Питер Устинов - Добавьте немного жалости
- Н-да... - Отфорду не хотелось связывать себя обещанием, хотя безмятежное спокойствие Олбэна глубоко взволновало его.
- Я расскажу вам еще кое-что о Крауди, - сказал полковник. - Год назад умерла его жена, а его единственный сын погиб во Франции в последнюю неделю войны. Крауди никогда толком не знал любви и потому не чувствует сейчас ничего, кроме пустоты, ощущения какого-то обмана. Он достаточно глуп, чтобы ожесточиться. Что ж, нельзя долго сердиться на такую несчастную старую пустышку. - Олбэн налил себе третий бокал. Я читал ваши работы, - продолжал он. - Вы хорошо пишете. У вас хлесткий, злой стиль. Вы намного моложе меня. Но в один прекрасный день вы вдруг поймете, что в каждом человеке есть нечто большее, чем замечаешь с первого взгляда. И вы добавите к написанному вами немного жалости. Вот тогда вы начнете расти, как эти цветы. У вас есть дети?
- Нет, - хмуро ответил Отфорд.
- Вам... ничто не мешает завести их, скажем, сейчас?
- Нет. Просто, пожалуй, было не до того.
- Господи! - взорвался Олбэн. - Вы даже не знаете, чего лишили себя!
- А вы знаете?
- Кому же и знать, как не бездетному родителю, решительно ответил Олбэн и улыбнулся. - И еще я знаю теперь, мы с вами понимаем друг друга, и для общего блага вы забудете обо всем, кроме моего неповиновения приказу. Солдаты - это дети, которые никогда не становятся взрослыми, Отфорд. Я сейчас становлюсь взрослым. Дайте же мне такую возможность. И, кстати сказать, станьте-ка взрослым сами, пока не поздно, пока вам не отвели еще персонального кресла в этих клубных яслях на улице Сент-Джеймс для впадающих в детство, куда престарелые младенцы приходят умирать.
Провожая Отфорда к двери, Олбэн добавил:
- Я, разумеется, не ударил в ту ночь жену. Никогда не делаю этого. Просто ломал перед вами комедию. Она замечательная женщина, моя Мадж, но до сих пор переживает, как, кажется, сейчас и вы. А я вот не переживаю, и Мадж не может мне этого простить.
- Я, по правде сказать, тоже не могу, - неловко улыбнулся в ответ Отфорд.
В машине на обратном пути Отфорд почти не разговаривал. И поскольку Джин отвратительно провела время, пытаясь вести светскую беседу с миссис Олбэн, в наступившем молчании снова начала собираться гроза.
- Куда ты направляешься? - вдруг спросила Джин.
- У меня дело в городе, - отрывисто ответил Отфорд.
- Тогда завези меня сначала домой.
- Это ненадолго.
Они не разговаривали больше, пока не доехали до улицы Сент-Джеймс, но, видя, как агрессивно Отфорд ведет машину, Джин поняла, что он расстроен.
- Если подойдет полицейский, объясни ему, что я сейчас вернусь, - сказал он, поставив машину у тротуара.
Отфорд взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и быстро вошел в гудящие от шепота пещеры своего клуба. Генерал сэр Краудсон Гриббелл сидел на своем обычном месте, уставившись в пустоту. Отфорд пристально глянул на него, охваченный холодной яростью. Голове своей генерал, как всегда, придал странное положение, чуть задрав ее кверху и словно ожидая, не осмелится ли невидимая муха опуститься на его чело. Иных эмоций его облик почти не выражал, если не считать смутного упрямства и уныния - неизменного следствия светского воспитания. Время от времени генерал моргал, и седые его ресницы схватывал солнечный луч. Рядом с ним никто не садился. Он был в одиночестве.
Вошел старый официант с бутылкой шампанского и поставил ее на низкий столик перед генералом.
- У вас праздник, сэр? - спросил официант, откупоривая бутылку и наливая вино в бокал.
- Да, - безучастно отвечал генерал, - день рождения сына.
Отфорд почувствовал вдруг ком в горле и бежал из клуба.
Подходя к машине, он посмотрел на сидевшую в ней жену. Она была прехорошенькая, но годы, пожалуй, чуть-чуть брали свое. А может, выражение лица стало грустнее, чем раньше, плотней сжались губы и поубавилось веселья в глазах.
Он сел за руль и улыбнулся ей.
- Дорогая, - сказал он, - я хочу получше узнать тебя.
Джин рассмеялась, правда, не очень-то счастливо.
- Не пойму, о чем это ты?
Отфорд взглянул на жену, словно видя ее впервые, и поцеловал так, будто они вовсе не были женаты.
Потом в тот же день Джон написал Хеджизу, что не будет вносить никаких изменений в статью. А еще через несколько дней, когда пришла книга генерала Шванца, он позабыл даже распечатать бандероль.
