Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Пестрая компания
- Эта вилка - грязная, - громко заявила Максина официантке, раскладывавшей заказанные ими вафли по тарелкам. - Это надо же иметь нахальство давать нам грязные вилки!
Официантка со вздохом подала чистую вилку.
- Если дать им волю, - не успокаивалась Максина, - то они пойдут на убийство.
Оглядев зал, Датчер видел, как посетители намазывают на вафли сливочное масло и поливают их сиропом. Он не замечал никаких изменений в поведении. Обычный ресторанный шум - голоса и стук тарелок.
- Вафли никуда не годится, - сказала Максина. - Таково, по крайней мере, мое мнение. И они ещё смеют объявлять их своим фирменным блюдом. Тоже мне, Сан-Диего!
Датчер, чтобы успокоить девушку, положил нежно ладонь на её руку.
- У вас рука поденщика, - сказала Максина. - Вы что, забиваете ею гвозди?
- Постыдное наследие бездарно растраченной молодости, - ответил Датчер.
Девушка подняла руку Датчера и принялась внимательно изучать ладонь.
- Линия сердца у вас имеет массу ответвлений, - сказала она.
- Поведайте ещё что-нибудь, - попросил Датчер.
- Вы человек непостоянный, ревнивый и эгоистичный, - серьезно произнесла Максина, склонившись над его ладонью. - И, по большому счету, успеха вы не добьетесь.
- Вот это да! - восхитилась Долли.
- Еще! - потребовал Датчер.
- Ваше настроение часто меняется, - откликнулась Максина, водя пальчиком по его ладони. - И вы человек настроения.
- Людей более неровных, чем я, не было и нет, - улыбнулся Датчер.
- У вас короткая линия жизни.
- Весьма благодарен, - мрачно произнес Датчер, отнимая руку и все ещё ощущая на ладони многообещающее прикосновение её пальца. - Теперь я полностью просвещен на свой счет, и очень рад, что прихватил вас с собой в Сан-Диего.
- Всё это начертано на вашей ладони, - воинственным тоном сказала Максина. - И не я нанесла эти линии, - добавила она, стягивая потуже воротник вокруг шеи. - А теперь уходим из этого заведения.
Девушка поднялась и направилась к двери. Все мужчины снова проводили её взглядом.
- Ты не её тип, - прошептала Долли на ухо Датчеру. - Она сказала мне это в туалете. Ты ей нравишься, но ты не её тип.
- Хироманты меня вообще почему-то не любят, - пожимая плечами, сказал Датчер. - Я это давно заметил.
Он догнал Максину и взял под локоть. Дальше к машине они шли вместе.
- Сейчас, - начал он, - мы подходим к весьма деликатному вопросу. Мы, хмм... Нам предстоит остановиться в отеле... и... я...
- Мне нужен отдельный номер, - твердо сказала Максина.
- Я просто хотел спросить, - пожал плечами Датчер.
- Джентльмены не задают таких вопросов, - заметила Максина.
- А как же в подобной ситуации поступают джентльмены? поинтересовался Датчер.
- Они не спрашивают. Это просто случается.
- Мне это раньше в голову не приходило, - сказал Датчер, влезая в машину. - Но вы совершенно правы.
Отель был заполнен, и им удалось получить лишь один двухкомнатный номер на всех. В вестибюле гостиницы оказалась масса людей из Голливуда, и Датчер делал все для того, чтобы никто из знакомых не подумал, что он имеет какое-то отношение к Максине. Если бы на ней не было этой рыжей лисы..., думал он. Завтра, на бегах, где знакомых будет ещё больше, он будет держаться от неё не мене чем в восьми шагах, а, может быть, даже проторчит все время у касс или в баре.
Когда они поднялись наверх, Максина решительно плюхнула свою сумку рядом с чемоданом Долли в одной из двух комнат. Макамер посмотрел на Датчера.
- Мы занимаем все западное крыло, - заявил Датчер и направился в другую комнату.
- Послушай, - сказал Макамер, двинувшись следом за ним. Предполагалось, что для меня и Долли это будет большой праздник. Она живет в доме, где мать каждый вечер возносит молитвы во спасение души своей заблудшей дочери.
В комнату вошла Долли. Бросив взгляд на мужчин, она захихикала.
- Иди потолкуй с Максиной! - гаркнул Макамер, свирепо глядя на Датчера.
- Я понимаю свой долг, - сказал Датчер и направился в соседнюю комнату.
Максина сидела на краю кровати, сложив руки на коленях и устремив взор в потолок.
- Послушай, меня, старуха, - начал он.
- Не смейте надо мной издеваться.
- Я устал, - продолжал Датчер, - и я над вами не издеваюсь. В Европе началась война. Я сдаюсь. Во второй комнате две кровати. Обещаю, что не прикоснусь к вам. Ради Макамера и Долли...
- Пусть Макамер побудет джентльменом, - громко заявила она. - Хотя бы одну ночь.
Датчер вернулся в другую комнату.
- Максина советует Макамеру хотя бы одну ночь побыть джентльменом, сказал он и снял ботинок. - А я собираюсь спать.
Долли поцеловала Макамера. Она повисла на нем, обняв за шею, а Датчер принялся аккуратно ставить ботинки под стул, превратив это простое занятие в довольно длительную процедуру. Затем Долли подошла к Датчеру и чмокнула его в щеку.
- Теперь я вижу, что ты пользуешься у девиц потрясающим успехом, сказала она и ушла в другую комнату.
Макамер и Датчер переоделись в пижамы и потушили свет. Макамер лег в постель, а Датчер подошел к дверям девичьей и объявил:
- Последние новости! Макамер поклялся, что не будет меня домогаться. Покойной ночи.
Женщины рассмеялись, Макамер взорвался хохотом, его поддержал Датчер. Некоторое время обе комнаты вибрировали от общего веселья. Наконец Датчер тоже забрался в постель.
Где-то вдали на темной улице Сан-Диего мальчишка-газетчик кричал о том, что Англия объявила войну.
Датчер лежал в постели и смотрел в темный потолок, слушая, как то усиливаются, то вновь затихают крики мальчишки газетчика. Мысли о войне, которые весь день удерживались внутри его алкоголем, быстрой ездой и смехом (так льва на арене цирка сдерживает бич дрессировщика) наконец, обрушились на него в полной мере. Польский кавалерист уже лежал мертвым, с открытым от удивления ртом на пыльной польской дороге, а рядом с ним валялся его мертвый конь. Немецкий парень в бомбардировщике держал курс на базу, повторяя: "Я сделал это ещё раз. И ещё раз возвращаюсь домой".
- Это все ради Долли, - послышался с противоположной стороны разделяющего их кровати неширокого черного провала голос Макамера. Голос как всегда звучал резко, скрипуче, но на сей раз в нем слышались и печальные нотки. - Мне, в общем, все равно, но она, как сумасшедшая, стремится урвать каждый час. Тебе очень хочется спать, Ральф?
- Нет.
- Долли хочет успеть получить все. Всё, что можно. Она ненавидит сон, и держится за меня обеими руками. Долли скоро умрет.
Датчер слышал, как вздохнул Макамер, и как негромко скрипнули пружины его кровати. Мальчишка-газетчик кричал уже довольно близко от отеля.
- Она очень больна, - продолжал Макамер. - И врачи не могут её вылечить. У Долли болезнь Брайта. У бедняги немеют конечности, ей кажется, что её глаза выпадают из орбит, а уши... Поэтому она и принимает таблетки. Никому кроме меня Долли ничего не говорит. Её семья ничего не знает, её босс...
Датчер, весь напрягшись, лежал на спине и смотрел в темный потолок.
- Я не люблю её, - сказал Макамер твердо, но не очень громко. Конечно, я говорю ей, что люблю, но... У меня есть другие женщины... Но я говорю, что люблю, и она цепляется за каждый час.
- Шшш... - остановил его Датчер, - ...не так громко.
- Неужели я и сейчас кричу? - изумился Макамер. - Неужели мой голос можно услышать через стену? Ты опечален, Датчер?
- Да.
- А она ведь началась как-то забавно, правда? - спросил Макамер.
- Да, мы ничего не почувствовали, - ответил Датчер. - Ты ждешь шесть лет, что она вот-вот начнется. Если где-то раздастся выстрел, ты говоришь себе: "Ага, вот оно". Но ничего не происходит. Ты каждый день ждешь и читаешь газеты, но когда война начинается, ты ничего не ощущаешь. Мы все ощутим позже. Гораздо позже...
- И что ты теперь намерен делать?
- Я намерен спать, - со смехом ответил Датчер.
- Спокойной ночи, - сказал Макамер.
- Спокойной ночи.
Бомбардировщик идет на посадку и парень, скорчившись в кресле пилота смотрит вниз, чтобы проверить, вышло ли шасси, а он, Датчер, собирается на вшивый мексиканский ипподром в обществе жиреющей гражданки Соединенных Штатов, затянутой в отороченный мехом рыжей лисы костюм. Самая юная лошадь в скачках будет не моложе девяти лет. На ипподроме соберется множество голливудских типов с яркими косынками на шеях, обязательно в темных очках и в ботинках из лосиной кожи . Типов будут сопровождать их агенты и победительницы разнообразных конкурсов красоты. Изнемогая от страшной мексиканской жары, они станут сорить своими шальными деньгами. Говорить они будут только о сексе и долларах, все время повторяя как припев: "Колоссально, потрясающе, на него в этом году спрос, и он обошелся "Метро" не меньше, чем в миллион". Но война уже идет. Идет она и для этих беспечных, легкомысленных бездельников. И я, несмотря на войну, останусь в Голливуде, закончу, если хватит сил "Полуночное убийство". Мне предстоит стерпеть и все те Полуночные убийства, которым ещё предстоит увидеть свет. Книги я писать не стану. Всякая честная книга несет в себе критику. Я не хочу истязать себя критикой этого несчастного, развращенного, измученного и бьющегося в агонии мира. Позже... Время для критики наступит позже...
