Патрик Модиано - Незнакомки
Я шагала по этой дороге, и мне частенько хотелось убежать. Чего проще развернуться, дождаться на площади автобуса, который в девять идет в Анси. И проделать весь путь в обратном направлении. В полдесятого я уже была бы там, на конечной остановке "Вокзальная площадь". Ну а дальше что? Конечно, если бы у меня были деньги... Да, будь у меня деньги, я не осталась бы в Анси. Сошла бы с автобуса, тут же взяла бы билет на Париж и дождалась ночного поезда. Но я еще не созрела для столь решительного шага, я боялась. И потому плелась в часовню вместе с остальными, отстаивать воскресную вечернюю мессу.
В классе моей соседкой по парте была белокурая девочка, отец которой работал аптекарем в Крюзейе. Мне кажется, она чувствовала себя в этом пансионе такой же несчастной, как и я. Иногда я давала ей свой транзистор. Мы часто болтали с ней во дворе, хотя разговоры с глазу на глаз были строго запрещены. Либо сиди одна, либо со всеми. Моросил дождь, нескончаемый ноябрьский дождь предвестник пяти снежных месяцев, делавших мое заточение совсем уж невыносимым. Та девочка из Крюзейя стащила в родительской аптеке два тюбика снотворного, которое называлось "имменоктал". Один из них она дала мне. И объяснила, что, если надумаешь покончить с собой, нужно проглотить все таблетки разом. А лучше постоянно носить этот тюбик с собой. "Тогда, - сказала она мне, - ТЫ БУДЕШЬ ХОЗЯЙКОЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ И СМЕРТИ. И никто уже не сможет осилить тебя. И ничто уже не будет иметь значения. И ты никому не обязана давать отчет. Ты свободна как ветер!" Она была права. С той минуты, как я стала носить с собой тюбик имменоктала, я почувствовала какую-то легкость и мне стало наплевать на дисциплину в пансионе и на все, что говорили нам монашки.
В один прекрасный день моя белокурая соседка исчезла. Рассказывали, будто ее исключили из пансиона, так как сестры-монахини обнаружили у нее в тумбочке "запрещенные" книги. Я-то давно знала, что она читает в дортуаре при свете карманного фонарика. Отныне рядом со мной в классе зияла пустота. Но я до сих пор храню тюбик со снотворным, который она дала мне, и временами жалею, что тогда не проглотила разом все его содержимое.
*
Я проводила летние каникулы у тетки, в Верье-дю-Лак. Помогала ей убирать на окрестных виллах и делать покупки. За это она давала мне немного карманных денег. В четырнадцать и пятнадцать лет я выглядела намного старше своего возраста. Однажды днем мы с теткой делали уборку на вилле одного парижского адвоката, ежегодно приезжавшего в Шавуар, и он ей сказал сочным баритоном: "У вас чертовски свеженькая племянница!" Он улыбался мне, стоя посреди своей библиотеки; его седые, зачесанные назад волосы отливали голубизной. Чертовски свеженькая... Я не понимала, с чего это я "свеженькая", и слегка пугалась этого слова точно так же, как боялась странного прозвища отца - "горячая голова".
Мои ровесники, жившие на виллах, изредка заговаривали со мной. Но я чувствовала, какая дистанция разделяет нас. Это были детки богатых родителей. Одни - их было большинство - приезжали из Лиона, другие из Парижа. Отдыхали здесь и местные жители. Все они проводили время на пляжах спорткомплекса в Анси, на теннисных кортах, в яхт-клубе Маркизатов. Устраивали танцевальные вечеринки. Носили костюмы для тенниса, длинные волосы, мокасины, блейзеры. Правда, видела я их только издали.
В то лето, когда мне исполнилось шестнадцать, мы с теткой работали на одной большой вилле в Таллуаре. По вечерам мы прислуживали за столом. Хозяин и его жена принимали множество гостей. А днем они ездили в Экс-ле-Бен играть в гольф. Хозяйка была изысканная белокурая дама. У них было четверо детей - две девочки примерно моего возраста и двое сыновей, девятнадцати лет и двадцати пяти, - старший отбывал военную службу в Алжире.
Тем летом он приехал в Таллуар в длительный отпуск. Это был юноша со светлыми волосами, спадавшими на лоб, и лицом, которое моя подружка Сильви назвала бы "романтичным". Он часто напускал на себя вид мечтателя или мученика, однако с братом и сестрами говорил приказным тоном и будил их с утра пораньше, торопя на теннисный корт или в яхт-клуб. По утрам в парке виллы братья устраивали то, что они называли "спортивными соревнованиями". Лежа на спине, они сгибали и разгибали руки. Побеждал тот, кто дольше всех продержится согнувшись и размахивая руками. Я стелила постель старшего брата, убирала его комнату и однажды заметила на тумбочке у кровати книгу, название которой помню до сих пор - "Как проходит время...".
Над его кроватью висела увеличенная фотография матери, а на письменном столе красовался кинжал в кожаных ножнах. Я часто видела, как он играет в теннис - каждый раз с другой девушкой. Насколько я поняла, он был любимчиком матери и сам питал к ней горячую привязанность. Ко мне он относился пренебрежительно, свысока. Однажды вечером сухо приказал подать ему апельсиновый сок. В другой раз, утром, велел - чуть любезнее, но так, словно это вполне естественно, - почистить его мокасины. А еще как-то он сказал: "Если увидите мамочку, передайте ей, что я проведу вечер в Женеве". Впервые мне довелось услышать, как кто-то произносит слово "мамочка" таким тоном. Я, например, говоря с другими о своей матери, просто сказала бы: "Передайте матери..."
Однажды часов в девять вечера, я осталась с ним на вилле одна. Я работала в кухне - домывала посуду. Он сказал:
- Принесите-ка мне виски в гостиную.
Я поставила на поднос виски, бутылочку перье, лед и стакан.
В гостиной царил полумрак, лампа освещала только середину комнаты. Он сидел на диване. Я поставила поднос на длинный низенький столик, чувствуя на себе его пристальный взгляд. Он казался смущенным, почти робким.
- Тебе сколько лет?
Он задал этот вопрос как-то неожиданно. Я ответила: шестнадцать. Наступила пауза.
- А дружок у тебя есть?
Я сказала, что нет. Он отпил глоток виски. А я стояла перед ним столбом.
- У меня в твоем возрасте было полно девчонок...
Он говорил строгим назидательным тоном, как будто упрекал в чем-то. Мне захотелось поскорее уйти из гостиной. Но тут он сухо промолвил:
- А знаешь, ты красивая девушка...
И вдруг весь напрягся и пробормотал скороговоркой:
- Хотите пойти ко мне в спальню?
Сама не знаю, зачем я туда поднялась. Он зажег лампу у кровати. Взял меня за плечи и усадил на край постели. Потом стал целовать. Поцелуй был долгий, старательный, как у мальчишек, с которыми я целовалась в тринадцать лет "на выдержку", кто дольше; остальная компания засекала время по часам. Меня слегка удивило, что он, в своем возрасте, целуется так по-детски. Вдруг он резким толчком опрокинул меня на кровать и лег рядом, тесно прижавшись. И снова впился мне в губы тем же "поцелуем на выдержку". Потом чуть отодвинулся. Мы лежали бок о бок, и я не осмеливалась встать. Он закурил сигарету. Похоже, сильно нервничал. Он и мне предложил закурить, но я отказалась. Тогда он спросил:
- Ты и вправду настоящая девушка?
Что это означало - настоящая девушка? Я ничего не ответила.
- Я хочу сказать, ты... ты девственница?
Он произнес это холодно и настойчиво, прямо как врач. Я сказала, что не знаю. И отвернула голову к стене. Мой взгляд упал на фотографию его матери. Потом он лег на меня сверху. Я испугалась, что он меня придушит. Он терся об меня, но, поскольку был одет, ничего не происходило. Тогда он снова прибег к "поцелую на выдержку". Но я оставалась холодной как лед. Я чувствовала, что он в себе не уверен, а в голове у меня все время вертелся вопрос, который он задал мне строгим тоном врача или кюре. Я спрашивала себя, обращается ли он так же с другими девушками, например с теннисного корта. Он каждый раз играл с другой. Он по-прежнему лежал сверху, придавив меня. И настойчиво, но бестолково пытался целовать в шею. Он ужасно старался. Затем опять отодвинулся, и я подумала: с какой стати я с ним лежу, что я тут забыла? Его мать всё глядела на нас со стены.
- Хочешь, я прочту тебе что-то очень красивое?
Меня крайне удивил этот вопрос. Он протянул руку к тумбочке и взял оттуда книгу с тем самым названием - "Как проходит время...".
- Это так прекрасно!.. Вот отрывок "Ночь в Толедо"...
И он принялся читать все тем же странным голосом не то врача, не то священника. Описание ночи любви, которую провела одна пара в номере гостиницы в Толедо. "Они лежат, прильнув друг к другу, обнаженные... в невинной прохладе сада, а там, за стеною, испанская ночь..."
Он продолжал чтение: "Тело юноши, стоящего перед своей добычей... Братская схватка..."
Я не выдержала и захохотала. Он удивленно воззрился на меня, разинув рот. Положил книгу между нами. Внезапно его лицо окаменело, губы плотно сжались и стали еще тоньше обычного. А я всё хохотала и никак не могла остановиться.
- Убирайся отсюда, замарашка!
Он употребил это смешное старозаветное слово, наверняка желая унизить меня. Я встала, на минуту задержалась у двери. Посмотрела прямо ему в глаза, и он так и не смог заставить меня отвести взгляд. Его губы сжались еще плотнее. Похоже, он собирался обругать меня этим своим фальцетом. Или женским голосом, похожим на материнский. Или просто зашипеть как змея.
