Болеслав Прус - Грехи детства
Если ловили рыбу, он отыскивал среди мусора рваные сети и с неистощимым терпением погружал их в воду. А то сядет на палку и едет поить у колодца лошадей. Однажды, найдя возле овчарни старый лапоть из липового лыка, он спустил его на воду: это была лодка, и он на ней катался - разумеется, в воображении.
Словом, играл он отлично, но никогда не смеялся. На его детском лице застыло выражение невозмутимой серьезности, сменявшейся только страхом. Большие глаза его всегда смотрели с изумлением, как у людей, которые долгие годы наблюдали нечто поразительное.
Валек умел ловко удирать из дому на целые дни, и батраки нимало не удивлялись, найдя его утром в стогу или в лесу под деревом. Он умел также часами неподвижно простаивать среди поля, словно серый столбик, и, разинув рот, смотреть неведомо куда. Раз я подстерег его, когда он так стоял, и, подойдя ближе, услышал, как он вздохнул. Не знаю сам почему, но меня ужаснуло, что эта маленькая фигурка так вздыхает. Меня охватило негодование - неизвестно против кого, и с этой минуты я полюбил Валека. Но, когда я двинулся к нему немножко смелей, мальчик очнулся и убежал в кусты с непостижимым проворством.
Тогда-то и зародилась у меня в голове странная мысль, что у бога, который все время смотрит на такого ребенка, должно быть очень грустно на душе. Я понял также, почему на образах он всегда серьезен и почему в костеле нужно тихо разговаривать и ходить на цыпочках.
И вот благодаря этому-то неприметному человечку я перестал прятаться за забором и решил идти в парк, предварительно сообщив Зосе, что теперь буду играть с ней и с Лёней.
Сестра, как и следовало ожидать, пришла в восторг от моего предложения.
- Так будь в парке, - наставляла она меня, - когда мы обе отправимся на прогулку. Поздоровайся с гувернанткой, - она всегда читает книжки в беседке, - но долго не разговаривай с ней, потому что она не любит, когда ей мешают. А потом увидишь, как нам будет весело!
В этот же день за обедом она шепнула мне с таинственным видом:
- Приходи в три часа; я уже сказала Лёне, что ты будешь. Когда мы выйдем из дому, я кашляну...
Сестра принялась за какую-то работу, а я, конечно, ушел, но, правда, я и вообще не любил сидеть в комнате.
Я уже был во дворе, когда Зося меня догнала:
- Казик! Казик!
- Что такое?
- Когда я кашляну, ты ведь поймешь, что это значит?.. - напомнила она многозначительно.
- Разумеется.
Она ушла, но из комнаты еще раз крикнула мне в окно:
- Так я кашляну... Не забудь!
И куда же я мог пойти, как не в парк, хотя до назначенного срока еще оставалось добрых полтора часа. Я так задумался, что не заметил, пела ли в этот день хоть одна птица в саду, обычно звеневшем от щебета.
Обежав его кругом несколько раз, я сел в лодку, привязанную у берега, и, так как в ней нельзя было кататься, хоть покачался со скуки.
Тем временем я составил себе план возобновления знакомства с Лёней. Должно было это произойти следующим образом. Когда Зося кашлянет, я, опустив голову, выйду из глубины сада на главную аллею. Тогда Зося скажет:
"Смотри, Лёня, это мой брат, пан Казимеж Лесьневский, ученик второго класса и друг того несчастного Юзика, о котором я столько тебе рассказывала".
Лёня сделает реверанс, а я, сняв фуражку, скажу: "Давно уже я собирался..." Нет, нехорошо!.. "Давно уже я жаждал возобновить с вами..." Ох, нет! Лучше пусть так: "Давно уже я жаждал, сударыня, выразить вам мое почтение".
Тогда Лёня спросит:
"Давно ли вы прибыли к нам?.." Нет, она скажет не так, а так: "Мне очень приятно познакомиться с вами, я так много слышала о вас от Зоси". А потом?.. Потом вот что: "Не скучаете ли, сударь, в наших краях? Вы ведь привыкли к большому городу". А я отвечу: "Скучал, сударыня, пока был лишен вашего общества".
В эту минуту, поднявшись из глубины, в воде блеснула щука чуть не в пол-аршина... Перед лицом столь прекрасной действительности мечты мои сразу рассеялись. Здесь, в пруду, такая рыба, а у меня нет удочки!..
Я выскочил из лодки, чтобы посмотреть, есть ли дома крючки, и... едва не толкнул Лёню, которая как раз собиралась скакать через красную веревочку.
Рыба, крючки, план торжественного возобновления знакомства - все смешалось у меня в голове. Вот она - щука!.. Я даже забыл поклониться Лёне, хуже того - забыл, что надо сказать. Но ведь какая щука!..
Лёня, прелестная шатенка с отчетливо очерченными губками, которые поминутно изгибались по-иному, свысока посмотрела на меня и, откинув назад пышные локоны, спросила без всяких предисловий:
- Это правда, что вы пробили дыру в нашей лодке?
- Я?..
- Так мне сказал садовник, теперь мама не позволяет нам кататься, велела лодку привязать, а весла убрать.
- Да ей-богу, я не пробивал в лодке никакой дыры, - оправдывался я, словно перед инспектором.
- Но только наверное? - спросила Лёня, пристально глядя мне в глаза. Потому что это, мальчик, очень на вас похоже.
Тон барышни мне не понравился. Какого черта! Ни один товарищ, будь он хоть какой силач, не посмел бы со мной так разговаривать.
- Когда я говорю нет, то это наверное!.. - ответил я, напирая на соответствующие слова.
- Значит, садовник сказал неправду, - заметила Лёня, хмуря брови.
- Правильно сделал, - одобрил я, - потому что молодые барышни не умеют править лодкой.
- А вы умеете?
- Я умею и грести и плавать; плаваю на спине и стоймя.
- А вы будете нас катать?
- Если ваша мама позволит, буду.
- Так вы посмотрите, нет ли дыры в лодке.
- Нет.
- Откуда же там вода?
- От дождя.
- От дождя?
Разговор оборвался. А я только того и достиг, что хоть не боялся смотреть на Лёню; она же, насколько я теперь понимаю, просто не обращала на меня внимания. Не сходя с места, она скакала через веревку, в промежутках между прыжками переговариваясь со мной:
- Почему вы не играли с нами?
- Мне было некогда.
- А что вы делаете?
- Занимаюсь.
- Но ведь на каникулах никто не занимается.
- В нашем классе нужно заниматься даже во время каникул.
Лёня дважды прыгнула через веревку и сказала:
- Адась уже в четвертом классе, а в праздники не занимался. Ах, верно!.. Вы ведь не знаете Адася...
- Кто это вам сказал, что не знаю? - спросил я гордо.
- Так вы же учились в первом классе, а он в третьем.
Снова два прыжка через веревку. Я думал, не выдержу, и сейчас произойдет нечто невероятное.
- Со мной водились даже из четвертого класса, - возразил я с раздражением.
- Да это все равно: ведь Адась учится в Варшаве, а вы... Где это вы учитесь?.. Где?..
- В Седлеце, - с трудом выговорил я сдавленным голосом.
- А я тоже поеду в Варшаву, - объявила Лёня и прибавила: - Может быть, вы скажете Зосе, что я уже здесь...
И, не дожидаясь моего согласия или отказа, она вприпрыжку побежала к беседке.
Я был ошеломлен: у меня в голове не укладывалось, как это девочка так со мной обращается.
"Ах, отстаньте вы от меня со своими играми! - подумал я, уже по-настоящему рассердясь. - Лёня невежлива, невоспитанна, она просто сопляк!.."
Однако суждения эти отнюдь не помешали мне немедленно выполнить ее приказ. Быстрым шагом я пошел домой, пожалуй даже чересчур быстрым, - но это, наверно, вследствие душевного волнения.
Зося доставала зонтик, собираясь идти в сад.
- Да, знаешь, - сказал я, бросая фуражку в угол, - я познакомился с Лёней.
- И что же? - с любопытством спросила сестра.
- Ничего... так себе!.. - пробормотал я, избегая ее взгляда.
- Правда, какая она добрая, какая красивая?..
- Ах, меня это нисколько не интересует. Кстати, она просила тебя прийти.
- А ты не пойдешь?
- Нет.
- Почему? - спросила Зося и посмотрела мне в глаза.
- Оставь меня в покое!.. - огрызнулся я. - Не пойду, потому что мне не хочется...
Видимо тон мой был очень решителен, если сестра, не задавая мне больше вопросов, ушла. Заметив, что она пустилась чуть не бегом, я крикнул ей в окно:
- Зося, только, пожалуйста, там ничего не говори... Скажи, что... у меня заболела голова.
- Ну-ну, не беспокойся, - ответила сестра, подбегая ко мне. - Я о тебе дурного не скажу.
- Так помни, Зося, если ты хоть немножко меня любишь.
Тут мы, разумеется, очень нежно расцеловались.
Трудно сейчас откопать в памяти чувства, которые меня терзали после ухода Зоси. Как это Лёня посмела так со мной разговаривать?.. Правда, учителя и особенно инспектор обращались со мной довольно фамильярно, - да, но это старые люди. Однако среди товарищей в первом классе (теперь уже во втором) я пользовался уважением. Да и тут, в деревне, вы бы послушали, как со мной разговаривал отец, поглядели бы, как мне кланялись батраки; а сколько раз меня приглашал приказчик: "Пан Казимеж, может, заглянете ко мне: посидим, покурим..." А я ему на это: "Благодарю вас, я не хочу привыкать". А он: "Какой вы счастливец, что у вас такая сила воли... Вы бы не поддались и гувернантке..."
Соответственно обращению старших я тоже держался очень степенно. Недаром сам приходский ксендз говорил отцу: "Вы посмотрите, дражайший мой пан Лесьневский, что школа делает с мальчиком. Только год тому назад Казик был сорванцом и ветрогоном, а сейчас, дражайший мой, это дипломат, это Меттерних..."
