Уилла Кэсер - Моя Антония
Поселение луговых собачек занимало акров десять. Общипанная грызунами трава на всем этом пространстве была короткой и ровной, так что среди красной лохматой равнины выделялось серое бархатистое пятно. Норы находились на равных расстояниях одна от другой, как городские дома, разделенные улицами и проспектами. Сразу чувствовалось, что все здесь добрые соседи и жизнь у них течет размеренно.
Я привязал Франта внизу в ложбине, и мы с Антонией пошли осматривать норы, выбирая, какую из них легче разрыть. Десятки собачек, как обычно, спокойно сидели на задних лапках у входа в свои жилища. Едва мы подходили ближе, они начинали тявкать, трясли хвостами и спешили юркнуть под землю. Рядом с норами виднелись кучки песка и гравия, нарытого, как мы решили, глубоко под землей. Там и сям мы натыкались на большие кучи мелких камней, а никаких нор поблизости от них не было. Если весь этот гравий нарыли собачки, то как им удалось оттащить его так далеко? На одной из этих куч меня и подстерегала опасность.
Мы осматривали большую нору с двумя входами. Ходы спускались под землю отлого, и нам было видно, как они соединяются и какая внутри пыль, словно на узкой проселочной дороге, по которой много ездят. Пригнувшись, я попятился от норы и вдруг услышал отчаянный вопль Антонии. Она указывала на что-то за моей спиной и кричала по-чешски. Я круто повернулся и на куче сухого гравия увидел огромнейшую змею. Она грелась на солнце после морозной ночи, и, наверно, крик Антонии ее разбудил. Когда я обернулся, змея лежала свободно, изогнувшись в виде буквы "W". Но вот по телу ее прошло движение, и она начала медленно сворачиваться в клубок. Тут я увидел, что это не просто громадная змея, а настоящее чудище, каких показывают в цирке. От отвратительных, словно переливающихся движений ее скользкого тела меня замутило. Змея была толщиной с мою ногу, и казалось, ее жерновами не задавишь - такая она живучая. Змея подняла мерзкую головку и загремела трещоткой. Я не бросился бежать, у меня этого и в мыслях не было, будь у меня прямо за спиной каменная стена, хуже бы мне не стало - я все равно был в ловушке. Увидев, что кольца змеи напряглись, я понял, что сейчас она кинется на меня, кинется, развернувшись во всю длину. Я бросился вперед и замахнулся лопатой, удар пришелся как раз по тому месту, где кончается голова, и змея кольцами рухнула к моим ногам. Я продолжал молотить ее уже от ярости. Антония, забыв, что она босиком, подбежала ко мне. Хотя безобразная голова змеи была раздроблена, тело продолжало корчиться, извиваясь петлями и распрямляясь, вздымаясь и снова падая на землю. Я отошел и отвернулся. Меня тошнило. Антония с криком кинулась ко мне:
- Джимми, Джимми, она тебя кусала? Не кусала, нет? Почему ты не убегал, когда я кричала?
- А зачем ты кричала на своем чешском? Не могла по-человечески предупредить, что позади змея? - обиженно огрызнулся я.
- Я знаю, Джим, я плохая! Я так испугалась. - Она вынула у меня из кармана платок и хотела обтереть мне лицо, но я вырвал платок. Думаю, что по виду моему было ясно, как мне скверно.
- Я не знала, что ты храбрый, Джим, - твердила свое Антония, - храбрее больших мужчин. Ты подождал, когда она подняла голову, тогда ударил! Ты совсем-совсем не испугался? Теперь берем эту змею домой и всем показываем! Такую большую змею, как ты убил, здесь не видели!
Она продолжала в том же духе, пока я и сам не возомнил, будто только и ждал этой встречи и рад случившемуся. Мы осторожно приблизились к змее она все еще била хвостом, подставив солнцу безобразное брюхо. От нее исходил слабый тошнотворный запах, а из разбитой головы тонкой струйкой сочилась зеленоватая жидкость.
- Гляди-ка, Тони, вот ее яд, - сказал я.
Тони подняла лопатой голову змеи, а я достал из кармана большой кусок бечевки и затянул змеиную голову в петлю. Мы распрямили ее туловище и измерили хлыстом; длиной она была почти пять с половиной футов. Мы обнаружили у змеи двенадцать трещоток, но все с обломанными верхушками, и я утверждал, что когда-то их, значит, было двадцать четыре. Я объяснил Антонии, что, выходит, змее было не меньше двадцати четырех лет и она сохранилась со времен индейцев и бизонов, видела, как пришли сюда первые белые. Рассматривая свою добычу со всех сторон, я начал гордиться змеей, исполнился почтением к ее величине и возрасту. Змея казалась мне самим Злом, изначальным и вечным. Неудивительно, что такие, как она, вызывают инстинктивный ужас у всех теплокровных обитателей земли. Когда мы стащили змею в ложбину. Франт отпрянул, насколько позволяла веревка, и весь задрожал - ни за что не подпускал нас к себе.
Мы решили, что на пони поедет Антония, а я пойду домой пешком. Она медленно поехала вперед, болтая босыми ногами, но ежеминутно оборачивалась ко мне и кричала, как все удивятся. Я шел за ней с лопатой на плече и волочил по земле змею. Восторг Антонии передался и мне. Никогда еще огромная прерия не казалась мне такой вольной и просторной. И пусть красная трава кишит змеями, мне они нипочем! Тем не менее украдкой я все время оглядывался: не гонится ли за мной одержимая жаждой мести вторая змея, еще больше и старше моей!
Солнце уже село, когда мы добрались до нашего огорода и начали спускаться к дому. Первым нам повстречался Отто Фукс. Он сидел на берегу пруда и мирно курил трубку перед ужином. Антония закричала, чтоб он скорее шел к нам. Увидев змею, Отто сперва ничего не сказал, только поскреб затылок и перевернул ее носком сапога.
- Где это ты нашел такую красотку?
- В колонии собачек, - кратко ответил я.
- Сам убил? А чем? Где взял, чем ее стукнуть?
- Мы ездили к Русскому Питеру за лопатой для Амброша.
Отто вытряхнул из трубки пепел и присел на корточки пересчитать трещотки.
- Повезло тебе, что была лопата, - сказал он сдержанно. - Не хотел бы я повстречаться с этой образиной, будь у меня даже хороший кол! А та палка, что твоя бабушка носит от змей, такую громадину только пощекотала бы! Если б эта тварь встала на хвост да вытянулась, она бы тебе показала, будь спокоен! Долго ты с ней возился?
Тут вмешалась Антония:
- Она ужас как злилась! Так и бросилась Джимми на ноги. Я кричу ему: "Беги", а он все бьет и бьет, как с ума сошел.
Отто подмигнул мне. Когда Антония проехала к дому, он сказал:
- Попал по голове с первого раза? Твое счастье!
Мы повесили змею на мельницу, а войдя в дом, я услышал, как Антония, стоя посреди кухни, уже рассказывает о нашем приключении, не жалея красок.
Последующие встречи с гремучими змеями убедили меня в том, что в первый раз мне просто повезло. Моя великанша была дряхлой, давно разучилась сражаться, и сил у нее осталось мало. Наверно, она уже долгие годы блаженствовала в собачьей колонии: когда хотела, съедала на завтрак жирную собачку, имела уютное жилье, может, даже нежилась в гнезде, устланном совиными перьями, и совсем забыла, что гремучим змеям даром на земле ничего не дается. С такой громадной змеей, да будь она еще в боевой форме, мальчишке не справиться. Значит, на самом деле подвига никакого и не было - обстоятельства случайно сложились в мою пользу, как, впрочем, вероятно, бывало со многими победителями драконов. Благодаря Русскому Питеру я был во всеоружии, змея мне попалась ленивая и старая, а рядом оказалась Антония, чтоб оценить и восславить мою доблесть.
Змея несколько дней провисела на ограде нашего загона для скота, соседи приходили поглядеть на нее и единодушно признавали, что такой большой гремучей змеи в здешних краях еще никто не убивал. Для Антонии этого было довольно. С тех пор она стала относиться ко мне иначе и больше никогда не задирала нос. Я убил большую змею - значит, я и сам уже большой.
8
Поздней осенью, когда трава и кукуруза поблекли, дела у наших друзей русских пошли совсем плохо. Питер рассказал мистеру Шимерде о своих заботах: он не смог заплатить по долговому обязательству, срок которого истек первого ноября, пришлось внести непомерную сумму, чтобы его продлить, и он заложил всех своих свиней, лошадей и даже корову-кормилицу. Кредитором его был Уик Каттер - безжалостный ростовщик из Черного Ястреба, о котором по всей округе ходили недобрые слухи, о нем я еще расскажу позже. Питер не умел толком объяснить про свои расчеты с Каттером. Он знал только, что в первый раз взял у него в долг двести долларов, потом сто, потом еще пятьдесят, каждый раз к основной сумме добавлялись какие-то проценты, и долг рос куда быстрее, чем хлеб в поле. Теперь все имущество русских оказалось заложенным.
Вскоре после того, как Питер продлил долговое обязательство, Павел надорвался, подымая бревна при постройке нового амбара, упал прямо на стружки, кровь хлынула у него из горла, и те, с кем он работал, испугались, как бы он тут же не умер. Его принесли домой, уложили в постель, и с того дня он не вставал, совсем расхворался. Казалось, несчастье, словно зловещая птица, уселось на крыше бревенчатого дома русских и бьет крыльями, отпугивая от него людей. Русским так не везло, что все их избегали и старались о них не думать.
