Стелла Даффи - Идеальный выбор
Джеймс, залпом опрокинув двойной эспрессо, попробовал поговорить иначе. Чуть менее деликатно. Он пригрозил нанести визит соответствующим властям. Во-первых, они с Софией пять раз самостоятельно чинили протечки, так и не дождавшись помощи от хозяина. Во-вторых, как бы это поделикатнее выразиться, хозяин привирал насчет муниципальных налогов — у него больше жильцов, больше помещений и больше доходов, чем он открыто признает. Умело развивая наступление (если уж начал шантажировать — чего стесняться), Джеймс пообещал заодно разгласить настоящую фамилию домовладельца, чтобы бывшая жена наконец смогла содрать с него алименты. Не очень красивая тактика, но последний пункт оказался чрезвычайно убедительным. Правда, Джеймс слишком поздно сообразил, что теперь ему придется умереть в этой квартире — рассчитывать на хвалебные рекомендации домовладельца при смене жилья отныне не стоит.
София и Джеймс сняли вторую квартиру за две трети цены. Не столь дешево, как хотелось, но, в отличие от хозяина, они остались в выигрыше. София перебралась наверх — на втором этаже она могла любоваться долгими закатами, голым деревянным полом и прекрасным видом на автобусный гараж, а Джеймс разложил свою коллекцию птичьих перьев в чулане, прежде служившем Софии репетиционным залом. Но в пылу скандала из-за очередной вонючей протечки Джеймс таки позвонил муниципальным ищейкам и выдал домовладельца, и бывшая жена рванула в суд. Два месяца спустя клокочущий от ярости, но связанный законом о найме жилья хозяин повысил им квартплату на двести пятьдесят фунтов в месяц.
Пока София и Джеймс жили вместе, их временные работы превратились в постоянные, но ни финансового процветания, ни удовольствия, которое доставляет любимое дело, они не принесли. Повышение квартплаты вызвало панику. Джеймс продал саксофон; он купил его четыре года назад, чтобы взять в руки единственный раз, когда в течение шести часов без перерыва разучивал первые четыре такта «Саммертайм». Вырученные за саксофон деньги и нежданный бонус от банка кооперативного строительства помогли выстоять несколько месяцев. Продажа саксофона образовала в спальне Джеймса пустоту, немедленно заполненную гитарой за сорок фунтов, от нормальной она отличалась размером — на четверть меньше. У Джеймса не было никаких музыкальных способностей, но ему доставляло удовольствие ежедневно лицезреть овеществленную возможность.
Так они и жили — друзья с общими финансовыми проблемами и случайные любовники, получавшие не совсем законное наслаждение в чужой постели. Для Джеймса это наслаждение приобрело особую привлекательность после того, как София уволокла наверх ортопедический матрас, оставив другу гостевую кушетку. Теперь, если они обнимались не на лестнице, то в постели Софии, где Джеймс мог по крайней мере гарантированно выспаться. Правда, за полгода они почти расстались с прежней привычкой, сохранив лишь омраченную финансовыми заморочками дружбу. Взаимное притяжение, замешанное на сексе и настоянное на теплых угольях выдохшихся отношений, дало осадок — общие вкусы. Они читали одни и те же газеты, им нравились одни и те же телепередачи и фильмы. Идеальное соседство. Но с крупными денежными проблемами.
Мысль снять жилье подешевле привлекала обоих немногим больше, чем возвращение под родительский кров; следовательно, надо было искать другую работу. И такая нашлась. На удивление легко. К сожалению, Джеймс не одобрил новую ступень в карьере Софии. Ему предприимчивость подруги совсем не понравилась. Он разозлился, когда София, приплясывая, прибежала домой с вестью: новая потрясающая работа покончит со всеми ее денежными трудностями, а заодно и с половиной неурядиц Джеймса, если он того пожелает. А в том, что он пожелает, она не сомневалась.
И зря.
— Ты собралась податься в стриптизерши?
— В танцовщицы.
— Которая пляшет голой.
— Танцует. На столах, на коленях, у шеста — какая разница. Главное, бабок срубить.
— Стриптизерша в эпоху постфеминизма! Ты не врубаешься в современный контекст.
София напряглась, ожидая, что сейчас этот подкованный парень обрушится на нее феминистской проповедью. Не тут-то было. Ее угостили порцией буржуазного марксизма, адаптированного для среднего класса.
— Владелец клуба мужчина, а работают там одни женщины.
— Не одни. Уборщики только мужчины. Я их сегодня видела.
Джеймс проигнорировал это уточнение, уборщики определенно не вписывались в его теорию. Он продолжил, для убедительности размахивая бутылкой пива:
— Рабочие механизмы — женские тела. Поэтому стриптизерши…
— Танцовщицы.
— Практически голые танцовщицы подвергаются эксплуатации со стороны владельца. Выполняя свою работу, они приносят ему прибыль — это проблема не современного феминизма, она носит отчетливо классовый характер.
Недаром отец Джеймса читал на полставки лекции по истории социалистического движения. София возразила: танцовщицы владеют средствами производства — своими телами. Они лишь сдают их в аренду предпринимателю.
Но Джеймс был тверд:
— Утрачивая контроль над своими телами, даже на столь короткий срок, как трехминутное выступление, они тем самым отказываются от завоеваний, достигнутых женским пролетариатом за последние сто лет. А хозяин наверняка жирный, белый, пожилой урод, да?
— Нет. Хозяину слегка за тридцать, и он — поджарый сикх из Северного Лондона.
Открыв вторую бутылку, Джеймс передал ее Софии, продолжая упорно, не переводя дыхания гнуть свое:
— Неважно. Потребители — мужчины, у которых водятся лишние деньги на роскошные привычки. У женщин такого рода лишней наличности не водится, это во-первых, а пока у работниц не появится такое же количество денег, чтобы тратить их на потребительские излишества…
— Значит, мое тело — потребительское излишество?
— В данном случае — да. Словом, до тех пор ситуация будет являть собой классический вариант эксплуатации трудящихся.
Аргумент не произвел впечатления. София три года выслушивала лекции Джеймса в частном порядке. И в целом соглашалась с ним, хотя и сомневалась, что зажигательные полупьяные речи Джеймса способны послужить толчком социальной революции. Но ей нужны были деньги, им обоим нужны были деньги. Джеймс уже истратил почти все, что ему выдали в кооперативном банке, а новая работа как раз по ней. То, что надо. Ведь именно этому ее учили — танцевать. Правда, обычно в костюмах, а не без оных. Она столько лет ходила в студию. Она до сих пор считает себя танцовщицей. Хочет верить, что она танцовщица.
Они пили всю ночь. Джеймс еще долго возмущался предательством Софии, предательством политических идеалов. Но не примешивалось ли к возмущению Джеймса, размышляла София, медленно поднимаясь к себе, скрытое стремление удержать ее при себе? Рыцарю в сверкающих доспехах, с высоко поднятым знаменем крестоносцев, дева, заточенная в башню, на самом деле ни к чему, но ему не нравилась идея делить ее с упившимися медовухой мужланами из придорожной корчмы. Кое-что проскальзывало в поведении опьяневшего Джеймса, выдавая его истинные мотивы. Например, то, как он облапил Софию, чтобы поцеловать перед сном, оглаживая языком ее гланды.
И его заплетающаяся речь:
— Да-а, ладно, давай, в-вперед, ты ведь сама с-себе хозяйка, так?
— Спасибо, Джеймс.
— С-слушай, Соф, а может, трахнемся, а?
София стала танцовщицей в ночном клубе, плясуньей на столах, гимнасткой у серебристого шеста. Свободная плоть в свободном доступе, но руками не трогать, бессонные ночи в обмен на профессионально подсвеченную святость. София поработала над своим очарованием, но особых усилий не потребовалось. К двадцати годам, когда она наконец с неохотой позволила своему «я» сбросить тесную маску балетного андрогина и вытянуться во весь женский рост, София сообразила, что природа была к ней необычайно щедра. Многие годы, глядясь в подростковое зеркало, она не умела разглядеть свои истинные достоинства. Но не теперь. Она была великолепна — манящая картинка-обманка, совсем как настоящая, живая и недоступная. Заметность Софии усиливалась благосклонностью клиентов; осененная их покровительством в виде двадцатифунтовой бумажки, она, быстро чмокнув свежую купюру, убегала, возвращаясь к началу — искушать следующего простака. В ночном танце София ловила мгновения личной истины, и порою ей казалось, что она хотя бы наполовину понимает жизнь, а когда по ее телу глянцевыми каплями катился пот, на Софию нисходило нечто сродни просветлению. Начав опять танцевать, она обзавелась новой жизнью, в которой с радостью барахталась. Почти на рассвете София возвращалась домой и погружалась в мертвый сон до позднего утра. Джеймсу происходящее не очень нравилось, Софии — очень, и все шло прекрасно. До того утра, когда ее внезапно разбудил парень, чьи ноги практически не касались пола.
