Болеслав Прус - Форпост
Около полуночи Слимак очнулся. Болела голова, вокруг все намокло. Он открыл глаза - темно; прислушался, вытянул руку и понял, что идет дождь; попробовал было сесть, но убедился, что лежит головой вниз.
Постепенно к нему стала возвращаться память. Он вспомнил старосту, корову в черных пятнах, пшенную похлебку и большую бутыль водки. Что сталось с водкой, он в точности не представлял себе, но ощущал какое-то недомогание и не сомневался, что повредила ему чересчур горячая похлебка.
- Сколько раз я говорил, чтоб пшена не варили на ночь; известное дело, что пшено дольше всего держит в себе жар! - проворчал мужик и с трудом поднялся.
Теперь он уже твердо знал, что находится у себя во дворе, возле навозной кучи.
- Эк куда меня занесло! - крякнул он. - И не мудрено. Хуже нет: водку мешать с горячим. Пшено-то ведь - чистый огонь...
Ночь была темная, так что он едва разглядел свою хату. Он побрел к ней, но очень медленно, словно колеблясь, и даже с минуту посидел на пороге, опустив на руки отяжелевшую голову. Но дождь становился все назойливее, и Слимак отважился войти.
В сенях он снова постоял, послушал, как храпит Магда. Потом осторожно отворил дверь в горницу, но дверь не просто заскрипела, а, казалось ему, заревела, как корова. Сразу его обдало жаркой духотой, от которой еще больше захотелось спать, и он решил - будь что будет - добраться до постели.
В первой горнице на лавке у окна дышал Стасек, но в боковушке было тихо. Слимак понял, что жена не спит, и ощупью стал пробираться к кровати.
- Подвинься-ка, Ягна, - сказал он, силясь говорить сурово, хотя сам замирал от страха.
Молчание.
- Да ну... подвинься малость...
- Пошел вон, пьяница, пока я добром говорю!..
- А куда я пойду?
- В хлев иди или на навозную кучу, там тебе место! - сердито ответила жена. - Хозяином тебе захотелось быть, вот и хозяйствуй, а от меня уходи прочь, пропойца!.. Кнутом вздумал мне угрожать; погоди, я тебе это попомню...
- Эх, да что зря болтать, раз ничего с тобой не сделалось, - прервал ее муж.
- Ничего не сделалось? А кто уперся и надумал платить за корову тридцать пять рублей да еще рубль за повод, когда сам Гроховский вот-вот отдал бы за тридцать?.. Я насилу вымолила у него, чтобы взял тридцать три... Видать, три рубля для тебя ничего не стоят?
Но Слимак ее не слушал. В отчаянии он схватился за голову, хоть в боковушке было темно, и попятился назад, в горницу, где спал Стасек. Там он бросился на лавку и нечаянно придавил мальчику ноги.
- Это вы, тятя? - проснувшись, спросил Стасек. - Да, я.
- А что вы тут делаете?
- Так, просто присел; что-то меня мутит.
Мальчик поднялся и обнял его за шею.
- Хорошо, что вы тут, - сказал он, - а то по мне все ходили эти немцы.
- Какие немцы?
- Да те двое, что были в поле: старик и бородатый. Ничего не говорят, чего им надо, а сами все топчут меня, топчут.
- Спи, сынок, нет тут никаких немцев.
Стасек еще крепче прижался к отцу, но Слимака совсем разморило, до того ему хотелось спать, и они оба повалились на лавку; однако вскоре мальчик снова заговорил:
- Тятя, а правда, - спросил он вполголоса, - правда, что вода видит?
- Что ей видеть?
- Все, все... Небо, наши холмы и вас тоже она видела, когда вы шли за бороной.
- Спи, сынок, а то ты невесть какую несуразицу понес, - успокаивал его Слимак.
- Видит, видит, тятя, я знаю, - прошептал мальчик и уснул.
В хате было очень жарко; Слимак, вконец разомлев, поплелся во двор и, с трудом передвигая неповиновавшиеся ноги, добрался до риги. У входа он едва не наступил на Гроховского, затем после нескольких неудачных попыток наткнулся на скирду соломы и весь зарылся в ней, так что не видно было даже сапог.
- А корову-то я купил, все-таки купил, - буркнул он, засыпая.
IV
На другой день Слимака разбудил окрик жены:
- Долго ты еще будешь валяться?
- А что? - спросил он из-под соломы.
- Пора в имение идти.
- Звали меня?
- Чего тебя звать? Сам должен идти насчет аренды.
Мужик заохал, но поднялся и вышел на гумно. Вид у него был сконфуженный, лицо отекло, в волосах торчала солома.
- Ого! На что стал похож, - брюзжала жена. - Зипун мокрый, весь замызгался, сапожищи небось всю ночь не снимал, а теперь смотрит на людей, как разбойник какой. Пугалом в конопле тебе стоять, а не с паном толковать. Обрядись хоть, - куда ты такой пойдешь?
Не сказав больше ни слова, она опять пошла к коровам в закут, а у Слимака от сердца отлегло, что на том все и кончилось. Он-то думал, что она полдня будет его теперь пилить.
Он вышел во двор. Солнце уже высоко поднялось, и земля успела обсохнуть после ночного дождя. Подул ветерок и принес из оврагов птичий щебет и какой-то запах, влажный и веселый. За ночь зазеленели поля, на деревьях распустились листочки, небо синело, словно вымытое, и мужику показалось, что даже хата его побелела.
- Ох, и хорош денек! - пробормотал он, ощущая прилив бодрости, и пошел в горницу одеваться.
Вытряхнув из волос солому, он надел чистую рубашку и новые сапоги. Но, на его вкус, они недостаточно лоснились; он взял кусок сала и смазал им сперва волосы, а затем сапоги - от голенищ до каблуков. Наконец, подошел к зеркалу и, взглянув сначала на ноги, а потом на свое отражение, ухмыльнулся от удовольствия, такое яркое сияние исходило от его головы и сапог. К тому же что-то нашептывало ему, что при виде столь великолепно напомаженного мужика пан не устоит и отдаст ему луг в аренду.
В эту минуту вошла жена и, окинув его презрительным взглядом, сказала:
- Ты чего вымазался? Салом от тебя разит - не продохнешь. Что бы тебе умыться да волосы причесать?
Признав справедливость ее замечания, Слимак достал из-за зеркальца частый гребень и до тех пор расчесывал и приглаживал волосы, пока они не заблестели, как стеклышко. Потом взял мыло и умылся с таким усердием, что от жирных пальцев на шее остались темные полосы.
- А где Гроховский? - уже смелее спросил он жену, повеселев от холодной воды.
- Ушел.
- А деньги как же?
- Я заплатила. Только он не захотел брать тридцать три рубля, а взял тридцать два: раз, говорит, Иисус Христос прожил тридцать три года на свете, не годится брать столько же за корову.
- Это правильно, - подтвердил Слимак, надеясь теологической эрудицией снискать расположение жены.
Но она повернулась к печке, вытащила горшок ячневой похлебки на молоке и, небрежно сунув его мужу, проговорила:
- Ну, ну... Ты не болтай, перекуси да ступай в имение. И поторгуйся с паном, вроде как вчера со старостой, я тебе скажу спасибо!.. - прибавила она насмешливо.
Мужик, присмирев, молча принялся за еду, а жена тем временем достала из сундука деньги.
- На вот десять рублей, - сказала она. - Отдай их пану в задаток, а остальные снесешь завтра. Ты, главное, слушай: как только скажет пан, сколько за луг, сейчас же целуй ему руку, кланяйся в ноги и проси, чтобы он хоть рублика три уступил. Не скинет три рубля, выторгуй рубль, но до тех пор кланяйся и ему и пани, пока сколько-нибудь не уступят. Ну что, будешь помнить?
- Чего тут не помнить? - ответил мужик.
Он сразу перестал есть и ложкой легонько отстукивал такт, видимо, повторяя про себя наставления жены.
- Ты много не раздумывай, а надевай зипун, - снова заговорила жена, да ребят прихвати с собой.
- Их-то для чего?
- Для того, чтобы просили с тобой вместе, и еще для того, чтобы Ендрек мне рассказал, как ты там торговался. Теперь понял, для чего?
- Холера с этими бабами! - буркнул Слимак, видя, что жена уже все заранее обдумала, а про себя добавил: "Вот чертова баба, как она все смекнет да распорядится! Сразу видно, что отец ее служил экономом".
С большим трудом влез он в новенький зипун, расшитый вдоль карманов и по воротнику разноцветными шнурками, и подпоясался великолепным кожаным ремнем, шириной без малого в две ладони. Потом завязал в тряпицу десять рублей и спрятал за пазуху. Мальчики давно уже были готовы, и все втроем они направились в имение прямо по большаку.
Не успели они уйти, как Слимаковой стало не по себе; она выбежала за ворота - поглядеть им вслед.
Посредине дороги, засунув руки в карманы и задрав голову кверху, шел ее муж; чуть позади, слева от него - Стасек, а справа - Ендрек. Потом ей показалось, будто Ендрек стукнул по голове Стасека, вследствие чего очутился по левую руку отца, а Стасек по правую. А затем все как-то смешалось... Как будто Слимак дал подзатыльник Ендреку, после чего Стасек снова очутился слева от отца, да и Ендрек тоже шел слева, но уже по краю канавы и оттуда грозил кулаком младшему брату.
- Вишь, какую забаву нашли, - усмехнулась женщина и вернулась домой стряпать обед.
Пустив в ход кулаки, Слимак уладил возникшие между сыновьями недоразумения и сперва замурлыкал себе под нос, а потом запел вполголоса:
При дворе не сыщешь
Ни храбрей, ни краше,
На коне гарцует,
Сабелькою машет.
С минуту подумав, он снова запел, но уже протяжно:
