Генрик Ибсен - Росмерcхольм
Росмер. Да, мне этого от души хотелось бы.
Мортенсгор. Ну вот, так я и хочу только поставить вам на вид, .господин пастор, что если вы сразу раскроете свои карты насчет этого вашего разрыва с церковью, вы тотчас же сами себе свяжете руки.
Росмер. Вы думаете?
Мортенсгор. Да, можете быть уверены, что немного вам тогда удастся сделать в наших краях. И кроме того... вольнодумцев в наших рядах и так уже достаточно, господин пастор. Я готов сказать - слишком даже много этого народа. Партия нуждается в христианском элементе... в членах, к которым бы все относились с уважением. По этой части у нас большая нехватка. Поэтому целесообразнее, чтобы вы сохранили про себя то, до чего публике нет дела. Вот мое мнение.
Росмер. Так. Значит, вы не (рискуете иметь со мною дела, если я открыто сознаюсь в своем отречении?
Мортенсгор (качая головой). Рискованно, господин пастор. В последнее время я взял за правило не поддерживать ничего и никого, кто против церкви.
(*780) Росмер. Разве вы сами в последнее время вернулись в лоно церкви?
Мортенсгор. Это статья особая.
Росмер. Ага, так. Ну, в таком случае я вас понимаю.
Мортенсгор. Господин пастор... вам не следовало бы забывать, что я... именно я... далеко не вполне свободен в своих действиях.
Росмер. Что же вас связывает?
Мортенсгор. Меня связывает то, что я человек заклейменный.
Росмер. А... вот как.
Мортенсгор. Да, заклейменный человек, господин пастор. Вам-то надо бы крепко помнить это. Потому что ведь это вы главным образом меня заклеймили.
Росмер. Держись я тогда тех взглядов, как теперь, я бы осторожнее отнесся к вашему проступку.
Мортенсгор. И я так думаю. Но теперь уже поздно. Вы заклеймили меня раз навсегда. На всю жизнь заклеймили. Вы, верно, даже не вполне сознаете, каково приходится такому человеку. Но теперь, пожалуй, скоро сами испытаете на себе.
Росмер. Я?
Мортенсгор. Да. Не думаете же вы, что ректор Кролл и весь его кружок спустят вам такой разрыв? А "Областной вестник" будет больно кусаться, - как говорят. Весьма возможно, что и вас заклеймят, и вас тоже.
Росмер. Я лично чувствую себя неуязвимым, господин Мортенсгор. Мое поведение не дает никаких поводов для нападок.
Мортенсгор (с лукавой усмешкой). Сильно сказано, господин пастор.
Росмер. Весьма возможно. Но я имею право говорить так.
Мортенсгор. Даже если бы вы покопались в своей личной жизни так же старательно, как однажды в моей?
Росмер. Вы говорите это так странно. На что вы намекаете? На какой-нибудь факт?
Мортенсгор. Да, на один факт... на один-единственный. Но пронюхай о нем злобствующие противники, дело может принять довольно скверный оборот.
(*781) Росмер. Так не угодно ли вам будет сообщить мне, что это за факт?
Мортенсгор. Неужто пастор сам не догадывается?
Росмер. Решительно не догадываюсь. Никоим образом.
Мортенсгор. Хорошо. Так, видно, придется мне выложить вам его... У меня хранится странное письмо, написанное здесь, в Росмерсхольме.
Росмер. То есть письмо фрекен Вест? Разве оно такое странное?
Мортенсгор. Нет, это письмо не странное. Но я однажды получил другое письмо из вашего дома.
Росмер. Тоже от фрекен Вест?
Мортенсгор. Нет, господин пастор.
Росмер. Так от кого же? От кого?
Мортенсгор. От покойной хозяйки дома.
Росмер. От моей жены! Вы получили письмо от моей жены?
Мортенсгор. Да, получил.
Росмер. Когда?
Мортенсгор. Незадолго до ее смерти. Теперь этому будет года полтора. И вот это-то письмо и странно.
Росмер. Вы, верно, знаете, что жена моя была в то время больна психически.
Мортенсгор. Да, я знаю, что многие так думали. Но едва ли можно было заметить что-нибудь такое по ее письму. Если я говорю, что письмо это странное, то совсем в ином смысле.
Росмер. И что же такое вздумала написать вам моя бедная жена?
Мортенсгор. Письмо у меня дома. Начинается оно приблизительно с того, что она живет в страхе и трепете, потому что здесь, в этих краях, столько злых людей. И эти люди только и думают, как бы повредить вам.
Росмер. Мне?
Мортенсгор. Да, так говорится в письме. И затем следует самое странное. Сказать ли вам это, господин пастор?
Росмер. Непременно! Все, все! Безусловно.
(*782) Мортенсгор. Покойная фру Росмер просит и умоляет меня быть великодушным. Ей известно, - говорится в письме, - что меня отрешили от должности учителя по милости пастора. И вот она упрашивает меня не мстить.
Росмер. Какого же рода мести она опасалась с вашей стороны?
Мортенсгор. В письме говорится, что если до меня дойдут слухи о каких-то греховных делах в Росмерсхольме, то чтобы я не доверял им; это все злые люди распространяют, чтобы погубить вас.
Росмер. Так и сказано в письме?
Мортенсгор. Пастор может сам прочесть его при случае.
Росмер. Но я не понимаю... что именно она себе вообразила? О чем могли ходить эти дурные слухи?
Мортенсгор. Во-первых, о том, что пастор будто бы отпал от веры своего детства. Это фру Росмер отрицала категорически - тогда. А затем... гм...
Росмер. Затем?
Мортенсгор. Да, затем она пишет... довольно-таки сбивчиво... что не знает ни про какие греховные отношения в Росмерсхольме. Что ее тут никогда не обижали. И если такие слухи пойдут, она умоляет меня не касаться их в "Маяке".
Росмер. Ничьего имени названо не было?
Мортенсгор. Нет.
Росмер. Кто доставил вам это письмо?
Мортенсгор. Этого я обещал не выдавать. Оно было мне доставлено вечером, в сумерки.
Росмер. Если бы вы сразу навели справки, вы узнали бы, что моя бедная, несчастная жена была не совсем вменяема.
Мортенсгор. Я и расспросил. Но, должен признаться, мое впечатление было несколько иным...
Росмер. Иным?.. Но почему, собственно, вы сообщаете мне теперь об этом давнишнем, бессвязном письме?
Мортенсгор. Чтобы посоветовать вам быть крайне осторожным, пастор Росмер.
Росмер. В частной своей жизни, что ли?
(*783) Мортенсгор. Да. Вы не забывайте, что с этих пор вы уже не такой человек, которого никто не осмелится затронуть.
Росмер. Так вы все остаетесь при том, что мне есть что скрывать от людей?..
Мортенсгор. Не знаю, почему бы свободомыслящему человеку не пользоваться жизнью вовсю, насколько это возможно. Но, повторяю, будьте впредь осторожны. Если пройдет слух о чем-либо, что идет вразрез с предрассудками, - можете быть уверены, что это дурно отразится и на всем деле духовного освобождения. Прощайте, пастор Росмер.
Росмер. Прощайте.
Мортенсгор. Я отправлюсь прямо в типографию, чтобы поместить важную новость в "Маяке".
Росмер. Поместите все целиком.
Мортенсгор. Я помещу все, что нужно знать добрым людям. (Кланяется и уходит.)
Росмер стоит в дверях, пока тот спускается с лестницы. Слышно, как запирается входная дверь внизу.
Росмер (в дверях зовет негромко). Ребекка. Ре... Гм... (Громко.) Мадам Хельсет, фрекен Ребекка внизу?
Мадам Хельсет (снизу, из передней). Нет, господин пастор, ее тут нет.
Портьера в глубине комнаты раздвигается, и показывается Ребекка.
Ребекка. Росмер!
Росмер (оборачивается). Как? Ты была в моей спальне? Дорогая, что ты там делала?
Ребекка (подходя к нему). Подслушивала.
Росмер. Что ты, Ребекка! Как же ты могла?
Ребекка. Да, могла. Так у него это гадко вышло... насчет моего утреннего платья, что...
Росмер. А-а, значит, ты была там, и когда Кролл?
Ребекка. Да. Я хотела знать, что такое он затаил в душе.
Росмер. Я бы ведь рассказал тебе.
Ребекка. Едва ли рассказал бы мне все. И, конечно, уж не его собственными словами.
(*784) Росмер. Так ты все слышала?
Ребекка. Большую часть, я думаю. Мне пришлось спуститься на минутку, когда Мортенсгор явился.
Росмер. А потом опять поднялась?..
Ребекка. Ты не сердись, друг мой.
Росмер. Поступай всегда во всем, как сама находишь правильным и справедливым. Ты ведь вполне свободна. Но что же ты скажешь теперь, Ребекка?.. Ах, никогда, кажется, я так не нуждался в тебе, как теперь.
Ребекка. Да ведь мы с тобой были готовы к тому, чего и следовало ожидать.
Росмер. Нет, нет... не к этому.
Ребекка. Не к этому?
Росмер. Я, правда, думал, что рано или поздно наши прекрасные, чистые, дружеские отношения будут заподозрены и забросаны грязью. Но не Кроллом. От него я никогда не мог ожидать ничего подобного. Другое дело - от всех этих людей с грубой душой и нечистыми взглядами. Да, да... недаром я так ревниво скрывал наш союз. Это была опасная тайна.
Ребекка. А очень нужно обращать внимание на то, как нас судят другие люди! Мы-то сами ведь знаем, что на нас нет никакой вины.
Росмер. Я? На мне нет вины? Да, я так и думал - до сегодня. Но теперь... теперь, Ребекка...
Ребекка. Что теперь?
Росмер. Как объяснить себе ужасное обвинение Беаты?
Ребекка (не выдержав). Ах, да не говори о Беате! Не думай больше о Беате! Ведь ты уже вышел было из-под ее влияния, отделался от покойницы!
