Тонино Гуэрра - Дождь над всемирным потопом
Воскресенье 18 -- Скит в Чербайоло. Возник ранее тысячного года. Здесь побывали Святые -- Франциск и Антоний. В 1966 году скит подняла из руин женщина родом из Равенны. Искала уединенное место для молитвы. Женщину звали сестра Кьяра. Я виделся с ней. Сестра Кьяра пасла коз. Она покорно несла бремя своих шестидесяти шести лет. Вместе с сестрой Кьярой мы дошли до маленького кладбища. Два железных креста воткнуты в землю. Кто и когда поставил кресты -- неизвестно. Скорее всего, под ними могилы отшельников. Мы постояли перед последним пристанищем безвестных анахоретов. Давно и с нежностью гляжу на убогие кресты кладбищ, забытых в долине. Скромное напоминание о том, что все мы смертны. Попросил сестру Кьяру не устанавливать на заросших травой холмиках мраморных надгробий или памятников с изречениями и портретами. Достаточно одного креста. Может быть, свезти сюда все могильные кресты и устроить кладбище заржавелых крестов. Сестра Кьяра припомнила -- на старом кладбище, которое вскоре затопит водохранилище, таких крестов сыщется немало. Будем надеяться, что моя идея осуществится. Стали прощаться. Сестра Кьяра неожиданно посетовала -- дьявол искушает ее. На печурке нацарапал гвоздем -- "Будьте вы прокляты!". В последнее время стал приходить по ночам странный бродяга -- одет с иголочки, ботинки блестят. Все имущество за спиной в рюкзаке. Придет и начинает рыться на кухне в поисках яиц и сыра. Утолив голод, принимается орать на Кьяру, мол, погрязла в грехе -- гордыни и властолюбия. Оказывается весь грех ее в том, что она владеет съестными припасами. Но он не допустит, чтобы Кьяра обратила его в раба. Он будет бороться с ней до конца.
Моей матери, Пенелопе
Потоп выглядит примерно так: со стороны моря надвигаются облака. По земле бежит чернильно-черная тень, расползается как жирная клякса. Сначала редкие капли -- прибивают пыль. Потом струи дождя срезают молодые побеги. Проливные дожди идут не только в наших краях. Над Америкой хлещет ливень, не переставая, в течение сорока недель заливает сушу вода. Полегли леса, поля превратились в топи, птицам негде присесть. Садятся прямо на голову людям. Народ бредет по колено в грязи. В Китае разлив рек -- до самого моря. Под водой площадь Небесного согласия. Всякая крыша в Калькутте -- причал. Волны уносят скарб, словно головы утопленников болтаются на волнах дыни. Жители Кавказа убегают в горы, как муравьи -- вверх по крутому склону. Южной Америки не видно -- вся под водой. От Северной -- шпиль небоскреба. В водовороте исчезает хлам, тряпье, картонки, падаль. Суда покинули порт -- но куда плыть? Не знает никто. Пошли ко дну библиотеки, истории, сборники сказок. Смыло текст со страниц. Как листья, скользят они по воде. Напрасно на горных вершинах жрецы мировых религий взывают к светилу. Земля теперь тусклая сфера воды, летящей в бесконечность молчания.
СЕНТЯБРЬ
Мелодия дождя
Понедельник 2 -- С нашей горы хорошо видны изумительные закаты. Лора, как всегда, боится пропустить это зрелище. Ужасно торопит меня. Откровенно говоря, совсем не хочется выходить из дома. Романтический энтузиазм действует мне на нервы, и я всегда нахожу какую-нибудь отговорку. В Дубултах на Балтийском море я был более отзывчив на ее призывы. После ужина мы постоянно занимали одну из бессчетных скамеек, расставленных на гребнях дюн. Впрочем, цари тоже приезжали сюда из Петербурга -- любоваться буйством немеркнущих до полуночи красок. Сколько лет мы не любовались закатом?
Четверг 5 -- С утра похолодало. В кабинет набилось невообразимое число мух и шершней. Жужжат и бьются об стекло. Пришлось раскрыть окна. Улетать не пожелали. Закрыл окна -- бьются в отчаянии об стекло. Падают на пол без чувств. Есть жертвы. В конце концов жужжание прекратилось. В кабинете воцарилась жуткая тишина. Не слишком ли дорогая цена за спокойствие? Выхожу в сад.
Четверо братьев отца и девяностолетняя сестра его Назарена жили в Америке. Иногда посылали открытки. Так мореплаватель бросает бутылку в море. Я разыскал письмо Назарены к брату, моему отцу: Эдуард, мы в конце пути. Пора подводить итоги. В Бразилии вспоминаю, как ездили мы продавать рыбу в Веруккьо, по пятницам в 1913 году. Помнишь, река смыла мост прямо у нас на глазах? Мы сидели в двуколке, не проронив ни слова. Дома оказалось -- рыба протухла. Я не в силах отделаться от этого липкого запаха. Он неистребим до сих пор. Это запах всей нашей жизни.
Суббота 7 -- Из Пеннабилли на горный выпас ведет щебенчатая дорога. Вынужденная остановка в пути -- шоссе перепахано плугом. Перевернутые пласты обнажили древнеримский багряный кирпич и осколки черепицы. Поднял с земли черный наконечник стрелы. Спрятал в карман. Время от времени вынимаю и кручу его в руках. Любопытно, была ли удачной охота?
Воскресенье 8 -- Во всякое время года бывают дни, когда хочется убежать. От тяжести утраты или приступа тоски. Иногда охота досадить кому-нибудь, хотя бы самому себе. В такие минуты мысленно запираюсь на ключ в безвестной квартире на окраине Москвы. Там, где менее всего хотелось бы жить. Микрорайон состоит из совершенно одинаковых домов. Назван по имени бывшей деревни -- Косино. Молодые парни на лыжах выводят на прогулку собак. Магазины совсем пусты. Полки наполнены мертвенно-бледным фосфоресцирующим светом. Квартира, где я нахожусь на правах добровольного изгнанника, состоит из комнаты и ванной. Здесь обитала старая поэтесса из Тбилиси. Великодушная и нежно любящая женщина, обладавшая даром изящества и легкой грусти. На ней постоянно черное платье с огромным кружевным воротником. Стены в комнате увешаны потемневшими зеркалами с серебристыми пятнами. На кухне кушетка. Зеркала в комнате должны были увеличить ее объем. Создать лабиринты и иллюзию глубины. Теперь эта комната -- мое убежище. Здесь я скрываюсь от подкатившего к горлу комка. Главное -- не смотреть на себя в зеркало.
Тартальона-заика -- звали девушку в сабо на босую ногу. Тонкая блузка облегала крепкие, точно камешки, груди. Заикание было столь сильным, что так и подмывало -- подсказать нужное слово. В ответ Тартальона прыскала смехом, как от щекотки, будто слово лежало за пазухой, и мы вместе доставали его.
Среда 11 -- Ближе к вечеру ветер неожиданно прекратился. Миндальные деревья перестали качаться. В ветвях поселился закат. Пошел на площадь слушать фонтан. Он шумит на фоне красно-кораллового собора. Натолкнулся на немца-архитектора. Роланд Гюнтер, часто бывает в Ангьяри. Неплохо было бы устроить летучий университет. Изучать места, связанные с поэтическим творчеством. У меня есть еще одна идея -- соорудить фонтан из водосточных труб в заброшенном доме с рухнувшей крышей. Готово и название -- Обитель воды.
Четверг 12 -- Идет дождь. Едем в Кортону. На протяжении всего пути до Виамаджо видим, как охотники спускают собак в лес. При том, что вся изгородь вдоль шоссе обвешана призывами местной власти -- Охота запрещена. Охотники настаивают на своем. "А где еще нам натаскивать собак? Собаки под контролем, мы следим за ними в бинокль". На обнесенной сеткой опушке увидел рассвирепевшего кабана. Мчится в сторону свежевспаханного поля. Миновав бор, шоссе поворачивает на Сан-Сеполькро. Сосны стряхивают на дорогу сухие иголки и последние капли дождя. В облаках образовались первые прогалины. За Ангьяри зелень табачных плантаций. Поодаль черные от солнца головы подсолнуха. Уныло свисают они с высохших стеблей. Кукуруза еще не достигла спелости. Ее початки гордо поглядывают по сторонам. Кортона встречает нас этрусскими крепостными стенами и миниатюрными площадями в окружении древних палаццо. Дворянские гербы на раскаленных от зноя стенах тают, как мороженное. Здесь зона светоносного излучения. Так бывает только во сне. На обратном пути остановка в Сан-Сеполькро. Засвидетельствовали свое уважение Воскресению Пьеро делла Франческа. Пейзаж напоминает окрестности Монтефельтро. Пытаемся отыскать вершину, вдохновившую великого художника. Вот она! -- крикнули мы в один голос, радостно указывая на Монтеботолино.
Последний привет уходящего лета. С горных круч опускается полог тумана. Пришлось надеть ельветовую куртку.
Суббота 14 -- У меня медленный взгляд, как у вола, тянущего плуг. Сяду, встану, хожу взад-вперед. В Пеннабилли пусто -- ни души. Просматриваю газету. Гляжу на стены окружающих площадь домов. Городишко теперь сломанный музыкальный инструмент. Дачники забились в свои городские норы.
Воскресенье 15 -- К семи вечера стало прохладно. Вернулся за фуфайкой. Долго разговаривал с адвокатом Берти из Сан-Марино. Адвокат бывает у какого-то странного человека, предрекающего опасности будущего. Гадает на оливковом масле. Всего несколько капель в кувшин с холодной водой. Вода начинает кипеть. Говорит, что на адвоката ополчился злой дух.
Четверг 19 -- Тосковать можно и по нищете, вспоминая трудные, но веселые времена. Тогда все мы жили в ладах с самими собой. И сегодня люблю слушать, как трещит до красна раскаленная жаровня. В детстве таскал из нее обжигающие огнем каштаны. Люблю оставаться наедине с самим собой на горном пастбище в заброшенной кошаре. Я не искатель кладов. Для меня важен влажный запах земли, на которой отпечатался след куриной лапки. Приятно услышать скрип ржавого крана. Все мы живем детством. Тогда мы были бессмертны.
