Джон Пассос - 1919
Два поручика, ехавшие с ним в каюте, были незначительные юноши из Айленд-Стэнфордского военного училища, зато майор Томпсон кончил Уэст-Пойнтскую академию и был несгибаем как шомпол. Это был средних лет мужчина в очках, с желтым круглым лицом и тонкими губами. Когда он на второй день плавания заболел морской болезнью, Дик передал ему через своего вестового, снюхавшегося со стюардами, бутылку виски, и он чуточку оттаял. Оказалось, что он страстный поклонник Киплинга и что ему довелось как-то слышать "Денни Дивера" (*87) в чтении Копленда, которое произвело на него сильнейшее впечатление. Кроме того, он был специалистом по мулам и лошадям и автором монографии "Испанская лошадь". Дик сказал ему, что он учился с Коплендом, и каким-то образом выяснилось, что он - внук покойного генерала Элсуэрса. Майор Томпсон стал проявлять к нему интерес и расспрашивал его, верно ли, что во Франции снаряды подвозят к позициям на ослах, и про итальянских кавалерийских лошадей и произведения Редьярда Киплинга. Вечером накануне прибытия в Брест, когда все волновались, а на палубах было темно и пусто (они проходили опасную зону), Дик пошел в отхожее место и перечитал длинное шутливое письмо, которое написал Неду в первый день плавания. Он разорвал его на мелкие кусочки, бросил в раковину и спустил воду - довольно с него писем.
В Бресте Дик повел трех майоров в город и угостил их в отеле обедом и отличным вином, майор Томпсон рассказывал им разные истории про Филиппины и испанскую войну, после четвертой бутылки Дик научил их петь "Мамзель из Армантьера". Через несколько дней он распрощался со своими спутниками его отправили в Тур: майору Томпсону нужен был человек, который мог бы объясняться за него по-французски и беседовать с ним о Киплинге, и он устроил Дика в свою канцелярию. Приятно было выбраться из Бреста, где все были злые и раздражительные из-за вечного дождя, и грязи, и дисциплины, и козыряния, и строевых занятий, и постоянной боязни попасться на глаза фараонам.
Тур был полон очаровательных кремовых каменных домов, утопавших в густой голубовато-зеленой листве позднего лета. Дик не пользовался казенным коштом и жил на полном пансионе у одной милейшей старушки, каждое утро подававшей ему в кровать cafe au lait. Он познакомился с одним парнем из отдела личного состава и пытался через него вызволить Генри из пехоты. Он, и майор Томпсон, и старик полковник Эджкомб, и еще несколько офицеров очень часто обедали вместе, они никак не могли обойтись без Дика, который умел заказать комильфотный обед, и знал лучшие марки вина, и умел парлевукать с француженками и сочинять каламбуры. Он был внуком покойного генерала Элсуэрса.
Когда служба связи была реорганизована в самостоятельное управление, полковник Эджкомб, возглавлявший ее, забрал его от майора Томпсона и его лошадиных барышников, Дик был произведен в капитаны и назначен одним из его помощников. Он немедленно перевел Генри из офицерской школы в Тур. К сожалению. Генри опоздал к производству и получил только чин подпоручика.
Подпоручик Севедж, явившийся в канцелярию к капитану Севеджу, был смугл, тощ и мрачен. Вечером они распили бутылку белого вина в комнате Дика. Как только за ними закрылась дверь, Генри сказал:
- Ну и афера! Неслыханная, гнуснейшая афера... Прямо не знаю, гордиться ли мне моим младшим братом или набить ему морду.
Дик налил ему вина.
- Как видно, во всем виновата мамаша, - сказал он. - А я, по правде сказать, совсем было запамятовал, что дедушка был генералом.
- Если бы ты знал, что говорят ребята на фронте об Интендантском управлении и о снабженцах.
- Но кто-нибудь должен заботиться о снабжении...
- И о мамзелях и vin blanc, - перебил его Генри.
- Совершенно верно, но лично я был абсолютно добродетелен... Твой младший братец блюдет себя и, ей-богу, работает как негр.
- И пишет любовные письма для интендантских майоров, держу пари... Черт возьми, прямо не верится! Вечно ему достаются лучшие куски... Впрочем, я рад, что в нашей семье есть хоть один удачливый человек, поддерживающий славу покойного генерала Элсуэрса.
- В Аргоннах было скверно?
- Отвратительно... покуда меня не откомандировали в офицерскую школу.
- В семнадцатом, когда я служил в санитарном отряде, там было очень мило.
- Еще бы!
Генри выпил еще вина и слегка оттаял. Время от времени он оглядывал большую комнату с кружевными занавесками, навощенными плитками пола и широкой кроватью под балдахином, причмокивал губами и бормотал: "Ничего себе". Дик вышел вместе с ним и угостил его обедом в своем любимом бистро, а потом познакомил с Минет, самой хорошенькой барышней в заведении мадам Пату.
Когда Генри удалился наверх, Дик еще несколько минут сидел в салоне с одной девицей, по прозванию Дерти-Герти, у которой были ярко-красные волосы и большой дряблый крашеный рот, пил скверный коньяк и грустил.
- Vous triste? [Вы грустите? (искаж. франц.)] - спросила она и положила ему влажную руку на лоб. Он кивнул. - Fievre... trop penser... penser нехорошо... moi aussi [лихорадка... слишком много думать... думать... я тоже (искаж. франц.)]. - Потом она сказала, что она бы покончила с собой, да только боится, не то чтобы она верила в бога, но она боится, как все тихо будет, когда она умрет. Дик подбодрил ее:
- Bientot guerre finie. Tout le monde [Скоро войне конец. Весь мир... (искаж. франц.)] будет доволен вернуться домой.
Девица разревелась, и мадам Пату влетела, визжа и вереща, как чайка. Она была дородная женщина с уродливой челюстью. Она стала таскать девицу за волосы. Дик смутился. Он уговорил мадам отпустить девицу наверх, дал ей денег и ушел. Он чувствовал себя ужасно. Когда он вернулся, ему захотелось писать стихи. Он попробовал вызвать в себе то сладостное, мощное, пульсирующее чувство, которое охватывало его всякий раз, как он садился писать. Но он чувствовал себя только несчастным и лег спать. Всю ночь напролет, в полудреме, в полураздумье, перед ним маячило лицо Дерти-Герти. Потом он начал вспоминать, как он жил с Хилдой в Бей-Хеде, и завел сам с собой длинную беседу о любви. Все это - мразь и гнусность... Мне надоели девки и целомудрие, я хочу любить. Он стал размышлять, что будет делать после войны, скорей всего, вернется на родину и займется политикой в Джерси - довольно плачевная перспектива.
Он лежал на спине, уставясь в потолок, по которому бродила заря, с улицы послышался голос Генри, звавшего его, он спустился на носках по холодным плиткам лестницы и впустил его.
- Какого черта ты меня свел с этой девкой, Дик? У меня такое чувство, словно я вывалялся в грязи... О господи!.. Уступи мне, пожалуйста, полкровати, Дик. Я завтра же утром найду себе комнату.
Дик дал ему пижаму и лег с краю, стараясь занять как можно меньше места.
- Все несчастье в том, Генри, - сказал он зевая, - что ты закоренелый пуританин... Надо быть чуточку больше европейцем.
- А сам-то ты не пошел с этими суками?
- Я лишен какой бы то ни было нравственности, но я разборчив, дорогой мой, я истинный сын Эпикура, - сонно промямлил Дик.
- Тьфу, я сам себе кажусь грязной тряпкой, - прошептал Генри. Дик закрыл глаза и заснул.
В начале октября Дика послали в Брест со спешным пакетом. Это был, по словам полковника, столь важный пакет, что его никак нельзя было доверить обыкновенному курьеру. В Ренне ему пришлось два часа ждать поезда, он обедал в станционном буфете, как вдруг к нему подошел пехотинец с рукой на перевязи и сказал:
- Привет, Дик! Как тебе это понравится, черт побери, неужели ты?
Это был Скинни Меррей.
- Надо же, Скинни! Рад тебя видеть... Сколько же лет - пять, шесть?.. Да, стареем... Ну что ж ты, садись... Нет, это не годится.
- Кажется, следовало отдать честь, господин капитан? - сухо сказал Скинни.
- Брось, Скинни... Послушай, нам надо найти уголок, чтобы потолковать по душам... У тебя есть время до отхода поезда? Понимаешь, меня арестует военная полиция, если увидит, что я ем и пью с рядовым... Подожди на улице, покуда я кончу есть, потом мы найдем какой-нибудь кабак за вокзалом. Уж я, пожалуй, рискну.
- У меня есть час времени... Я еду в отпуск в Гренобль.
- Сукин сын, счастливец... Ты тяжело ранен, Скинни?
- Осколком шрапнели в руку, господин капитан, - сказал Скинни и вытянулся - по залу промаршировал сержант военной полиции. - Когда я вижу этих дьяволов, у меня мурашки по спине бегают.
Дик кое-как дообедал, расплатился и перебежал площадь за вокзалом. В одном кафе они нашли заднюю комнату, темную и спокойную на вид. Только они уселись поболтать, выпить пива, как Дик вспомнил про свой портфель. Он забыл его на столе. Он шепнул задыхаясь, что сию же минуту вернется, перебежал площадь и влетел в станционный буфет. Три французских офицера сидели за его столом.
- Pardon, messieurs.
Портфель лежал там, где он его оставил.
- Если бы я его потерял, мне пришлось бы застрелиться, - сказал он Скинни.
Они поговорили о Трентоне и Филадельфии и Бей-Хеде и докторе Этвуде. Скинни был женат и занимал хорошую должность в одном из филадельфийских банков. Он пошел добровольцем в отряд танков и был ранен осколком шрапнели еще до начала боя, ему чертовски повезло, потому что весь его отряд был начисто сметен бомбой с аэроплана. Он только сегодня выписался из госпиталя и довольно еще слабо держится на ногах. Дик записал, где и в качестве кого он служит, и сказал, что переведет его в Тур, - именно такие ребята им нужны на должности курьеров. Потом Скинни заторопился на поезд, а Дик, плотно зажав портфель под мышкой, пошел бродить но городу, сиявшему под мелким дождем мягкими свежими красками.
