Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
К концу ужина дядю и его гостеприимных хозяев уже связывала самая сердечная дружба. Я попробовал было шепнуть ему, чтобы он пе слишком-то доверял новоиспечённым дружкам, но дядя так рассердился на это, что, будь мы с ним наедине, он задал бы мне славную трёпку.
Не знаю, к каким дьявольским уловкам прибегли эти люди, но им удалось уговорить дядю той же ночью отправиться на поиски некоего бесценного клада. Несмотря на все свои усилия, я так и не понял, куда они хотели увести моего дядю и о чём ещё говорили с ним.
Спустившись вниз, я встретил Доминго, который ожидал нас у входа, и вступил с ним в разговор
— Знаешь, Мануэль, у твоего дяди не все дома. Он, чёрт его побери, вообразил себя по меньшей мере графом! Ты же видел, какой шум он поднял. Клянусь богом, не появись сеньор священник, он отведал бы моего кулака. С тех пор как у меня пробились усы, я никому не спускаю подобных шуток.
Я изо всех сил старался оправдать дядю, и, когда Доминго предложил мне прогуляться, я согласился.
— Может быть, позовём и дядю? — спросил я земляка.
— Нет, пусть он остаётся наверху и строит из себя знатного сеньора. Прихватим его с собою в другой раз.
Уже смеркалось, и на улицах зажигались фонари.
Мы ещё не успели далеко отойти от «Льва Нации», как вдруг на улице, по которой мы шли, послышались свистки, крики, хохот, звон колокольчиков и грохот жестянок. Я испугался, а Доминго стал смеяться над моими страхами.
Причиной дикого гвалта, заставившего жителей броситься к дверям, окнам и балконам к вящему удовольствию возмутителей тишины, была толпа оборванцев всех возрастов и цветов кожи. Посередине шёл человек с лестницей, фонарём и колокольчиком. На нём был надет старый камзол с двумя большими, похожими на огромные пуговицы, картонными кругами на спине. На голове у него красовался здоровенный цилиндр, чьим-то ловким ударом надвинутый чуть ли не на самые уши.
Ликование толпы граничило с неистовством. От грохота жестянок и трезвона колокольчиков можно было оглохнуть. Проходя мимо, оборванцы едва не сбили нас с ног. Следуя примеру многих зевак, уже примкнувших к озорникам, мы с Доминго присоединились к этому шествию, встав в самый хвост процессии — подальше от толчеи и давки.
Вся эта орава то тихо, то бегом двигалась по мостовой: переходила с одной улицы на другую, потом снова появлялась на первой. Время от времени толпа останавливала человека с лестницей и требовала, чтобы он влез на неё и осмотрел какой-нибудь балкон, окошко или просто дыру в стене, откуда три святых царя-волхва Мельхиор, Гаспар и Валтасар[5] могут незаметно спуститься на землю. Сегодня, в канун праздника, они спешили к людям, нагруженные увесистыми золотыми цепями, монетами и коронами, корзинками с жемчугом и сапфирами, чтобы одарить этими богатствами тех, кто выйдет их встречать.
Поэтому, несмотря на усталость, человек, нёсший лестницу, не выпускал её из рук; он беспрекословно выполнял приказы толпы и поднимался туда, где, по мнению собравшихся, могли укрыться цари-волхвы; и всякий раз, когда он забирался на верх лестницы, грохот жестянок, свист, крики и хохот доходили до подлинного неистовства.
— К крепостной стене, к стене! — до хрипоты вопили люди и неслись дальше, не позволяя несчастному с лестницей ни на шаг отстать от стремительно бегущей оравы.
Наконец шествие выбралось на просторную площадь Монсеррате. Здесь толпу больше не сковывали узкие улицы, и она быстро и шумно растеклась по площади, оглушив всю округу звоном жестянок и криками.
Процессия миновала несколько скверов. В одном из них стоял бог Нептун с двумя дельфинами, которые, словно верные псы, покорно лежали за его спиной. Положив одну руку на бедро, а другою держа трезубец, бог моря с высоты своего мраморного пьедестала, освещённого далёкими огнями соседних скверов, насмешливо взирал на буянов и на обманутого ими простака, шагавшего впереди беснующейся толпы.
Справа и слева, насколько хватал глаз, возвышались высокие зубчатые каменные стены, мрачно и грозно тянувшиеся вдоль широких, как пропасти, рвов. В них-то и спустилось буйное шествие. Ликование толпы всё росло, потому что человек с лестницей тяжело дышал от усталости и часто, не в силах сделать больше ни шагу, просил озорников остановиться.
— Остановиться? Ишь что придумал! Вперёд, ребята! Давай сюда, пошёл туда! Эй ты, с лестницей, полезай наверх, сейчас наверняка появятся пари!
Кое-кто подобрал во рву среди мусора щенки и зажёг их, словно факелы. В тревожном мигающем пламени, окутанном дымом и копотью, неистовое веселье казалось каким-то адским зрелищем; толпа по-прежнему истошно вопила, прыгала и приплясывала под трезвон жестянок, и эхо, родившись у толстых и высоких каменных стен, умирало в глубине мрачных и пустынных рвов.
Дойдя до выступа стены, оборванцы приставили к ней лестницу и велели человеку в цилиндре лезть наверх. Задыхаясь и напрягая последние силы, он взобрался на стену и опустился на колени перед фонарём, а затем громко зазвонил в колокольчик и, как сумасшедший, принялся бегать по самому краю высокой стены; стоявшие внизу кричали ему, где искать царей-волхвов, которые уже совсем рядом — их только что видели в сопровождении каравана верблюдов, принцев, слуг и рабов, до отказа нагруженных золотом.
Несчастный безумец, или, скорее, легковерный простак, еле дыша от усталости, освещал фонарём и осматривал каждую бойницу на верху стены. Одновременно он изо всех сил звонил в колокольчик, а снизу ему вторили стуком и звоном жестянок.
Дойдя до места, где стена обрывалась и давала проход одной из главных улиц города, человек в цилиндре по совету озорников, неотступно следивших за ним, повернул назад к выступу, на который он поднялся по лестнице. Он явно намеревался спуститься вниз, перейти через улицу и продолжить осмотр стены. Но он не нашёл лестницы там, где её оставил. Да и как он мог найти её!
Ликование оборванцев достигло предела: одни сбились в кучу у выступа стены и, заливаясь смехом, безжалостно издевались над глупцом, который до последней минуты искренне верил им; другие при свете самодельных факелов выделывали акробатические прыжки; третьи, бросив наскучившие им жестянки, производившие столько шума, убеждали обманутого простака, что он должен остаться на стене до полуночи и уж тогда наверняка увидит всех трёх царей-волхвов.
Однако стоявший на стене человек понял наконец, что над ним смеются, и попросил поставить лестницу, чтобы он мог спуститься.
Большой, плотно умятый ком грязи, брошенный чьей-то ловкой рукой, сбил с головы чудака цилиндр, надетый на пего бездельниками, и при свете фонаря, который всё ещё держал бедняга, мы с Доминго узнали человека, стоявшего на стене.
Это был мой дядя!
Только теперь мы поняли, почему с оравой, замыкая её, шли студенты и другие обитатели «Льва Нации» и почему они шептались и пересмеивались, когда мой дядя спорил с Доминго.
Оправившись от изумления, Доминго бросился к пройдохам, вырвал у них лестницу и помог дяде Висенте, которого осыпали комьями грязи, спуститься с высокой стены. Мы быстро зашагали прочь, но раздосадованная толпа долго ещё шла за нами, негодуя на Доминго, который лишил её развлечения. Только пройдя довольно изрядное расстояние, мы перестали слышать крики и свист, нёсшиеся вслед дядиному избавителю.
Единственная куртка моего родственника спаслась от грязи лишь благодаря немыслимому камзолу, напяленному на него. Что касается шляпы, то нам так и пришлось вести дядю без неё до гостиницы «Лев Нации», где ему предстояло переменить остальные части своего туалета, пришедшего в самое плачевное состояние.
III
ПО ГОРОДУ И В ТЕАТРЕ
Когда дядя привёл себя в порядок и переоделся, Доминго пригласил нас погулять по городу.
Мы тщательно осматривали всё — и витрины магазинов, ломившиеся от ювелирных, ткацких и стекольных изделий, и сами магазины с бесконечными вереницами ламп, яркий свет которых заливал помещение и сверкал на белом шлифованном мраморе полов, золочёных краях полок и прилавков. Доминго с видом заправского гида, показывал нам разные достопримечательности. Онемев от восторга, мы таращили глаза и старались не пропустить ни одной мелочи.
— Это ювелирная лавка, — сказал Доминго, указывая на один из магазинов.
Мы повернулись, и наше восхищение возросло ещё больше: мы увидели длинные ряды блестящих серебряных ложек, и в каждой из них плясали огоньки горящего газа; золотые и серебряные сосуды и вазы изящной формы и искусной работы; зеркала, в которых отражались все эти предметы, умноженные до бесконечности; крышки часов, сверкавшие в бархатных футлярах; сапфиры, изумруды, рубины, бриллианты, опалы и аметисты в перстнях, колье и браслетах, вспыхивавшие тем голубым, зелёным, красным, перламутровым пламенем, которым отливают в лучах солнца капли дождя или росы, повисшие на стебельках травы.
