Говард Лавкрафт - Зов Ктулху (сборник)
Я вспомнил о том, что показалось мне отпечатками, оставленными в пыли, и затрепетал от звука собственного дыхания. Снова включил фонарик и поглядел на страницу – так жертва удава глядела бы в глаза своего губителя и на клыки его.
И тогда, обессилевшей рукой, в темноте я закрыл книгу, положил ее обратно в коробку, опустил крышку ее и защелкнул вычурный крючок застежки. Значит, ее-то и суждено нести мне во внешний мир назад, если только эта вещь истинно существует… и если сама эта бездна не порождена кошмаром, и если существую я сам вместе с вмещающим меня миром.
Когда я поднялся на ноги и пустился в обратный путь, не могу сказать. Знаю одно: я был настолько далек от всего внешнего мира, что ни разу не взглянул на часы за это жуткое, проведенное под землей время.
С фонарем в одной руке, другой прижав к телу зловещий ящик, не помня себя самого, шел я на цыпочках в безмолвном ужасе мимо пропасти, извергавшей лишь дуновение, мимо кошмарных следов. Приступив к подъему, я оставил предосторожность, но все не мог стряхнуть с себя тень жуткого предчувствия, которого не ощущал во время спуска. Я страшился ждущей впереди черной базальтовой крипты, что была старше самого города; места, где холодный ветер извергался из далеких глубин. Я думал об ужасе Великой Расы, еще обитавшем внизу, пусть ослабев, пусть умирая. Я подумал об отпечатках – пяти кружках – и о странных ветрах и свисте, которые связывались с ними в моих снах. Вспомнил о рассказах местных чернокожих, в которых ужасные звуки и жуткие ветры были связаны друг с другом.
По врезанному в стену знаку я сумел опознать нужный этаж и наконец, миновав оставленную на полу первую книгу, добрался до круглого зала с противоположными арками. Справа я немедленно угадал ту самую арку, через которую попал сюда. Туда я и направился, сознавая, что завалы снаружи здания архивов замедлят мой путь. Трофей мой начинал оттягивать руку, и теперь мне становилось труднее сохранять спокойствие, спотыкаясь ногой об очередной обломок на полу.
А потом была высокая, до потолка, груда камней, над которой я едва пробрался по дороге сюда. С бесконечным страхом подступал я к ней, понимая, как много шума наделал в первый раз, минуя ее. Теперь, видев эти отпечатки, шума я опасался прежде всего. Металлический ящик все больше и больше мешал моим движениям.
Но наверх я поднялся без всяких трудов и там стал толкать ящик перед собой. Сам же полз следом – фонарик в зубах, – царапая спину о сталактиты.
Когда я наконец попробовал ухватить ящик, он вдруг поехал вперед по склону с шумом и грохотом, вызвавшим эхо, от которого меня бросило в холодный пот. Я немедленно рванулся за ним и поднял, прекратив шум, но, буквально через секунду, оступившись, снова против желания поднял грохот.
Он и погубил меня. Показалось мне или нет, но откуда-то из-за моей спины донесся жуткий ответ. Мне показалось, что был это пронзительный свист, ни на что на Земле не похожий, немыслимый, описать который невозможно никакими словами. В случившемся угадывалась мрачная ирония: если бы не страх, не паника, второго падения никогда не случилось бы.
Ну а тогда остервенение мое сделалось полным, непереносимым. С фонариком в руке, чуть не роняя металлический ящик, я прыгал с камня на камень, ничего более не ощущая, кроме безумного желания выбраться скорее из этого кошмарного подземелья в живой мир пустыни, к лунному свету, оставшемуся надо мной.
Не знаю, когда я добрался до горы обломков, уходившей кверху, в непроглядный мрак под обрушившейся крышей, и, ставя синяк за синяком, с новыми и новыми ссадинами полез вверх, по крутому склону из блоков и острых обломков.
Тогда разразилось несчастье. Едва я перевалил через вершину, ноги мои поехали, и я вдруг покатился вниз в лавине камня, с пушечным грохотом, сотрясающим черный воздух пещеры, оглушая уши сокрушительными реверберациями.
Не знаю, как я выбрался из этого хаоса, но, на мгновение придя в сознание, помню, как прыгал, карабкался, полз по коридору в утихающем грохоте… Ящик и фонарь еще были со мной.
Но истинное безумие настало, едва я приблизился к первобытной базальтовой крипте, которой так опасался. Когда стихло эхо поднятой лавины, я вдруг услышал тот жуткий свист, бесконечно чуждый уху людскому, тот, что слышал уже. На этот раз сомневаться не приходилось, но хуже всего было то, что свист доносился не сзади – откуда-то спереди.
Кажется, я завизжал. Смутно помню, как бежал адским базальтовым подземельем прежнего мира, а проклятый свист доносился из разверстой тьмы беспредельных черных глубин. Подул ветер – не прохладный сквознячок, как прежде, – свирепый могучий порыв яростно и гневно вырвался из отвратительной бездны, откуда недавно еще вырывался лишь непристойный свист.
Помню еще, как я прыгал, как перелезал препятствия, а ветер толкал меня в спину, и свист становился сильнее и сильнее, охватывал меня словно щупальцем… как бы разил из далеких подземных глубин.
Но ветер, дувший в спину, не помогал мне – он задерживал мое продвижение, останавливал меня на пути, подобно удавке или лассо. Но я шел – наперекор свисту – и, осилив завал, снова оказался за барьером из огромных блоков – там, где начинался подъем к поверхности.
Помню, как через арку глянул в машинный зал и едва не закричал, заметив наклонный спуск, уводящий к одной из этих кощунственных дверей, оставшихся в двух уровнях подо мной. Но крика не вышло, я только бормотал про себя, что это только сон и я скоро проснусь, что на самом деле я в лагере, а может быть, и дома – в Аркхеме. Надежды эти укрепили мой рассудок, и я принялся подниматься по склону на более высокий уровень.
Конечно же, я помнил, что мне предстоит перебраться через четырехфутовую щель, но прочие страхи не позволяли еще осознать всего ужаса до тех пор, пока пропасть не оказалась передо мною. Одно дело прыгать вниз, но смогу ли я столь же непринужденно перепрыгнуть расщелину вверх по склону… в панике, утомленный, отягощенный металлическим ящиком и ненормальным сопротивлением дующего в спину дьявольского ветра? Я подумал обо всем этом в последний момент… и о безымянных тварях, что гнездились в черной пропасти подо мной.
Свет фонаря слабел, но по памяти я все-таки заранее понял, что очутился возле расщелины. Порывы холодного ветра, тошнотворный визг позади на какой-то миг показались мне благодетельным даром, притупившим ужас мой перед разверстой пастью впереди. И тут я ощутил новые порывы ветра и свист – но уже спереди – приливами мерзости, извергавшимися из глубин непредставимых и непредставляемых.
Теперь вокруг меня творился сущий кошмар. Рассудок померк, и, забыв обо всем, кроме животного стремления к бегству, я рванулся по склону вверх, словно никакой пропасти не существовало. И когда передо мной предстал край ее, я прыгнул, отчаянно… вкладывая в движение все силы, которыми обладал, и на миг исчез в пандемониуме, черном кружащем водовороте мерзких звуков, перемешанных с угольной… что там… ощутимой пальцами тьмой.
Тут, насколько я могу вспомнить, все и закончилось. Все последующие мои впечатления целиком принадлежат к области фантасмагории или бреда. Сон, безумие, воспоминания странным образом смешивались, порождая одну за другой фантастические обрывочные иллюзии, ни в коей мере не связанные с реальностью.
Неисчислимые лиги летел я сквозь вязкую разумную тьму посреди вавилонского столпотворения звуков, каких не знала Земля, не слышал никто из обитавших на ней. Во мне вдруг начали пробуждаться какие-то рудиментарные чувства, указывая ямы и полости, в которых гнездился ужас, не знающие солнца ущелья, подземные океаны, а возле них города с черными базальтовыми башнями, в которых не было света.
Тайны первозданной планеты, со всеми незапамятными эонами ее истории, без звука, без света вспыхнули в моем мозгу, и я познал тогда вещи, которые не могли бы открыться мне прежде – даже в самых дичайших из моих видений. И все время холодные пальцы влажных облаков крутили и вертели меня, а ведьмин проклятый визг покрывал чередующиеся мгновения молчания, которыми то и дело прерывалось вавилонское столпотворение голосов в водоворотах кромешной тьмы.
А потом я вновь увидел циклопический город моих снов не в руинах – таким, как он мне представлялся. Я вновь пребывал в нечеловеческом коническом теле и бродил посреди толп Великой Расы, среди заточенных ею умов, торопившихся с книгами по коридорам и просторным пандусам.
Но поверх этих картин в жуткие, молниеподобные моменты озарения накладывалось слепое ощущение отчаянной схватки… щупалец свистящего ветра и безумного полета летучей мыши по отвердевшему воздуху, лихорадочного бегства в продутой ветром мгле, камней под ногами и руками, подъема.
Наконец что-то вспыхнуло наверху… далекий голубоватый неясный клочок. А потом мне снился сон: как карабкался вверх и ветер дул мне в спину, сардонический свет луны, ухмылявшейся наверху, пока я выползал по груде обломков, осыпавшейся под ногами и обрушившейся, покоряясь мерзкому урагану, едва я очутился на твердом месте. И злобные и унылые колыхания сулящего безумия лунного света поведали мне наконец, что я вернулся в мир, некогда казавшийся мне реальным.
