Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 2)
- А! - восклицал, входя, Кристоф. - Кошечка снова замурлыкала!
- Невежа! - отзывалась со смехом Колетта.
(И протягивала ему немного влажную руку.)
- ...Послушайте вот это. Разве не прелестно?
- Восхитительно, - равнодушно отвечал Кристоф.
- Да вы не слушаете!.. Извольте выслушать внимательно.
- Я слушаю... Ведь это все одно и то же.
- Ах, вы не музыкант! - с досадой говорила она.
- Как будто тут дело в музыке!
- Как! Не в музыке?.. Так в чем же тогда, скажите, пожалуйста?
- Вы сами отлично знаете, а я не скажу, потому что это не совсем пристойно.
- Тем более вы должны сказать.
- Вы требуете?.. Пеняйте на себя!.. Знаете, что вы делаете с вашим роялем?.. Флиртуете.
- Вот еще!
- Да, да. Вы ему говорите: "Милый рояль, душка рояль, скажи мне какую-нибудь любезность, поласкай меня, поцелуй меня!"
- Да замолчите! - обрывала Колетта, полусмеясь, полусердито. - Вы не имеете ни малейшего понятия об учтивости.
- Верно, ни малейшего.
- Вы дерзкий... А если даже это так, разве это не значит, что я по-настоящему люблю музыку?
- Нет уж, смилуйтесь, не будем примешивать сюда музыку.
- Но это же сама музыка! Красивый аккорд - ведь это поцелуй!
- Вот вы и проговорились.
- Разве не правда?.. Почему вы пожимаете плечами? Почему вы хмуритесь?
- Потому что мне противно слушать.
- Час от часу не легче!
- Мне противно слушать, когда говорят о музыке как о распутстве... О, вы в этом не виноваты! Виновата ваша среда. Все это пошлое общество, которое вас окружает, смотрит на искусство как на какой-то дозволенный разврат... Ну, довольно! Сыграйте мне сонату.
- Нет, нет, поговорим еще немного.
- Я здесь не для того, чтобы разговаривать, а чтобы давать вам уроки музыки... Ну, шагом марш!
- Вы очень любезны! - замечала Колетта, раздосадованная, но в глубине души восхищенная этим грубоватым обращением.
И Колетта играла заданный урок, стараясь изо всех сил, а так как способности к музыке у нее были, то получалось вполне прилично, иногда даже довольно хорошо. Кристофа трудно было провести, и в душе он смеялся над ловкостью "продувной девчонки, игравшей так, точно она чувствует то, что играет, хотя в действительности ничего не чувствует". Он проникался к ней какой-то насмешливой симпатией. А Колетта пользовалась любым предлогом, чтобы возобновить разговор, занимавший ее гораздо больше, чем урок. Тщетно Кристоф отговаривался тем, что не станет высказывать все свои мысли, потому что боится оскорбить ее, - ей всегда удавалось добиться своего; и чем оскорбительнее были слова Кристофа, тем меньше она обижалась: в этом и заключалось ее развлечение. Но так как Колетта была тонкая штучка и понимала, что Кристоф больше всего любит искренность, то не уступала ему ни пяди и спорила до слез. Расставались они, как самые лучшие друзья.
И все же никогда у Кристофа не возникло бы ни малейшей иллюзии насчет этой светской дружбы, никогда не установилось бы между ними и тени интимности, если бы в один прекрасный день Колетта не сделала ему признания - невзначай или из прирожденного кокетства.
Накануне у ее родителей был прием. Колетта смеялась, болтала, флиртовала напропалую; но на следующее утро, когда Кристоф пришел на урок, она встретила его утомленная, измученная, поблекшая, с лицом в кулачок. С трудом она выговорила несколько слов и казалась вся какой-то потухшей. Она села за рояль, играла вяло, наврала, попробовала поправиться, опять сбилась, оборвала игру и сказала:
- Нет, не могу... Извините... Может быть, немножко погодя...
Кристоф спросил, не больна ли она. Она ответила, что нет.
"Просто не в настроении... С нею это бывает... Смешно, конечно, но не надо на нее сердиться..."
Он предложил перенести урок на другой день, но она упросила его остаться:
- На минутку... Сейчас все пройдет... Какая я глупая, правда?
Он чувствовал, что ей не по себе, но не хотел расспрашивать и, чтобы переменить тему разговора, сказал:
- Вот что значит слишком блистать на вечере! Вы совсем вчера себя не щадили.
Колетта насмешливо улыбнулась:
- А вот про вас этого сказать нельзя.
Кристоф звонко рассмеялся.
- Вы, кажется, не произнесли ни одного слова, - продолжала она.
- Ни одного.
- А между тем у нас были интересные люди.
- Да, редкостные болтуны и умники. Я теряюсь, когда наблюдаю вашу французскую бесхарактерность, - тут все понимают, все прощают и ничего не чувствуют. По целым часам говорят о любви и об искусстве! Просто тошнит.
- Однако это должно бы вас интересовать, - если не любовь, то, во всяком случае, искусство.
- Об этих вещах не говорят: их делают.
- А если не можешь делать? - спросила Колетта, скривив губы.
- Тогда предоставьте это другим, - со смехом отвечал Кристоф. - Не все созданы для искусства.
- А для любви?
- И для любви.
- Сжальтесь! Что же нам тогда остается?
- Семья, хозяйство.
- Благодарю покорно! - обиженно проговорила Колетта.
Она снова попробовала играть, снова наврала, ударила по клавишам и жалобно простонала:
- Нет, не могу!.. Положительно я ни на что не годна. Думаю, что вы правы. Женщины ни на что не годны.
- Сознаться в этом - уже чего-то стоит, - добродушно заметил Кристоф.
Она посмотрела на него пристыженным взглядом девочки, которую бранят, и сказала:
- Не будьте таким строгим!
- Я не говорю дурно о хороших женщинах, - весело возразил Кристоф. Хорошая женщина - рай на земле. Но только рай на земле...
- ...никто никогда его не видел.
- Я не такой пессимист. Я говорю: да, я его никогда не видел, но очень возможно, что он существует. Я даже решил, что отыщу его, если вообще он существует. Да, это не так легко. Хорошая женщина и гениальный мужчина редкие птицы.
- А остальные мужчины и женщины, значит, не в счет?
- Напротив! Только остальные и идут в счет... для света.
- А для вас?
- Для меня они не существуют.
- Вы строги! - повторила Колетта.
- Как вам сказать! Надо же кому-нибудь быть строгим. Хотя бы для блага других!.. Если бы в этом мире не было разбросано немного камней, его затянуло бы тиной.
- Да, верно, вы счастливый - ведь вы такой сильный! - печально сказала Колетта. - Но не будьте слишком строги к людям - особенно к женщинам, если они слабы... Вы не представляете себе, как нас тяготит наша слабость. Мы хохочем, флиртуем, кривляемся, а вы уж думаете, что у нас в голове больше ничего нет, и презираете нас. Ах, если б вы могли прочесть все, что происходит в душе маленьких женщин от пятнадцати до восемнадцати лет, начинающих выезжать и пользующихся успехом, который обеспечивает им их шумная жизнь, - если бы вы могли прочесть, что происходит в них после того, как они натанцевались, наговорили глупостей, парадоксов, горьких истин и все со смехом, пока не рассмешат кавалера; после того как они отдали частицу своего существа разным болванам и тщетно искали в глазах каждого искру света, которого там быть не может, - если б вы их видели, когда они, вернувшись домой ночью, запрутся в своей тихой спальне и бросятся на колени в смертной тоске одиночества!..
- Что вы говорите? - воскликнул изумленный Кристоф. - Как! И вы, вы тоже так страдаете?
Колетта не ответила, но на глаза ее навернулись слезы. Она попробовала улыбнуться и протянула Кристофу руку; Кристоф, взволнованный, схватил ее.
- Бедная девочка! - проговорил он. - Если вы страдаете, почему вы не откажетесь от такой жизни?
- Что же прикажете нам делать? Нам нечего делать. Вы мужчины, можете добиваться свободы, можете делать все, что хотите. Но мы, - мы навсегда замкнуты в кругу светских обязанностей и удовольствий: для нас выхода нет.
- Кто же вам мешает освободиться, подобно нам заняться делом, которое вам нравилось бы и обеспечивало бы, как и нам, независимость?
- Как и вам? Бедный господин Крафт! Не очень-то оно вас обеспечивает!.. Но, по крайней мере, оно вам нравится. А для какого дела созданы мы? Нет такого дела, которое бы нас интересовало. Да, я знаю, мы теперь вмешиваемся во все, притворяемся, будто нас привлекает и то, и другое, и третье, хотя нас это вовсе не трогает; но нам так хочется чем-нибудь заинтересоваться! Я не отстаю от других. Занимаюсь благотворительностью, состою в комитетах. Бываю в Сорбонне, хожу на лекции Бергсона и Жюля Леметра, на исторические концерты, на классические утренники и все что-то записываю, записываю... сама не знаю, что записываю!.. и стараюсь убедить себя, что это страшно меня увлекает или, по крайней мере, полезно мне. Но ведь это совсем не так, я сама прекрасно знаю, как все это мне безразлично, как скучно!.. Пожалуйста, не презирайте меня: я говорю вслух то, что думают все. Я не глупее других. Но к чему мне философия, история и наука? Что же касается искусства, то - вы видите - я бренчу на рояле, мажу дрянные акварельки, - да разве это может наполнить жизнь? Цель нашей жизни только одна - замужество. Но, вы думаете, весело выйти замуж за одного из этих господ? Ведь мы с вами видим их насквозь. Знаем им цену. Увы, я не умею утешать себя, как ваши немецкие Гретхен, из всего создающие себе иллюзии... Разве это не ужасно? Смотреть вокруг себя, видеть своих замужних подруг, их супругов и думать, что придется поступить так же, как они, изуродовать себя физически и духовно, стать такой же пошлячкой!.. Уверяю вас: нужно быть стоиком, чтобы примириться с такой жизнью и с такими обязанностями. Не все женщины способны на это... А время идет, годы текут, молодость уходит; и, однако же, есть в нас что-то хорошее, путное, но оно ни на что не пригодится, оно вянет с каждым часом, и нам скрепя сердце придется отдать лучшее, что мы имеем, какому-нибудь идиоту, ничтожному существу, которое ты презираешь и которое будет презирать тебя!.. И никто нас не понимает! Для людей мы какая-то загадка. Еще можно понять мужчин, когда они находят нас пустыми и взбалмошными! Но женщины, казалось бы, должны нас понимать! Ведь и они были такими же, как мы, пусть припомнят... Но нет! Помощи от них ждать нечего. Даже родные матери нас не знают и не пытаются узнать. Вся их забота - выдать нас замуж. А там живи, умирай, устраивайся как хочешь! Общество бросает нас всецело на произвол судьбы.
