Оноре де'Бальзак - Сочинения
В восемнадцать лет она была так начитана, как желательно было бы видеть нынешних молодых авторов. Чтение всевозможных книг помогло ей гораздо лучше обуздать свои страсти, чем монастырская жизнь, где только хуже разгорячается воображение молодых девушек. Ее ум, наполненный массой не переработанных и не классифицированных сведений, руководил ее детским сердцем. Ее воображение было загрязнено, но не повлияло на чистоту ее плоти, это обстоятельство, конечно, крайне удивило бы философа и наблюдательного человека, если бы кто-нибудь в Нанте мог заподозрить, что за личность была мадемуазель де Туш. Результат был совершенно неожиданный: Фелиситэ не имела никакого влечения к чему-нибудь дурному, она довольствовалась тем, что знала об его существовании. Старика Фокомба она приводила в восхищение тем, что помогала ему: она написала под его именем три сочинения, которые он всецело приписывал себе, в своем ослеплении. Такой усиленный труд, несоразмерный с ее физическим развитием, привел к тому, что Фелиситэ заболела; кровь слишком сильно закипела в ней, и с ней чуть не сделалось воспаление в груди. Доктора предписали ей ездить верхом и разные другие развлечения. Мадемуазель де Туш вскоре стала очень искусной наездницей и совершенно поправилась несколько месяцев спустя. Восемнадцати лет она стала выезжать и произвела такой фурор, что в Нанте ее иначе не называли, как красавицей; но восторг, который она возбуждала, нисколько не радовал ее и оставлял совершенно равнодушной. Она стала ездить в свет под минутным влиянием совершенно женского чувства, от которого, как-нибудь умна женщина, ей почти невозможно избавиться. Чувствуя себя обиженной насмешками тетки и ее кузины над ее занятиями и их уверениями, что она ведет такой уединенный образ жизни потому только, что не имеет надежды нравиться, Фелиситэ решила сделаться кокетливой и ветреной, т. е. стать вполне женщиной. Она ожидала встретить обмен мыслей, ожидала увлечь всех своим умственным развитием и обширными познаниями и с отвращением увидала, что в свете ведутся только самые обыкновенные разговоры и говорят самые пошлые комплименты; особенно ее поражало царство военных, перед которыми все преклонялось. Понятно, что она вовсе не занималась никакими искусствами. Видя, что ей приходится стушевываться перед разными куклами, которые играли на рояле и кокетничали своим платьем, она также захотела быть музыкантшей. Она снова уединилась и усердно принялась учиться под руководством лучшего учителя в городе. Будучи богата, она, к великому удивлению всех, выписала для полного усовершенствования Штейбелта. До сих пор этого не может никто забыть. Учитель этот обошелся ей в двенадцать тысяч франков, но зато она стала прекрасной музыкантшей. Позднее, в Париже, она стала брать уроки гармонии и контрапункта и написала две оперы, которые имели большой успех, хотя автор их остался для публики неизвестен. Все считали автором их некоего Конти, одного из самых известных артистов наших времен; но тут замешан роман, и мы остановимся на этом обстоятельстве позднее. Ничтожество интересов в провинции до того опротивело Фелиситэ, а сама она мечтала о таких грандиозных вещах, что вскоре она перестала появляться в свете. Добившись своего – затмив всех своей красотой, своей игрой, доказав своим кузинам, на что она способна, и отвергнув двух влюбленных, она снова вернулась к своим книгам, к роялю, к творениям Бетховена и в своему старику Фокомбу.
В 1812 г. ей исполнился двадцать один год, и археолог отдал ей отчет по опеке. С этого времени она сама стала заведовать своим состоянием, которое составляли: пятнадцать тысяч ливров дохода с Туша, отцовского имения; двенадцать тысяч франков с земель Фокомба; доход этот увеличился на одну треть при возобновлении аренды, и, наконец, капитал в триста тысяч франков, накопленный опекуном. Из своего пребывания в провинции Фелиситэ вынесла только уменье разумно обращаться с деньгами, составлявшее противовес стремлению помещать свои капиталы непременно в Париж. Она вынула свои триста тысяч франков из конторы, куда поместил их археолог, и поместила их на текущий счет, выбрав минуту, когда царила паника после неудачного похода в Москву. Она сразу получила на тридцать тысяч франков в год больше. За вычетом всех расходов, у нее оставалось свободных пятьдесят тысяч франков в год. Девушка двадцати одного года с такой энергией может считать себя равноправной с мужчиной тридцати лет. Развитие ее ума достигло между тем еще больших размеров, а вследствие ее склонности к анализу она очень здраво могла судить о людях, об искусстве, о политике, одним словом, обо всем. Ей очень хотелось уехать из Нанта, но старик Фокомб заболел и более не выздоравливал. Она в продолжение полутора года заменяла жену у изголовья больного и ходила за ним, как ангел-хранитель. Он умер у нее на руках в то время, как Наполеон сражался со всей Европой, стоя на растерзанном трупе Франции. Она отложила свой отъезд в Париж до конца войны. Как только Бурбоны вернулись в Париж, она, роялистка в душе, поехала туда приветствовать их. Там ее приютили Гранлье, дальние ее родственники; затем наступили события 20 Марта, сильно взволновавшие ее. Она была свидетельницей последних минут существования Империи, она видела, как великая армия выстроилась на Марсовом поле, точно некогда в цирке гладиаторы, и приветствовали в последний раз своего Цезаря, отправляясь насмерть под Ватерлоо. Благородная, высокая душа Фелиситэ была глубоко потрясена этим драматическим эпизодом. Политические волнения, феерия, длившаяся три месяца и известная в истории под названием «Ста Дней», все это так занимало ее, что ей было не до сердечных увлечений: вся партия роялистов, к которой она принадлежала, распалась. Гранлье последовали за Бурбонами в Гент и оставили свой отель мадемуазель де Туш. Но Фелиситэ, не желавшая ни от кого зависеть, купила за сто тридцать тысяч франков один из лучших отелей в улице Монблан и поселилась в нем в 1815 г., когда была реставрация Бурбонов. Теперь один сад этого отеля ценится в два миллиона. С детства привыкнув к самостоятельности, Фелиситэ любила быть вечно занятой чем-нибудь, как мужчины. В 1816 г. ей минуло двадцать пять лет. Она оставалась девушкой и смотрела на брак, как на большое неудобство, теоретически обсуждая его в своем уме. Фелиситэ, благодаря своему феноменальному умственному развитию, никак не могла примириться с тем, что замужняя женщина отрекается от личной жизни: сама она слишком высоко ценила свою независимость и к материнским обязанностям чувствовала отвращение. Необходимо объяснить, почему в Камиль Мопен было столько аномалий. В детстве она была лишена и отца, и матери и рано стала зависеть от себя одной. Так как опекун ее был археологом, то судьба натолкнула ее на путь научных и литературных занятий, вместо того, чтобы ограничить ее образование общим женским узким кругозором, вместо того, чтобы научить ее тому, чему учит мать дочерей, т. е. заботам о туалете, уменью лицемерить и искусству пленять сердца. Ввиду такого воспитания, еще задолго до того, как она стала известностью, всякий, увидав ее, сразу мог понять, что она в детстве скоро забросила свои куклы.
К концу 1817 года Фелиситэ де Туш заметила, что красота ее, хотя и не пропала еще, но начинает как будто увядать. Она поняла, что скоро подурнеет, если не выйдет замуж, а красотой своей она тогда еще очень дорожила. Наука говорила ей, что природа одинаково беспощадно относится к людям, незнакомым с ее законами, и к людям, которые чрезмерно злоупотребляют ими – в результате получается быстрое увяданье. Перед ней ясно встало изможденное, старческое лицо ее тетки, и она вся вздрогнула от ужаса. Ей пришлось выбирать между браком и свободной любовью – она предпочла остаться независимой и не с прежним равнодушием принимала ухаживание своих поклонников. В описываемую нами эпоху она очень мало изменилась в сравнении с 1817 годом: восемнадцать лет пролетели, почти не коснувшись ее наружности. Хотя теперь ей было немало лет, ей было уже сорок лет, но ей свободно можно было дать двадцать пять. Если бы кто захотел описать ее, какова она была в 1836 г., тот мог спокойно изобразить ее такой, какова она была в 1817 г. Те женщины, которые знают, какова должна быть красота и какой надо иметь темперамент, чтобы время оказалось бессильно наложить на женщину свою роковую печать, из описания ее наружности, на которое мы не пощадим красок, чтобы сделать его вполне блестящим, поймут, что Фелиситэ де Туш обладала всеми теми свойствами, которые нужны для того, чтобы не бояться губительного времени.
В Бретани сразу бросается в глаза, что почти все женщины темноволосы, черноглазы и имеют темный цвет лица. Это особенно странно, потому что ничего подобного нельзя встретить в соседней с нею Англией, которая между тем находится в одинаковых с нею климатических условиях. Отчего это происходит: благодаря каким-нибудь физическим причинам или вследствие расового различия? Быть может, ученые обратят когда-нибудь внимание на эту странность, тем более, что в Нормандии она исчезает. А пока факт налицо: между бретонками очень редки блондинки; глаза у них отличаются такой же живостью, как у южанок, но они вовсе не высоки и не так тонки, как итальянки и испанки: в большинстве случаев они роста небольшого, плотного сложения, мускулисты; исключение представляет высший класс, благодаря бракам с аристократическими фамилиями. Мадемуазель де Туш, как истая родовитая бретонка, среднего роста, хотя кажется выше, благодаря своей фигуре. Цвет лица ее немного оливковый днем и совершенно белый при вечернем освещении делает ее похожей на итальянку, у которых цвет лица всегда напоминает темный цвет слоновой кости. Свет скользит по ее гладкой коже и придает ей какой-то особенный тон. Нужно очень сильное волнение, чтобы вызвать на ее щеки слабую краску, которая быстро пропадает. Благодаря этому, лицо ее всегда бесстрастно. Окладом лица, скорее продолговатым, чем овальным, она напоминает Изиду на египетских барельефах. Глядя на ее черты, вам вспоминаются головы сфинксов, которых ласкает египетское солнце и полирует знойная пустыня. Цвет лица вполне гармонирует у нее с классическими чертами. Черные, густые волосы она носит заплетенными в косы, и вся прическа напоминает Мемфисских статуй с их двойной охватывающей голову повязкой. Лоб у нее широкий, выпуклый на висках; линия его идет не прямо, а с небольшими извилинами и напоминает лоб Дианы-охотницы. Такой лоб означает характер могучий и самовластный, молчаливый и спокойный. Брови резко очерчены; глаза вдруг загораются, как две звезды. Глазное яблоко не отливает синевой, на нем нет никаких красных жилок, хотя оно и не имеет молочно-белого оттенка: оно все сплошное, как из цельного рога, и имеет какую-то темную окраску. Зрачок обведен оранжевой полоской: точно бронза в золотой оправе, если бы можно было себе представить живую бронзу. На зрачке нет амальгамы, как бывает в некоторых глазах, которые отражают свет и приобретают поэтому сходство с глазами тигра или кошки; в нем нет также этой страшной неподвижности, которая невольно заставляет нервного человека вздрогнуть; но в нем есть какая– то бесконечная глубина, хотя нет блеска. Опытному глазу наблюдателя легко читать все ее мысли в ее взгляде, хотя выражение ее бархатных глаз постоянно меняется, сообразно с тем, как меняются ее душевные ощущения. Особенно красивы глаза Камиль Мопен, когда они зажигаются страстью: тогда золотой зрачок как будто золотит и желтоватое яблоко и в них появляются золотые искорки. Но в спокойном состоянии взгляд ее тускл и благодаря тому, что она часто бывает погружена в различные серьезные соображения, даже кажется иногда бессмысленным. В связи с этим тускнеет и все лицо. Ресницы у нее коротки, но очень густы и часто посажены, точно хвост горностая. Веки несколько темноваты и усеяны красноватыми жилочками, что придает лицу выражение какой-то внутренней силы и вместе прелести; два качества эти очень редко встретишь у женщины.
