Верность - Рауэлл Рейнбоу
– Я могу помочь с этой проблемой, – предложил Линкольн, – писал тут одну программку…
– Ну да, – буркнул Грег, – ты да я, и еще взять учеников из восьмого класса спецшколы. Получится лучше некуда.
Он выключил компьютер, просто выдернув вилку из розетки. Линкольн внутренне содрогнулся.
– Злись не злись, все равно я как крыса в клетке, – подытожил Грег, собирая свои бумаги и пиджак. – Ну до завтра, Сенатор.
Хм… Программирование… Отладка… Не то чтобы Линкольну это страшно нравилось, но все же не сравнить с архивированием и сжатием. Какая-никакая, а проблема, и ее надо решить. И решить всего за несколько месяцев, а может, и быстрее.
Он проверил папку WebFence. В ней краснело всего два флажка. Это значило, что работы у Линкольна в эту ночную смену от тридцати секунд до пяти минут. Он уже решил, что сделает ее после ужина.
На сегодня у него был план.
Вернее, так: план составить план. Линкольн сегодня поднялся рано, в полдень, и отправился в библиотеку за книжкой про парашют, о которой узнал от Ив. Теперь книга лежала у него в рюкзаке рядом с сегодняшними объявлениями о работе, желтым маркером, десятилетней давности записной книжкой, свежим номером «Энтертеймент уикли» и сэндвичем с индейкой, от которого шел такой соблазнительный аромат, что Линкольну трудно было думать о чем-то другом.
С журналом и сэндвичем он разделался к семи вечера.
Потом подумал, чем бы заняться дальше – просмотреть объявления о работе или проштудировать «Какого цвета ваш парашют?», – но вместо этого вынул записную книжку. Он положил ее на стол и медленно перелистал заметки о Войне за независимость и черновик сочинения «Дивный новый мир».
Линкольн знал, что ищет: где-то в середине должно быть… Ага, вот… Почерк Сэм, фиолетовые чернила, частокол заглавных букв.
ЛИНКОЛЬН ПРЕУСПЕВАЕТ В…
Сэм составила этот список, когда Линкольн заканчивал среднюю школу и выбирал, куда податься дальше. Он уже знал, что в колледж, – куда угодно, лишь бы вместе с Сэм.
Мать хотела, чтобы он учился рядом с домом. Ему была предложена стипендия регента в государственном университете – всего-то сорок пять минут езды. Но Сэм ни за что не пошла бы туда. Ей хотелось чего-то большого, важного и ОЧЕНЬ ДАЛЕКОГО. А Линкольн хотел уехать с ней. Стоило матери завести речь об этой стипендии, о том, что в университете хороший кампус и что ему можно будет приезжать домой и стирать свои вещи, Линкольну сразу же представлялось, как Сэм грузит вещи в отцовский минивэн и уезжает на запад, на заход солнца. Со стиркой он уж как-нибудь сам справится.
Поэтому он разрешил Сэм закупить все, что нужно для учебы. Она заказывала разные брошюры и по выходным отправлялась смотреть кампусы. «Хочу жить у океана, Линкольн, у океана! Хочу чувствовать, как наступает прилив. Хочу выглядеть, как те девушки, что живут у океана. У них волосы треплет ветер, а на щеках здоровый румянец. Хочу горы… Ну хотя бы одну гору. Разве это много? И деревья. Ну не целый лес, нет. Хватит и рощицы. Картинку хочу. Красивую картинку!» «Нашла о чем мечтать», – думал Линкольн.
Сэм остановила свой выбор на колледже в Калифорнии – не слишком далеко от океана, не слишком далеко от гор – с обсаженным деревьями кампусом и плотной театральной программой. Линкольна тоже приняли, за компанию, и предложили с полдюжины разных курсов.
Матери он объяснил, что технически это столько же, сколько предлагала государственная школа.
– Да, – ответила она, – только в четыре раза дороже.
– Ты, что ли, платишь? – возразил он.
– Подло так говорить.
– Извини, не хотел.
И правда, он не хотел.
Линкольн знал: матери неловко, что она не может платить за него. Ну, знал, что ей иногда неловко, да. Колледж – это была его забота. Мать рассчитывала, что он будет платить сам, точно так же, как рассчитывала когда-то, что сын сам купит себе «Nintendo».
– Можешь купить, если хочешь, если готов за него заплатить. Копи.
– Нет у меня денег, – ответил Линкольн, тогда девятиклассник.
– Надо быть благодарным, Линкольн. Деньги – жестокая штука. Они всегда стоят между тобой, тем, что ты хочешь, и теми, кого любишь.
– Как это деньги могут стоять между тобой и теми, кого любишь?
– Да вот как сейчас между нами.
Насчет Калифорнии мать волновалась, в общем, не из-за оплаты. Ей не хотелось, чтобы Линкольн ехал в Калифорнию, потому что ей не хотелось, чтобы он уезжал. Не хотелось, чтобы уезжал так далеко. Уезжал вместе с Сэм.
Матери не нравилась Сэм.
Она считала ее эгоцентричной и хитрой. «Кастрюля. Сковородка. Да еще черная», – сказала Ив. Сэм была слишком громкой. Слишком напористой, самоуверенной. Мать ворчала, когда Линкольн засиживался дома у Сэм. Но когда он привел ее к себе, это оказалось еще хуже. Что бы ни делала Сэм – перебирала ли специи на полке, включала ли везде свет, говорила ли, что терпеть не может зеленый перец, грецкие орехи и фильмы со Сьюзен Сарандон, – мать буквально выходила из себя.
– Она всегда такая, Линкольн?
– Какая – такая?
– Ну, такая… вездесущая.
– Да, – отвечал он, стараясь скрывать свое счастье, – всегда.
Мать, почти не возмущаясь, протерпела Сэм около года. Потом она начала заводить осторожные разговоры о том, что Линкольн еще слишком молод, что пока рано завязывать серьезные отношения с одной девушкой. Она просила его притормозить, попробовать знакомиться с другими девушками. Мать говорила ему: «Это, Линкольн, все равно что купить рубашку. Когда покупаешь рубашку, ты же не берешь первую попавшуюся. Даже если она тебе нравится, все равно примеряешь одну, другую, третью. Потому что ищешь рубашку, которая лучше всего тебе подходит».
– Мам, а если самая первая рубашка подойдет лучше всего? А пока я все перемеряю, той, первой, уже не будет? И если я такой уже никогда не найду?
Матери было непривычно, что он с ней спорит.
– Не в рубашках тут дело, Линкольн.
Говоря с сыном, она всегда называла его по имени. Больше так никто не делал, разве что нужно было привлечь его внимание. Как будто она сама себя гладит по головке за то, что выбрала такое великолепное имя, или, может быть, напоминала сыну, что это она его так назвала. Что она его сделала. Как-то раз, в трудные подростковые годы, в годы с Сэм, Линкольн заорал на мать:
– Ты меня не понимаешь!
– Очень даже понимаю, Линкольн, – ответила тогда она. – Я ведь твоя мать. Так, как я, тебя никто никогда знать не будет. И любить тебя так никто никогда не будет.
Линкольн тогда не сомневался, что мать неправа.
А теперь не сомневался, что права.
Но еще раньше Сэм уселась у него на постели с зеленой записной книжкой и сказала:
– Ну же, Линкольн! Пора выбирать курс для старших классов.
– Вот ты и выбирай, – отозвался он, лежа головой у нее на коленях и уткнувшись в книжку – какое-то фэнтези с мечами и королевами гоблинов.
– Я серьезно, Линкольн. Надо же писать заявление. Это обязательно. Давай сосредоточимся. Вот что ты хочешь сделать со своей жизнью?
Линкольн отложил книжку и улыбался ей, пока она не стала улыбаться ему в ответ.
– Ты, – повторил он и тронул ее подбородок указательным пальцем.
– Ты же не доверишь это мне.
Он снова раскрыл книжку и сказал:
– Ну и ладно. Потом подумаю.
Сэм вырвала книжку у него из рук:
– Давай поговорим сейчас. Серьезно.
Линкольн со вздохом сел:
– Ну давай поговорим.
– Ну давай, – улыбнулась Сэм, добившись своего. – Думай, чем ты хочешь зарабатывать на жизнь.
– Не знаю…
– А что бы ты хотел делать?
– Не знаю…
– Что ты хорошо умеешь? Вот только не говори, что не знаешь.
Линкольн молчал. Улыбка сошла с лица Сэм.
– Ничего, – произнесла она. – Тогда составим список.
Сэм открыла записную книжку и в начале страницы написала:
ЛИНКОЛЬН ПРЕУСПЕВАЕТ В…
– Союз оторван, – заметил он. – Сомнительное начало.
