Йозеф Томан - Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
- Под личиной милосердия здесь пекутся об отбросах человечества, любого бродягу ставят на одну доску с дворянином! Позор!
На мраморных плитах поднялся гневный ропот.
- Смотрите, развалились на камнях, как змеи на солнцепеке! И город терпит это... Пойдемте прочь, господа.
- Да убирайтесь поскорей! - кричит грубый. - Эта компания не для вас! Тут ведь и камнем запустить могут, ясно?
- Только подойди, оборванец! Я проткну тебя насквозь!
Камни просвистели в воздухе. Зеленая луна глядит с высоты... Глухой удар, вскрик:
- Я ранен! Стража! На помощь!
Насмешливый голос взвился:
- Помогиииите! Компрессы на шишку благородного сеньора!
Дворяне спешно удаляются.
Тихий голос заключает:
- Нехорошо - насилие...
Но грубый резко обрывает его:
- А ты, коли их руку держишь, сейчас тоже по зубам схлопочешь!
Тут больной со стоном упал ничком на мраморную плиту. Женщина вскрикнула:
- Что с тобой, старый?!
Тот, заикаясь:
- Кровь... кровь... хлынула изо рта... О боже!
Женщина в испуге:
- Он умирает! Помогите! Помогите!
Тихий голос, как бы вспоминая кого-то:
- В пятом часу утра часто умирают...
Женщина бросилась к воротам монастыря, стучит, зовет на помощь:
- Достопочтенные братья, здесь человек кончается!
Тишина - такая бездонная, какая бывает, когда она предвещает приближение смерти.
Из ворот выходит Мигель.
Взойдя на кучу мраморных плит, он наклоняется к больному:
- Больно тебе, брат?
- Не больно... Только вот кровь все течет, и холодно... По этому холоду чувствую - умираю...
- Ты не умрешь, - говорит Мигель. - В обители...
- Нет! - перебил больной. - Я хочу умереть на вольном воздухе. Мне бы исповедаться, брат...
Вмешался насмешник:
- Еще бы! Хорош был гусь. У него на совести - ой-ой-ой!
- Отойдите, друзья, - вопросил Мигель. - Он хочет исповедаться, а я хочу его выслушать. Говори, друг, я слушаю.
- Воровал я... Часто воровал. Деньги, хлеб, одежду, даже овцу раз украл. Пьяным напивался и тогда колотил жену и детей. А с одной женщиной... ну, понимаешь. У нее потом ребенок был. А я и не знаю, что с ними... Лгал. Жульничал в картах. И опять крал - унес все, что было в шкатулке корчмаря...
Умирающий замолчал.
- Это все? - робко спросил Мигель.
- Все. Больше не помню.
- Ты никого не убил? - тихо подсказал исповедник.
- Что ты обо мне думаешь, монах? - оскорбленно приподнял голову исповедующийся.
Мигель сжал губы, потом смиренно проговорил:
- Я только спросил. Прости меня, брат.
Потом - тишина, и сверлит сознание Мигеля мысль - как мало грешил этот человек в сравнении с ним самим...
До чего же скверен я рядом с ним!
Свистящее дыхание возвращает его мысли к несчастному.
- Не бойся, милый! Бог простит тебе.
- Правда? - шепчет тот. - Я часто бывал голоден. Потому и воровал...
- Бог уже простил тебя. Верь мне!
- О, это хорошо... Спокойно умру - правда, теперь можно? Совесть свою облегчил...
Мигель молится над обломком человека.
Потом обращается к людям:
- Подойдите! Он исповедался в грехах и покаялся в них. И вот отошел ко господу.
Люди приблизились - медленно, тихо.
- Мы будем бодрствовать над ним, - говорит женщина.
- Бодрствовать над мертвым - невеселое занятие, - ворчит грубый. - Но так уж положено...
- Я останусь с вами, - говорит Мигель.
И стало тихо.
Ночь уплывает, луна закатилась за городские стены, темнота начала рассеиваться.
Рассвет пробивается сквозь тьму.
- Кто похоронит его? - спросил грубый голос.
- Я! - ответил Мигель и, подняв на руки застывшее тело, понес его. Люди молча последовали за ним.
На плите белого мрамора с нежными прожилками темнеет большое багровое пятно крови.
- Вы все еще не верите, что он святой?
Насмешник не верит:
- Ну да! Это его долг. Не более.
А тихий голос уже думает о голодном утре:
- Пора нам. Пора на паперть с протянутой рукой - скоро люди пойдут к службе.
Встряхнулись - то ли от утреннего холодка, то ли при мысли об умершем и разошлись.
* * *
Время летит, и вырастает здание.
В большом больничном зале возводится алтарь, чтоб больные могли слушать мессу и видеть образ божий.
По примеру Мигеля попечение о бедных сделалось модой среди севильского дворянства. Герцоги и графини лично приносят Мигелю денежные вклады на строительство и устройство.
Дон Луис Букарелли, рыцарь ордена Сантьяго, передал Мигелю двадцать четыре тысячи пятьсот дукатов с настоятельной просьбой употребить их так, как, по мнению Мигеля, это угодно богу.
После него приходили многие.
Заказаны койки для больных, мебель и прочее, что нужно.
Затем Мигель призвал Мурильо и поручил ему украсить росписью храм и больницу.
- Я хочу, Бартоломе, чтобы твое искусство принесло радость больным. Хочу, чтобы ты приблизил бога их сердцам. Искусство же говорит громче всякого проповедника.
- Выполню с радостью, - отозвался Мурильо.
Через месяц он пришел снова:
- Я продумал задание, которое доверил ты мне, друг. Я напишу десять библейских сцен.
- Хорошо. Я не стану вмешиваться в твой замысел. И выбор сюжетов предоставляю тебе. Мне бы только хотелось, чтобы на одной из картин ты изобразил ужас умирания и смерти. Сделай это ради меня и в назидание прочим.
Но Мурильо отказывается:
- Не требуй этого от меня, брат! Мне больно смотреть на недуги и умирание. Это внушает мне ужас. Отдай эту работу Вальдесу Леалу.
- Ты просишь за человека, который в Академии строил козни против тебя? - изумлен Мигель.
Мурильо развел руками:
- Он лучше других сможет написать картину, которую ты хочешь.
- Хорошо. А какие сюжеты избрал ты, Бартоломе?
- Пока у меня обдумано пять картин: жертвоприношение Авраама, источник Моисея, чудо разделения хлеба и рыб, милосердие святого Иоанна и благовещение.
- А остальные?
- Это будет - Иисус исцеляет больного. Иисус - дитя, Иоанн Креститель дитя, и ангел, спасающий святого Петра. Десятая картина будет изображать святую Изабеллу, королеву Угорскую.
- Картин должно быть обязательно десять?
- Нет.
- Напишешь для меня одиннадцатую - возвращение блудного сына?
Мурильо обнял друга и обещал.
В те поры простился с жизнью король Филипп IV, и от имени его малолетнего, болезненного сына, короля Карла II, править стала королева-мать - Мария Анна Австрийская, дочь императора Фердинанда III; а Испания все глубже упадала в нищету и долги.
Но Каридад росла.
И вот закончена стройка, и открылся взорам храм - просторный и светлый, искусно изукрашенный.
За труды свои, занявшие четыре года, Мурильо получил из рук своего друга Мигеля справедливую плату - семьдесят восемь тысяч сто пятнадцать реалов.
Вальдес Леал написал две картины столь потрясающей жизненности и осязаемости, что ужас охватывал человека при взгляде на них:
"Las Postrimerias", или Аллегория Смерти, и "Finis Gloriae mundi", или Аллегория Бренности.
Мурильо, рассматривая эти картины вместе с Мигелем, сказал с неприязненностью, которую не сумел скрыть:
- Тот, кто захочет смотреть на это, должен будет зажать себе нос...
Но Мигель доволен работой Вальдеса.
Храм и больница были торжественно освящены новым архиепископом Севильским, ибо дон Викторио умер, не дождавшись воплощения замысла Мигеля.
Приехали знаменитые врачи, приглашенные Мигелем, и завтра Каридад примет первых больных.
* * *
Всю ночь провел Мигель на молитве.
- Ниспошли, господи, мир душе моей...
Но неизменен, неисповедим лик бога. Рассвело. Монахи запели торжественную утреннюю молитву, и в ворота, украшенные пальмовыми листьями, хлынула толпа недужных. Одни ковыляют на костылях, других вносят на носилках - и все, ступив на мраморный пол, застывают в изумлении.
Мигель присматривает за тем, как братья-санитары размещают больных, и вдруг замечает знакомое лицо:
- Вехоо!
Больной пристально вглядывается - узнал наконец монаха, улыбнулся уголками губ, но от слабости не может сказать ни слова.
Мигель берет за локоть врача и подводит к Вехоо.
- Есть ли надежда? Можно ли спасти его?
- Кто это? - осведомляется врач, щупая пульс больного.
- Великий артист и хороший человек.
- Ваш друг, отец настоятель? - вежливо спрашивает врач.
Мигель покраснел.
- Да. Но и все здесь - мои друзья.
- Понимаю, - улыбнулся врач. - Вы не хотите никому оказывать предпочтение. Но этот человек вам дорог.
Он осмотрел Вехоо, посоветовался с другим врачом. Затем оба подошли к Мигелю.
- Надежды мало, ваша милость, - говорит один.
- Вернее сказать, ее почти нет, - поправляет его коллега.
- Все зависит от ухода. От заботливости. Здесь нужно исключительное внимание. Банки точно в срок, лекарства вовремя. Я отдам особое распоряжение всем санитарам.
- Нет! - возражает Мигель. - Я сам буду ухаживать за ним.
