Сайге - Горная хижина
(148)
Пришлось разлучиться нам,
Но образ ее нигде, никогда
Я позабыть не смогу.
Она оставила мне луну
Стражем воспоминаний.
(149)
Предрассветный месяц
Растревожил память о разлуке.
Я не мог решиться!
Так уходит, покоряясь ветру,
Облако на утренней заре.
(150)
Она не пришла,
А уж в голосе ветра
Слышится ночь.
Как грустно вторят ему
Крики пролетных гусей!
(151)
Не обещалась она,
Но думал я, вдруг придет.
Так долго я ждал.
О, если б всю ночь не смеркалось
От белого света до белого света!
(152)
"Несчастный!" - шепнешь ли ты?
Когда бы могло состраданье
Проснуться в сердце твоем!
Незнатен я, но различий
Не знает тоска любви.
(153)
Я знаю себя.
Что ты виною всему,
Не думаю я.
Лицо выражает укор,
Но влажен рукав от слез.
(154)
Меня покидаешь...
Напрасно сетовать мне,
Ведь было же время,
Когда ты не знала меня,
Когда я тебя не знал.
РАЗНЫЕ ПЕСНИ
(155)
Из десяти песен о непостоянстве бытия
"Светло -- спокойно
Я б умереть хотел!" -
Мелькнуло в мыслях,
И тотчас сердце мое
Откликнулось эхом: "Да!"
(156)
Когда я посетил Митиноку, то увидел высокий
могильный холм посреди поля. Спросил я, кто покоится
здесь. Мне ответствовали: "Это могила некоего тюдзе".
- "Но какого именно тюдзе?" - "Санэката-асон",
-- поведали мне. Стояла зима, смутно белела
занесенная инеем трава сусуки, и я помыслил с печалью:
Нетленное имя!
Вот все, что ты на земле
Сберег и оставил.
Сухие стебли травы
Единственный памятный дар.
(157)
Совершая паломничество в Митиноку, я остановился
на заставе Сиракава. Не оттого ли сильнее обычного
заворожила меня печальная красота луны? Ноин
когда это было? -- сказал, возвратясь сюда: "Ветер
осени свищет теперь..." Вот что вспомнилось мне,
и в тоске сожалений [о покинутой столице] начертал я
на столбе сторожевых ворот:
На заставе Сиракава
Лучи сочатся сквозь кровлю.
О, этот лунный свет!
Словно сердце мое
Он неволит: останься!
(158)
Песня разлуки, сложенная по случаю отъезда
одного из моих друзей в край Митиноку
Если уедешь вдаль,
То, даже луну ожидая,
Я буду глядеть с тоской
На восток, в сторону Адзума,
На вечернее темное небо.
(159)
Сочинено мною, когда на горе Коя слагали
стихи на тему: "Голос воды глубокой ночью"
Заблудились звуки.
Лишь буря шумела в окне,
Но умолк ее голос.
О том, что сгущается ночь,
Поведал ропот воды.
(160)
Стихи, сложенные мною,
когда я посетил край Адзума
Разве подумать я мог,
Что вновь через эти горы
Пойду на старости лет?
Вершины жизни моей -
Сая-но Накаяма.
(161)
Порою заметишь вдруг:
Пыль затемнила зеркало,
Сиявшее чистотой.
Вот он, открылся глазам
Образ нашего мира!
(162)
Непрочен наш мир.
И я из той же породы
Вишневых цветов.
Все на ветру облетают,
Скрыться... Бежать... Но куда?
(163)
Меркнет мой свет.
Заполонила думы
Старость моя.
А там, вдалеке, луна
Уже идет на закат.
(164)
Возле заглохшего поля
На одиноком дереве
Слышен в сумерках голос:
Голубь друзей зовет.
Мрачный, зловещий вечер.
(165)
Когда я шел в край Адзума, чтобы предаться делам
подвижничества, я сложил стихи при виде горы Фудзи
Стелется по ветру
Дым над вершиной Фудзи.
В небо уносится
И пропадает бесследно,
Словно кажет мне путь.
(166)
Не помечая тропы,
Все глубже и глубже в горы
Буду я уходить.
Но есть ли на свете место,
Где горьких вестей не услышу?
(167)
Когда бы в горном селе
Друг у меня нашелся,
Презревший суетный мир!
Поговорить бы о прошлом,
Столь бедственно прожитом!
(168)
Берег залива.
Среди молчаливых ветвей
Засохших сосен
Ветер перенимает
Голос морской волны.
(169)
Тоскую лишь о былом,
Тогда любили прекрасное
Отзывчивые сердца.
Я зажился. Невесело
Стареть в этом мрачном мире.
(170)
В "Старом селенье"
Куда он дошел, чернобыльник?
До самого дома?
Но гуще всего разросся
В давно одичалом саду.
(171)
Не узнаю столицы.
Такой ли я видел ее?
До чего потускнела!
Куда же сокрылись они,
Люди былых времен?
(172)
Внезапный ветер
Сломает хрупкие листья
Банановой пальмы,
Развеет... Неверной судьбе
Могу ли еще вверяться?
(173)
В саду моем
Одна на высоком холме
Стоит сосна.
С тобой, единственный друг,
Встречаю старость свою.
(174)
Если и в этих местах
Дольше жить мне прискучит,
Вновь потянет блуждать,
Тогда какой одинокой
Останется эта сосна!
(175)
Отправляясь паломником в дальние края,
я сказал людям, огорченным разлукой со мной:
Обещаю, друзья!
День свидания назову,
Чтоб утешить вас,
Но когда ворочусь опять,
Я, по правде, не знаю...
(176)
Когда глубоко уйду
В печальные воспоминанья,
Еще прибавит тоски
Этот уныло гудящий
Колокол на закате.
(177)
Удрученный горем
Так слезы льет человек...
О, цветущая вишня,
Чуть холодом ветер пронзит,
Посыплются лепестки.
(178)
В бытность мою в Сага там слагали стихи
о детских забавах
Мальчик где-то вблизи
В соломенную свистульку
Для забавы подул.
Вспугнута, вдруг прервалась
Летнего дня дремота.
(179)
Бамбукового конька,
Палочку оседлать бы
Я и теперь готов,
Только придут на память
Детские игры мои.
(180)
Как в детстве бывало,
В прятки вновь поиграть
Мне так захотелось,
Когда в укромном углу
Я отдохнуть прилег.
(181)
Мальчик согнул тростинку,
Маленький лук натянул
Для "воробьиной охоты".
Как надеть он хотел бы
"Воронью шапку" стрелка!
(182)
Так и тянет меня
Поиграть вместе с ними
Во дворе песком.
Но увы! Я - взрослый,
Нет мне места в игре.
(183)
На закате солнца
Колокол громко загудел,
Но в горном храме
Все еще хором читают книгу...
Как прекрасны детские голоса!
(184)
С теми, кого любил,
Мог я шутить беспечно.
Давно прошедшие дни.
Каким еще было юным
В то время сердце мое!
(185)
Вот кремушек брошен,
Одно мгновенье летит
Упал на землю.
С такой быстротой
Проносятся солнца и луны.
(186)
Взирая на картины, изображающие ад
Взглянешь - ужас берет!
Но как-то стерпеть придется,
О сердце мое!
Ведь есть на свете грехи,
Такой достойные кары.
(187)
Увы нам, увы!
На эти жестокие муки
Гляжу, гляжу...
Зачем мы даем себя, люди,
Мирским соблазнам увлечь?
(188)
Не в силах прогнать
Сумятицу мыслей тревожных
О близком конце,
В нашем мгновенном мире
Блуждаем мы... О, быстротечность!
(189)
Редких счастливцев удел.
Прияв человеческий образ,
Выплыли вверх наконец.
Но опыт не впрок... Все люди
В бездну вновь погрузятся.
(190)
Меч при жизни любил...
Гонят теперь взбираться
По веткам Древа мечей.
Заграды рогатые копья,
Щетинясь, впиваются в грудь.
(191)
Клинком закаленным
Меча с когтями железными,
Не зная пощады,
Тело разрубят наискось,
Кромсают... Какая скорбь!
(192)
Тяжелые скалы
Там громоздят горой
В сто сажен, тысячу сажен,
И в щебень дробят... За что
Такое грозит наказанье?
(193)
Область ада, где, "набросив веревку
с черной тушью", рубят, как дерева
Души грешников -
Теперь на горе Сидэ
Лесные заросли.
Тяжелый топор дровосека
Рубит стволы в щепу.
(194)
Единое тело
На много частей изломает.
Развеет ветер...
В аду костром пламенеть
Увы! Печальная участь!
(195)
Но вот что страшней всего:
Вырвут язык из гортани...
Какая лютая казнь!
О самом своем сокровенном
Хотеть -- и не мочь говорить.
(196)
Область, где в черном пламени
страждут мужчины и женщины
Невиданной силы
Там черное пламя пылает.
Адское пекло!
За все нечистые мысли
Вот оно - воздаянье.
(197)
На части рассекут.
Но мало этого. Готовят
Расплавленную медь.
Вольют ее в глубины сердца,
Омоют страждущую плоть.
(198)
В прах, в мельчайшую пыль
Превратили... Конец бы, казалось,
Но нет! Из небытия
Для новых мук воскрешают...
Воскреснуть! Ужасное слово.
(199)
О, горе! Родная мать,
Вспоившая некогда грудью,
Забыта даже она.
Все думы лишь об одном!
О собственных страшных муках.
(200)
Куда мой отец
Сокрылся после кончины,
