Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома
Самая лучшая из читанных мною историй была об отце Дамьене и прокаженных. Мирское имя отца Дамьена было Йозеф де Вюстер. Родился он в 1840 году в Бельгии, в местечке Тремелоо.
Дело оставалось за прокаженными.
Когда отец Дамьен был маленький, его звали Йеф, и он был толстый. Взрослые пили тёмное фламандское пиво. Йозеф хотел стать священником, а отец его не пускал. Но всё он равно стал священником.
— Сколько платят священникам? — спросил я.
— Им переплачивают, — отвечал папаня.
— Ш-ш, Падди, — шикнула маманя на папаню, — Им вовсе не платят, — обратилась она ко мне.
— Как не платят?
— Это трудно… — начала маманя. — Ну, сложно объяснить. У них призвание.
— А что такое призвание?
Йозеф де Вюстер вступил в Конгрегацию Святых Сердец Иисуса и Марии. Конгрегация — это вроде клуба священников. Основатель Конгрегации Святых Сердец, имя которого я забыл, прожил очень трудную жизнь, чудом спасался из лап французских революционеров, которые хотели его казнить. Он жил в тени гильотины. Когда настала пора взять новое имя, Йозеф назвался Дамьеном в честь мученика первых веков христианства. Сначала он был брат Дамьен, а потом стал отец Дамьен. И вот поплыл он на Гавайи. Капитан решил пошутить, натянул поперёк линзы телескопа волосок и дал отцу Дамьену посмотреть. И наврал, что это линия экватора. Отец Дамьен поверил, но не потому, что идиот, а потому что в то время про экватор мало кто понимал. А ещё отец Дамьен сам пёк причастные облатки из муки, когда на корабле они кончились. А ещё он не болел морской болезнью, сразу стал как настоящий моряк.
Лучше всего облатки получаются из венского рулета, особенно из свежего. Тогда размачивать не надо. Неплох и батон, а вот простой нарезной хлеб не годится — расползается. Особенно трудно нарезать облатки, чтобы были совершенно круглые и ровные. Для шаблона я брал пенни из маманиного кошелька. Однажды она меня застала на месте преступления. Пришлось рассказать, зачем я взял. Вдавливаешь пенни со всей силы в ломоть, и вместе с монеткой выдавливается аккуратный кружочек. Мои облатки получались вкусней настоящих. Потом оставляешь их на подоконнике на пару дней — затвердевают, как церковные, но вкусу никакого не остаётся. Интересно, грех ли самому делать облатки. Наверное, нет, что тут такого? Одна облатка с подоконника успела заплесневеть. Вот это грешно — допускать, чтобы облатка заплесневела. Я прочёл одну Богородицу и четыре Отче наших. Мне больше нравилось Отче наш, чем Богородица — длиннее и красивее. Я прочёл их себе под нос в тёмном сарае.
— Тело Христово.
— Аминь, — пискнул Синдбад.
— Глаза-то закрой, — напомнил я.
Синдбад зажмурился.
— Тело Христово.
— Аминь.
Брат поднял голову и высунул язык до отказа. Я скормил ему заплесневелую облатку.
— А из чего делают Святое Причастие? — поинтересовался я у мамани.
— Да из муки, — сообщила она, — Пока облатку не благословят, она хлеб как хлеб.
— Нет, это не хлеб.
— Сорт особенный, — поправилась маманя, — называется: неквасной хлеб.
— Как это неквасной?
— Да я не знаю.
Не поверил я мамане.
Самая силища в книге началась, когда отец Дамьен прибыл в колонию прокажённых, на остров Молокаи. Туда отправляли всех больных проказой, а здоровых не допускали. Отец Дамьен понимал, на что идёт, и понимал, что пути назад не будет. Когда он признался епископу, что хочет на Молокаи, странное выражение горело на его лице. Епископа поразило и обрадовало рвение молодого миссионера. Маленькая молокайская церковь разрушилась и поросла травой, но отец Дамьен восстановил её. Он отломил ветку с дерева, сделал метёлку и стал подметать в часовенке. Потом украсил стены цветами. Собрались прокажённые посмотреть на служителя Божия и часами не сводили с него глаз. Ведь он был дюжий здоровый мужчина, а они всего лишь жалкие прокажённые, и никто из них не предложил миссионеру помощи. Наработавшись, отец Дамьен лёг спать и слушал стоны больных и шум волн, разбивающихся о безлюдный берег. Бельгия казалась такой далёкой! Постепенно прокажённые научились помогать отцу Дамьену, даже подружились с ним. Его имя больные выговаривали как Камиано.
— В Ирландии бывают прокажённые?
— Нету.
— Как, ни одного?
— Ни одного.
Отец Дамьен отстроил хижины и новую церковь, получше, переделал полно других дел, например, обучил прокажённых огородничеству, и не забывал, что его подстерегает опасность заразиться проказой. Но ему было всё равно, он не боялся. Самой большой радостью для отца Дамьена было играть с больными детьми: мальчишками и девчонками, которых он взял под опеку. Каждый день он по нескольку часов возился с ними.
Проказа — это когда части тела отгнивают и отваливаются. Слышали о прокажённом пастухе? Он лез на лошадь, а нога отскочила. Слышали о прокажённом картёжнике? Он бросил карты, а они упали на стол вместе с рукой.
Однажды вечером (стоял жаркий декабрь 1884 года) отец Дамьен захотел попарить усталые, гудящие ноги. И обварился до волдырей, потому что вода оказалась кипящая, но боли не испытал и понял, что это признак проказы. Врач сказал печально:
— Не хочется вам говорить, это точно проказа.
А отцу Дамьену было плевать. Он ответил:
— Проказа так проказа. Благословен Господь милосердный!
— Благословен Господь милосердный! — подумал я вслух, и папане сделалось смешно:
— Сынок, где ты этого нахватался?
— Вычитал, — с достоинством ответил я, — Так говорил отец Дамьен.
— Какой такой отец Дамьен?
— Который с прокажёнными…
— А, ну да, верно. Достойный был человек.
— В Ирландии есть прокажённые?
— Вряд ли.
— Почему?
— Проказа бывает только в жарких странах. Кажется.
— Жарко бывает и у нас.
— Да какая у нас жара? — махнул рукой папаня.
— Ещё какая!
— Проказе этого мало. Должна быть не просто жара, а пекло.
— Сколько градусов?
— На пятнадцать градусов выше, чем самая жаркая ирландская жара, — вывернулся папаня.
Проказа неизлечима. Отец Дамьен ничего не написал своей маме, всё как обычно. Только слух все равно просочился, и разные люди стали посылать ему деньги. Отец Дамьен построил на них ещё церковь — каменную. Кстати, церковь всё ещё стоит, шпиль видно с моря. Отец Дамьен сказал своим духовным детям, что умирает, и теперь о них позаботятся монашки. Но прокажённые, обнимая его ноги, молили: «О нет, Камиано! Останься с нами навсегда». Пришлось монашкам возвращаться с пустыми руками.
— Давай ещё раз.
Синдбад обнял мои ноги.
— О нет, Кам… Кам…
— Камиано!
— Я забыл.
— Ка-ми-а-но.
— А можно просто сказать: Патрик?
— Какой Патрик, не мели ерунды. Давай ещё раз, чтоб правильно.
— Не хочу.
Я устроил Синдбаду пол-китайской пытки. Он схватил меня за ноги.
— Не так! Не за пояс! За ноги.
— Чего?
— Ноги, ноги надо обнимать.
— Ага, а ты мне пенделя.
— Я тебе пенделя, если ты не обнимешь ноги по-человечески.
Синдбад схватил меня за лодыжки и так стиснул — аж ступни друг о друга стукнулись.
— О нет, Камиано! Останься с нами навсегда.
— Фиг с вами, дети мои, — сказал я, — Остаюсь.
— Спасибо огромное, Камиано, — сказал Синдбад, но ноги мои не отпустил.
Отец Дамьен умер в Вербное воскресенье. Прокаженные оплакивали его, сидя на земле, раскачиваясь и колотя себя кулаками в грудь, так принято на Гавайях. Знаки проказы сошли с него: ни гнойных ран, ни коросты. Он был святой. Я прочёл это место два раза.
Нужны были прокажённые. Синдбад, мало того, что вечно сбегал, так ещё и нажаловался мамане, что я его в прокажённого превращаю. Не хочет он, видите ли быть прокажённым. Так что без прокажённых было никуда. С Кевином играть бессмысленно — он тут же сам станет отцом Дамьеном, и быть мне тогда сто лет прокажённым. А книга, между прочим, моя! Так что я играл с двойняшками Маккарти и с Уилли Хенкоком, которым исполнилось по четыре года. Они, дуралеи думали: как здорово, такой большой мальчишка и их принимает в игру. Я повёл их в палисадник, рассказал насчёт прокажённых. Все захотели быть прокажёнными.
— Прокажённые умеют плавать? — спросил зачем-то Вилли Хенкок.
— Ага, — сказал я, хотя не знал наверняка.
— А мы не умеем, — сказал один из братьев Маккарти.
— Значит, не годитесь в прокажённые, — сделал вывод Вилли Хенкок.
— Да в книге никто не плавает, — прикрикнул, наконец, я, — На кой ляд вы плавать собрались? Вы же прокажённые. Плёвое дело играть в прокажённых. Просто надо изображать больного и при разговоре слегка булькать.
Ребята наперебой забулькали.
— А смеяться они могут?
— Ага, — авторитетно кивнул я, — Только иногда они ложатся на землю, чтобы я омыл их раны и прочёл молитвы об исцелении.
