Элизабет Хауэр - Фарфоровое лето
Она остановилась посреди дорожки, ведущей к садовой калитке, связка ключей в ее руке позвякивала. Хотя солнце ее не слепило, она приложила ладонь ко лбу, как будто не веря собственным глазам. Так она и стояла, не двигаясь. Потом рука Агнес, проведя по носу, губам и подбородку, потянулась к карману передника, где и скрылась.
— Привет, Агнес, — сказал Бенедикт. — Очнись, наконец, это же мы, Кристина и я.
Первые часы мы провели, старательно пытаясь наладить взаимоотношения с Агнес. Она показывала нам дом и еще до вольно неухоженный сад. При этом она не обращала на меня никакого внимания, а смотрела только на Бенедикта. По его мимике она пыталась определить, как ему нравятся ее владения.
— Ты здорово все устроила, Агнес, — сказал наконец Бенедикт, — я от тебя этого не ожидал.
Агнес даже не улыбнулась, услышав это, но она распрямилась и стала выглядеть как-то значительнее, ее черты смягчились, приобрели приветливое выражение.
— А вам, — спросила она меня тихо, — вам тоже нравится?
— Очень, — ответила я, — правда, Агнес.
Я не кривила душой. Дом был непритязательным, приветливым и светлым, в нем стоял смолистый запах, как от свежесрубленных деревьев. Немногочисленные предметы обстановки хорошо подходили к низким помещениям. Агнес выбрала для занавесок и покрывал яркие цвета, хорошо сочетавшиеся друг с другом. Окно с цветами произвело сначала впечатление чего-то чужеродного, впрочем, множество цветущих растений оживляли комнату. А кухня у Агнес была такой, какую я всегда хотела иметь. Небольшая, но вместительная, с белой эмалированной газовой плитой, которую можно было топить и углем, с настоящим буфетом: у него деревянные дверцы внизу и стеклянные наверху, через них видны пузатые миски, стеклянные стаканы с ручками и нарядные, вышитые крестом полотенца. Стол со скамейкой углом, пол из чисто обструганных досок. Я села на скамейку, сняла туфли, уперлась локтями в стол и сказала:
— Агнес, пожалуйста, затопи, я хочу услышать, как гудит огонь.
Она вышла и вернулась с корзиной, полной тонкого хвороста, он сразу же разгорелся, стал потрескивать и пощелкивать, лишь когда Агнес положила сверху толстое буковое полено, пламя утихомирилось. Я наслаждалась этим огнем в начале лета, Бенедикт сидел рядом со мной, зевнув, он потянулся и сказал:
— У тебя уютно, Агнес, — и добавил:
— Почти так же, как у Чапеков.
Этого ему говорить не следовало.
Агнес рванула к себе кастрюлю с молоком, которую как раз собиралась поставить на огонь. Молоко брызнуло на уже разогревшуюся плиту, сразу же запахло горелым. Скомканной газетной бумагой Агнес начала вытирать плиту, она не поднимала головы.
— В последнее время у Чапеков было не так уж и уютно, — сказала я. — Бенедикт ушел оттуда.
Агнес подошла, встала у стола.
— Навсегда? — спросила она.
Бенедикт кивнул.
— Теперь ты останешься здесь?
— На какое-то время, — ответил Бенедикт. — Так что из одного деревянного дома я перебрался в другой. Но твой дом лучше, Агнес.
— Я знаю, — сказала Агнес. — Это и твой дом, Бенедикт. Я строила его не только для себя.
Бенедикт не нашелся сразу, что ответить.
— Спасибо, Агнес, — сказал он после минутного молчания. — Я знаю, как ты ко мне относишься. Посмотрим.
Я поняла, что он хочет уклониться от ответа, не связывать себя обещанием. Но в тот момент для Агнес было достаточно вывести Чапеков из игры. Я подумала о Руди, и у меня впервые возникло чувство вины, которое я тут же заглушила. Мой взгляд упал на чемодан, все еще стоявший у входа. Агнес вела себя так, как будто его не существовало.
— Вы сегодня же возвращаетесь домой? — спросила она меня.
— Кристина останется здесь, — объявил Бенедикт.
— Здесь всем не хватит места, — запинаясь, пробормотала Агнес, — может быть, у столяра, где я жила раньше?
— Агнес, у тебя есть комната для меня, моя комната. В ней будет спать и Кристина.
Я всегда считала себя современной, раскрепощенной женщиной, лишенной предрассудков. В тот момент я напрочь забыла об этом, съежившись на скамейке. Для Агнес я все еще была женой Конрада.
Агнес подложила дров, и отсвет огня упал на ее лицо.
— Понимаешь, — сказал Бенедикт, — мы не хотим тебя обманывать.
— Господин доктор, — сказала мне Агнес и отвернулась, чтобы вытереть руки, — упоминал, что вы дружите с Бенедиктом.
Я тут же потребовала, чтобы она рассказала о своей встрече с Конрадом. Что она и сделала. Правда, я была убеждена, что она рассказала не все. Потом Агнес вышла и долго не появлялась. Мы с Бенедиктом сидели за столом, изредка переговариваясь, и ждали. Наконец она появилась, неся еду и вино, сама она ничего не ела и не пила.
В комнате Бенедикта над кроватью висела картина с красавицей, окруженной парящими ангелами, в выстеленной бархатом лодке. Бенедикту картина была хорошо знакома, и все же он не мог не рассмеяться. Я прижала палец к губам.
В последующие дни мы обследовали территорию, примыкающую к дому, совершали маленькие прогулки в деревню. Часто мы сидели в саду и читали. Бенедикт привез в своем полотняном мешке множество книг. Мы не знали, как подступиться к Агнес, почти не разговаривавшей с нами, избегавшей нас. Лишь оставаясь наедине с Бенедиктом, она оживлялась. Ему не удалось скрыть от нее, что он повредил ногу, я не знаю, сказал ли он ей, как это произошло. Как бы то ни было, она не допускала, чтобы я чистила и перевязывала раны. Она сама очень тщательно проделывала это по утрам и вечерам. Я заметила, что ей не хочется, чтобы я присутствовала при перевязках, и вообще я чувствовала, что меня не хотят, а только терпят. Агнес не так представляла себе совместную жизнь с Бенедиктом. Ее привязанность ко мне, раньше так часто проявлявшаяся, сменилась заметной недоброжелательностью. Ночами мы с Бенедиктом тихо лежали в его постели, разговаривали только шепотом, а если осмеливались любить друг друга, то подавляли малейший вскрик нашего счастья.
За садом Агнес, там, где начинались поля, проходила заросшая сорняками канава. Я часто перебиралась через нее, чтобы посмотреть на широкую, засаженную пшеницей и кустиками кукурузы равнину, взгляд свободно скользил по ней, останавливаясь лишь на группах растрепанных деревьев и на спесиво торчавших вверх силосных башнях. На горизонте можно было разглядеть церковь с двумя башнями, посещавшуюся обычно паломниками, а рядом с прямой лентой дороги чернели покоробившиеся от непогоды прошлогодние стога. Куры с соседних участков рылись в канаве в поисках пищи, ненадолго взлетая, когда воздух разрывал пронзительный скрежет шкива из механической мастерской. Но такое происходило нечасто. Я как раз сидела на поросшем травой краю поля, когда появилась Агнес, чтобы выбросить мусор в канаву. Заметив меня, она испугалась и хотела тихонько повернуть назад.
— Агнес, — сказала я, — не уходи, я должна у тебя кое-что спросить.
Агнес крепко сжала ручку своего мусорного ведра, как будто это могло ей помочь.
— Когда-то ты искала меня из-за денег, которые я тебе должна, и Конрад застал тебя врасплох, он ведь сказал тебе не только о том, что я дружу с Бенедиктом. Вы говорили и о другом. Думаю, тебе следовало бы рассказать мне об этом.
Агнес не двигалась. Нас разделяла канава, в нос ударил терпкий запах крапивы и тысячелистника. Куры накинулись на объедки, они дрались за каждый кусок. Я обхватила ноги руками и положила голову на колени.
— Я обманула вас, — внезапно сказала Агнес. — Я знала Клару Вассарей.
Это неожиданное признание удивило, но не ошеломило меня. В тот момент я даже не уловила в ее словах никакой логики.
— Ну и что? — я не могла скрыть изумления. — Какое отношение это имеет к Конраду?
— Господин доктор узнал об этом, — тихо сказала Агнес. — А еще он выяснил, почему умерла Клара Вассарей.
Клара осталась далеко в прошлом. Но сейчас я смотрела в смущенное лицо Агнес, видела страх в ее глазах, вспомнила и о том, как странно она вела себя, когда я расспрашивала ее о Кларе, о Барбаре. И я поняла, что здесь должно скрываться что-то большее, чем эта ложь, в которой она призналась, что-то, о чем не знал даже Бенедикт.
— А смерть Клары, — спросила я, — она как-то связана и с тобой?
— Да, — ответила Агнес, — она связана и со мной.
Вечером того же дня, когда мы молча сидели все вместе, а сумерки превращали цветы на подоконнике в причудливые тени, Агнес рассказала нам историю смерти Клары Вассарей. Нам стало многое известно о жизни Клары, а Бенедикту еще и о его матери, и мы оба узнали о вине Агнес, с грузом которой она жила десятилетиями и о которой теперь наконец говорила с нами.
В своем эгоистичном счастье мы были сосредоточены только на нас двоих, поэтому не сразу осознали силу завершенных судеб, которые, казалось, все еще влияли на нашу собственную жизнь.
