Белькампо - Избранное
Не успел он договорить, как все тотчас стремглав хлынули к окнам, будто кто-то взял и приподнял трактир с другого боку. Элеонора попала в самую толчею.
— Что происходит? — спросила она кого-то, одновременно пытаясь оттолкнуть его от себя.
— А вы не знаете, барышня? Корабли вернулись с Явы! Их ожидают уже полтора месяца. Гляньте-ка вдаль.
Да, вдали можно было различить приближающуюся флотилию кораблей из двадцати, они шли в четком строю, по сравнению с ними весь прочий транспорт на реке Эй, казалось, нервозно суетился.
Уже на таком расстоянии ощущалась неудержимость их приближения. Они подходили как победители.
Корабли шли за флагманом на всех парусах двумя стройными колоннами. Можно было подумать, что они не зависят от природных стихий и даже подчиняют их себе. Отчасти так оно и было, ведь паруса их ловили ветер, а носы раздвигали воду.
И чем ближе они подходили, тем радостней становилось на душе. Их суровый вид по мере приближения смягчался благодаря воздушной легкости надстроек, которые выступали с каждой минутой все отчетливей, а также благодаря легкому перебору бриза по краям парусов и среди такелажа — гигантов словно бы охватило волнение.
Когда же от сильного порыва ветра корабли на мгновение вдруг накренились, точно желая пуститься в пляс или сказать: мы отнюдь не столь неуклюжи, как вы думаете! (похожими, но по сравнению с этим бестолковыми движениями больших корабельных часов восхищались, вероятно, сто лет спустя), — когда, наконец, повсюду на мачтах и реях стали видны человечки и флажки веселых расцветок, тогда первоначальная суровость вполне сменилась радостью возвращения, тогда Элеонора поняла, что корпуса кораблей, издали выглядевшие неповоротливыми, при ближайшем рассмотрении были произведениями большого искусства, великолепной, дивной гармонией канатов и дерева, ковчегами, где хранились ценнейшие сокровища, богатство целого города, целой страны.
Сердце Элеоноры забилось от волнения, когда она увидела, что народ обуяла восторженная радость. Сотни людей бросили работу, набережные Эй заполнились густыми толпами, будто весь город явился сюда ликовать и размахивать руками, будто весь Амстердам обернулся ярмаркой. Посетители трактира тоже устремились на улицу.
А Элеонора? «Душа — паруса человека, — подумала она, — стоит наполнить их ветром, и нас увлекает прочь, но мы вынуждены убирать их, вынуждены таить. Не таи своих мыслей, но таи свою душу».
Она покорно дала увлечь себя радостным танцующим толпам.
Это был воистину народный праздник, всенародное ликование по поводу того, что касалось каждого. Праздник, точно молния, ударивший в сердца. Господин и слуга, продавец и покупатель, женщина и рыбак, все как стояли за прилавком да у корыта, в рабочих блузах, фартуках, передниках, так теперь и плясали, прыгали да веселились. Дети собирались в стайки и, подражая родителям, вопили во все горло, а малыши просто махали руками.
Элеонора, воспламененная всеобщей радостью, прокладывала себе путь через толпу, словно горящий факел. Чужие руки тянули ее вперед, только увернется от одних, другие уже тут как тут, привлеченные стремительными движениями и пылающим лицом в ореоле локонов и лент. В порыве родственных чувств она всех без разбору обнимала за шею, прижималась щекой к щеке и кричала:
— Вперед, мой милый, вперед!
Несколько раз она подолом шелковой нижней юбки осушала слезы у какой-нибудь молча сидевшей в сторонке женщины и ласково увлекала ее за собой в праздничную толчею. Всегда ведь находятся люди, которым важные события приносят горе.
Между тем часть людей разместилась у самой воды на ступеньках набережной и на пришвартованных к ней судах, доверху облепила высокие мачты, ветви деревьев и различные деревянные сооружения, образуя плотный заслон и наблюдая за каждым движением флотилии — за тем, как постепенно убирались и закрывались на реях паруса, как корабли один за другим разворачивались по ветру.
Наконец они стали бросать якоря, грохот бегущих сквозь клюзы якорных цепей явственно прокатился над водой. И вот они замерли на месте, эти красивые звери.
Словно мартышки, начали спускаться по вантам маленькие человечки, было видно, как они выстроились на палубе, вероятно для смотра или расчета, а затем под громкие восторженные крики матросов над каждым кораблем на верхушке самой высокой мачты затрепетал на ветру большой флаг.
Этот флаг был особой привилегией Объединенной Ост-Индской компании, ни до того времени, ни после такой привилегии не существовало. На флаге было изображено алое сердце на белом поле. Сердце взвилось вверх, и матросы проводили его взглядом.
— Пойдем со мной, — сказал моряк, который обнял Элеонору за талию, предварительно вытерев руки о свои штаны, — пойдем со мной, теперь женщинам дозволено подняться на борт!
Элеонора разрешила взять себя за руку, и они поспешили сквозь толпу, по стенам шлюзов, по Слейпстейнен к Схрейерсторен, путь им уже издали указывал невероятный шум.
В этот день повсюду смеялись больше, чем в обычные дни кричали. То и дело слышались взрывы смеха, низкого глухого смеха мужчин и высокого пронзительного смеха женщин. Иногда вперемежку.
— Что здесь происходит? — спросила Элеонора своего спутника.
— Здесь грузятся женщины, желающие попасть на корабль. В аккурат отчаливают.
Одна лодка, в которой сидели тридцать-сорок женщин, после сильного толчка отвалила от набережной под возбужденный визг пассажирок. Чуть дальше стояла другая лодка, обе ни дать ни взять огромные, подвижные, дышащие морские анемоны с венчиком из плеч, рук, шей, голов и причесок. Они покачивались, и пели, и склонялись над водой, которая отражала их и обдавала брызгами.
Как у махрового цветка вся чашечка сплошь заполнена лепестками, так и лодка была до краев заполнена женщинами, те, что в середине, лежали, прислонясь к спинам сидящих у бортов. Пяди свободного места и то не увидишь, ибо даже в полную лодку прямо с набережной из толпы умудрялись зашвырнуть еще двух-трех женщин. И при каждом таком броске сердце у всех замирало от ужаса и восторга.
Тем не менее они словно бы умоляли об этом — женщины, бесконечно длинной вереницей медленно продвигавшиеся вдоль набережной.
Выглядели они франтихами, будто нарядились ради праздника, хотя на самом деле этот свет темных переулков пришел сюда в рабочей одежде.
С обычной своей непосредственностью они оживленно болтали, и чем ближе к ступенькам лестницы, где здоровенные мужчины неутомимо передавали этих красоток с рук на руки, помогая им попасть в лодку, тем пронзительней становились женские голоса, тем громче звучал женский смех.
Собравшийся народ обращался с ними совершенно по-дружески и с гордостью ими любовался, поскольку были они национальным достоянием.
Приоткрыв в улыбке рот, во все глаза следила Элеонора за диковинной погрузкой и перевозом ярких живых букетов, чей путь лежал на корабли Ост-Индской компании, над которыми в вышине трепетало красное сердце.
— Они плывут к своим мужьям? Это жены матросов? — спросила она у своего провожатого.
Моряк расхохотался.
— Ты что же, думаешь, они из союза домохозяек? Нет, милая, это вроде как привет из родного дома, награда за то, что сплавал на юг и обратно. Коли не утопнешь в море и не загнешься от цинги, они придут тебя встречать. Ведь нынче — великий день, день, о котором моряк весь рейс думает, много месяцев. А платит компания. Для нее это пара пустяков, ведь сколько добра моряки домой привозят — не счесть!
— Я тоже хочу сказать им спасибо! — воскликнула Элеонора и убежала от матроса к женщинам.
И снова напрашивается вопрос: почему она это сделала? Хотела стать похожей на других? Нет, пока нет, чувство коллективизма было ей в ту пору неведомо. Жажда приключений — вот перед чем она не устояла. Во-вторых, представилась редкостная возможность попасть на корабль, на такую чудесную, такую сложную штуковину, которая еще совсем недавно была далеко-далеко отсюда, и осмотреть там все уголки. И наконец, она ведь была теперь жительницей Амстердама, а мужчины на кораблях, если разобраться, как раз и создавали процветание ее города. Так разве это плохо — показать этим мужчинам, до чего она рада их возвращению?
На все эти мысли ушло полсекунды, и вот она уже среди жриц наслаждения, и даже в начале очереди. Без колебаний доверилась она могучим рукам грузчика, который с довольной ухмылкой опустил ее в шлюпку.
Встретили ее там как сестру, юную, подающую надежды сестру. Вокруг царила непринужденная атмосфера, женщины старались расположиться поудобнее, жались друг к другу, и Элеонора почувствовала себя прямо как в турецком гареме. Голова ее покоилась на чьем-то бедре, руки сплелись с чужими руками, на ее колено попало чье-то плечо, а ступни упирались неизвестно во что. «Плавучий гарем восточного адмирала, этакого эмира, умеющего пробудить в женах любовь не только к себе, но и друг к другу», — подумала Элеонора.
