ограниченности пространства работа оказалась затруднительной и отняла немало времени. Закончив, нотариус вслух перечитал акт, после чего, как положено, были поставлены подписи завещателя, свидетелей и нотариуса. Теперь надо было насыпать на ладонь вышеуказанного порошка и тщательно втереть его в исписанную подошву. Мозолей на подошве не ощущалось, и это приятно удивило ван Далена. Присутствия свидетелей более не требовалось. Они удалились.
В заключение нотариус легонько шлепнул даму по подошве и открыл дверь конторы.
— А теперь, господин Хейденрейк, — сказал он, — мы с вашего позволения осмотрим специальный сейф. Ваша супруга тем временем успеет одеться.
Сейф, ожидавший их в фургоне, был темно-зеленого цвета, размером с полуторную кровать, в высоту примерно три четверти метра, ребра и углы закругленные, без ножек. В одной из боковых стенок была врезана широкая дверца, в верхней — отверстие для вентиляции, со стальной задвижкой, которую можно было открывать изнутри. Чтобы водворить этот сейф на предназначенное место, понадобилось четверо грузчиков и двадцать минут времени.
Госпожа Хейденрейк, уже одетая, отперла сейф, изысканным жестом вручила ключи нотариусу, скользнула внутрь помещения, стенки которого были обиты бархатистой тканью, а пол выложен пестрыми подушками, и захлопнула за собой тяжелую дверцу.
Нотариус хотел было уже распрощаться с клиентом, но, когда они вышли в коридор, Хейденрейк сказал:
— Господин нотариус, я чувствую, что обязан вам кое-что объяснить. Не разрешите ли мне отнять у вас еще немного времени?
— Ну конечно, конечно, входите, пожалуйста.
Они расположились в приемной, и Хейденрейк начал свой рассказ:
— Мы поженились примерно год назад. Я находился в Индии и как раз собирался возвращаться на родину. Очень скоро после свадьбы мне стало ясно, что моя жена вышла за меня замуж вовсе не ради меня самого, а исключительно ради моих денег. Она сама в этом откровенно призналась. И даже сказала, что не понимает, как это мне хоть на миг могло прийти в голову, что такая женщина, как она, может влюбиться в мужчину вроде меня. Хоть она и очень хороша собой, но с того дня ее вид стал мне противен, и наша супружеская жизнь превратилась в нескончаемую свару. Повода для развода она мне, естественно, не давала, единственный выход был откупиться от нее. Она без конца нажимала на меня, требуя, чтобы я сделал ее своей наследницей, и ежедневно это приводило к безобразнейшим сценам. Но я не соглашался, опасаясь, что это создаст угрозу для моей жизни. В конце концов мы пришли вот к такому решению, поскольку оно равно удовлетворяет желаниям обеих сторон. Она теперь спокойна за свои деньги — мне пришлось написать завещание в таком месте, где она может читать его сколько ей угодно, — я же избавился от нее, неприятности больше не поджидают меня на каждом шагу. Ее образ жизни, собственно, изменится мало, так как она и у себя дома целыми днями лежит на диване, предпочтительно в затемненной комнате… Теперь вы понимаете, господин нотариус, как я вам признателен за вашу любезность и готовность удовлетворить мою просьбу.
С этими словами Хейденрейк встал, поклонился и вышел, предоставив нотариуса собственным его мыслям.
Этой ночью нотариусу не спалось. Он ворочался с боку на бок, поправлял подушку, перевертывал ее то одной стороной, то другой. Но зажмуривал ли он глаза или снова открывал, образ госпожи Хейденрейк неотступно стоял перед ним. Все пережитое в этот странный день кружилось у него в голове, а сознание, что там внизу, в конторе, лежит восхитительная женщина, наполняло его возбуждением, которого он никак не мог унять. «А что, если пойти взглянуть на нее одним глазком? — подумалось ему вдруг, после того как он несколько часов промаялся в постели. — Нотариус ведь имеет доступ к своим документам в любое время дня и ночи… Мне бы только взглянуть на нее. Может, все это вообще был сон. Да, пойду-ка я выясню, не сон ли вся эта история». Он спрыгнул с кровати, зажег свет и, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, спустился по лестнице и прошел по коридору к конторе. Сейф стоял на месте. Значит, никакой это был не сон. Так что же, возвращаться к себе? Ну уж нет, дудки! Он взял ключи и очень-очень осторожно открыл толстую железную дверцу. Это было проделано совершенно бесшумно, потому что и петли и замок были недавно смазаны, но косо падавший свет лампы разбудил женщину. Она раскрыла глаза и мило улыбнулась, точно спящая красавица разбудившему ее принцу.
— Это вы, господин нотариус?
— Да, я… хм-м… я только хотел убедиться, что сегодняшнее происшествие не приснилось мне во сне.
— Но ведь, когда вы увидели сейф, вам уже стало ясно, что это не сон, а явь.
— Да, конечно, но мне захотелось посмотреть, спите ли вы. Сам я буквально глаз не сомкнул.
— О, я отлично спала. У меня царское ложе. Не хотите ли испытать? Я немножко подвинусь, и вам будет вполне удобно.
Нотариус ван Дален не колебался. У этой женщины был какой-то совершенно иной подход к вещам, иные мерки, нежели те, к которым он был привычен, и она сделала свое предложение так естественно, с такой искренностью, что отказ или хоть малейшее колебание были бы совершенно неуместны. Согнувшись, нотариус протиснулся через отворенную дверцу и осторожно растянулся на мягких подушках. Сердце его с каждым ударом угрожало выпрыгнуть наружу.
— Ну как, нравится вам у меня? — спросила она, когда он немножко отдышался.
— Постель действительно царская, но, по-моему, здесь чересчур жарко.
И в самом деле, в сейфе царила просто тропическая жара.
— О, но это же прекрасно! — сказала она и с этими словами плотно захлопнула тяжелую дверцу.
Теперь вокруг них была кромешная тьма, и, прежде чем нотариус ван Дален успел что-либо сообразить, он уже лежал в объятиях своего документа. Она прижала свои роскошные, изумительные, полные восточные губы к его пересохшему рту и жарко выдохнула:
— Когда ты меня читал, я чувствовала, что я тебе желанна.
Нотариус ван Дален вздрогнул и проснулся. Солнце все еще светило в окна, в объятиях он сжимал свиток пожелтевшего пергамента. И тут из самой глубины все еще гулко бьющегося сердца у него вырвалось:
