Филипп Эриа - Семья Буссардель
Беседы с финансистом Сушо сразу же покорили Флорана, но Лидия не отрешилась от обычной своей осторожности, - и сейчас она поджидала мужа со смешанным чувством надежды и страха. Наконец она заметила его в сумерках. Он
Когда он подошел ближе, Лидия разглядела, что он несет горшок с цветами, обернутый в белую бумагу, и поняла, что Флоран идет с добрыми вестями. Значит он наконец договорился с финансистом. Лидия вздохнула, потом улыбнулась. Она встала с кресла, опустила на окне занавеску, подержала над огнем, пылавшим в камине, туго свернутую бумажную трубочку, с ее помощью зажгла масляную карселевскую лампу и поставила ее на круглый столик. Под железным абажуром фитиль разгорелся, пламя отбросило на потолок золотой диск, и по всей комнате разлился неяркий ровный свет. Сумрак отступил, сгустился в углах, вдоль карнизов и в глубине алькова, за кроватью.
- Вот, пожалуйста, - сказал Флоран, бросив на стол сложенный листок.
Он даже не успел снять шляпу, поцеловать жену, преподнести ей принесенный цветок. Он ворвался как вихрь. Лидия затворила за ним дверь и хотела было помочь ему раздеться.
- Нет, погоди, - сказал он. - Сначала прочти. - Поставив горшок с цветком на комод, Флоран снял шляпу и пальто с многоярусными пелеринами, именуемое каррик, потом сел в кресло и принялся стаскивать с ног сапоги. Лидия склонилась у лампы, держа в руках листок.
- Я не очень хорошо понимаю, Флоран.
- А кажется, все ясно. Чего ты не понимаешь?
- Да тут какой-то биржевой маклер заявляет, что он берет тебя на службу в свою контору. Кто же это такой? Ты никогда о нем не говорил. Я даже имени его не слыхала.
Привычным движением она, как и каждый вечер, подала ему мягкие туфли, но протянула их только одной рукой, а в другой все держала письмо. Потом села напротив мужа и добавила:
- А я думала, что это господин Сушо берет тебя в свое дело.
- И правильно думала.
Надев мягкие туфли и домашнюю куртку, развязав галстук, он наконец решился все рассказать жене. Она не все поняла. Выросшая в кругу провинциальной торговой буржуазии, она совсем растерялась, слушая рассуждения мужа, в которых он затрагивал такие широкие проблемы. Она запомнила только, что лица, сведущие в биржевых делах, предусматривали, что в 1816 году будет в корне изменен устав, определяющий положение биржевых маклеров; что в этот устав включат специальные пункты касательно парижских маклеров, каковые пункты господину Сушо прекрасно известны; известно, например, наверняка, что биржевой маклер, который пожелает передать свою должность другому, обязан будет представить кандидатуру своего преемника на утверждение его величества и что, наконец, человек, притязающий на этот пост, должен отвечать трем условиям: пользоваться всеми гражданскими правами, иметь не менее двадцати пяти лет от роду, обладать четырехлетним опытом работы в конторе нотариуса или биржевого маклера. Относительно возраста и гражданских прав Флоран отвечает поставленным требованиям. Остается лишь одно условие: предварительный стаж. Понимает теперь Лидия?
- А разве речь идет о том, чтобы маклер когда-нибудь сделал тебя своим преемником? Ведь ты еще не служил у него!
- Ну, этот маклер или какой-нибудь другой. Сушо все определит в свое время. Он оставляет за собой выбор конторы, подлежащей передаче, и выкуп внесенного маклером залога. Разумеется, я предоставляю ему действовать по своему усмотрению. Такое счастье, что он берет в свои руки это дело и мое будущее!
И тут Флоран заговорил о вознаграждении, которое он будет получать.
Супруги сидели у круглого столика с доской из черного и белого мрамора, на которую падал свет из-под металлического абажура карселевской лампы. Этот мраморный полированный диск, блестевший, как зеркало, на середине комнаты, был в ней самым ярким световым пятном. Флоран удобно раскинулся в кресле и грел ноги, протянув их к камину. Лидия сидела на краешке стула, сложив руки на коленях. Она слушала очень внимательно, но, по-видимому, не все еще уяснила себе. Уклончивые объяснения Флорана сбивали ее с толку.
- Вот что, - сказала она. - Как я понимаю, этот господин Сушо, предусматривая перемены на бирже, о каких ты говорил, хочет, чтобы в будущем году у него был в подчинении маклер, которому он доставит должность на бирже... Нет, погоди, - добавила она, когда муж сделал жест, собираясь что-то ответить. - Погоди. Хорошо, ну, он просто хочет оказать поддержку новому маклеру, на которого может положиться, и помочь ему расширить свои операции. Верно, друг мой?
- Если хочешь, да.
- Ну так вот, мне кажется куда проще ему самому занять эту должность, чем пользоваться подставным лицом.
- Да ты не знаешь самых азов биржевого дела! Маклер не имеет права производить за свой счёт ни одной операции на бирже или в банке, и Сушо тогда пришлось бы отказаться от всех своих спекуляций.
- Своих спекуляций? - тихо переспросила Лидия, стараясь кротостью успокоить раздосадованного мужа. - Так он занимается спекуляциями? А ты мне никогда не говорил.
- А как ты думаешь, откуда у него деньги берутся? Разве ты не знаешь, как он широко живет, какой у него дом!
- Откуда же мне это знать, Флоран? Ты меня не познакомил с господином Сушо и ни разу не брал меня с собою, когда бывал у него.
- Ну разумеется. Тебе там совсем не место.
И сказав это, Флоран сразу прикусил язык.
- Ах, вот как? - воскликнула она.
Он видел, что Лидия с удивлением смотрит на него, и понял, о чем она думает: если общество Сушо не годится для порядочной женщины, то разве сам он заслуживает доверия порядочного человека, разве можно участвовать в его делах?
- Сушо - холостяк, - заметил Флоран. - У него иной раз бывают актрисы, танцовщицы...
Лидия встала. Ей больно было спорить с мужем, да еще в такой день, когда он вернулся домой веселым, довольным. Но еще тяжелее было скрывать от него свои мысли. Она не умела хитрить, держать про себя свои соображения, остерегаясь откровенно высказывать их, когда они ясно сложились в ее голове. Она была самой простодушной женщиной в мире.
Она прошла в полумраке за креслом Флорана, ласково провела рукой по волосам мужа и молча коснулась их поцелуем.
- Я тебе цветочек принес, друг мой, - произнес он через мгновение.
- Ах боже! Ведь и правда! Какая я рассеянная! Вместо того чтобы надоедать тебе своими расспросами, лучше бы... Ну что за прелесть! Просто чудо!
Поставив горшок на столик, она развернула бумагу и с восхищением смотрела на кустик белого вереска с плоскими круглыми цветочками, похожими на сливочные помадки.
- Это капский вереск, - сказал Флоран, - его надо почаще выносить на воздух, поливать.
- Ну конечно.
Лидия захлопотала. Из шкафа, служившего буфетом, с тех пор как эта комната стала и спальней и столовой, достала расписную суповую миску, поставила в нее горшок и слегка полила кустик.
- Красивее всего, когда он стоит на угловом столике, - сказала она, переставляя цветок с места на место. - Но нынче вечером оставим его около лампы, я хочу им полюбоваться.
В тепле цветы запахли сильнее, и по комнате разлился крепкий сладковатый аромат. Лидия пододвинула свое кресло к креслу Флорана и, усевшись, протянула мужу обе руки:
- Как ты меня балуешь, друг мой!
Она с любовью смотрела на него и, может быть, любила его в эту минуту еще больше оттого, что поспорила с ним. С уст ее уже готово было сорваться признание в заветной тайне, но Флорана занимали совсем иные мысли, и он не заметил ее порыва. Он снова пустился в рассуждения; доводов ему было не занимать стать.
- Пойми, душенька, времена переменились! Бывают в истории такие периоды, когда один год надо считать за два, и не только потому, что событий тогда случается множество. Но и в области идей происходят стремительные перемены. Мы сейчас находимся на повороте. Горе тому, кто этого не замечает, вздумает цепляться за старые системы и даст другим обогнать его. Ведь все изменилось. Дело не может идти так, как оно шло при Республике... И даже так, как это было при императоре, - добавил он, безотчетно понижая голос.
Намек на Наполеона вырвался у него не случайно. Воспоминания об императоре всегда жили в тайниках его души, но чаще всего ему приходилось их сдерживать. Как и все молодые люди того времени, Флоран не мог не поддаться наваждению, каким было царство Наполеона. Однако Флоран не сделал его своим кумиром. Он был свидетелем могущества человека, пленявшего многие поколения - даже те, которые его не знали, - но не принадлежал к числу его духовных сыновей, он не бывал в его походах и не получал от него никаких милостей. При Наполеоне он был мелким начинающим чиновником, а в национальной гвардии тоже занимал второстепенный пост - это предохранило его от фанатичного преклонения перед императором; карьера отца, сколь ни была блестящей, оборвалась рано, а посему чувство признательности и тщеславие не могли привязать семейство Буссардель к императорской колеснице. Воспитание, полученное Флораном, не подготовило его ни к воодушевлению на поле боя, ни к мечтам о власти над всем миром, ни даже к участию в том движении мысли, которое возглавляли писатели, уже ставшие знаменитостями. Он представлял собою полную противоположность молодым предшественникам романтиков и, намереваясь идти в ногу со временем, полагал, что наступившее время сотрет с лица земли стеснительные нововведения, появившиеся за последние двадцать пять лет. Родись Флоран на десять лет раньше, он при том же происхождении и том же воспитании, быть может, и был бы пламенным сторонником этих новшеств. Но в 1789 году он был трехлетним ребенком, к 18 брюмера - подростком, а возраста зрелости достиг после коронации Наполеона. Он поступил на государственную службу, когда люди его среды, родственные ему по духу, как он это чувствовал, уже начинали страшиться головокружительного взлета Франции и желали, чтобы деловая жизнь в стране наконец оживилась. Под влиянием этих практических умов, их критики существующих порядков и завершилось его духовное развитие. Оно было плодом последних лет императорской власти, и вступление этого молодого человека в зрелую пору жизни совпало с моментом крушения империи.
