Франк Рюзе - 0%
Пауза.
— И потом есть еще одна штука, которая мне жутко не нравится, — то что люди видят твои фотографии и им начинает казаться, будто они с тобой знакомы. Я и сама на это не раз покупалась: вот вчера прихожу в свою автошколу, натыкаюсь там на одну девчонку и думаю: ну точно я ее знаю... И уже собралась сказать: «Привет, мы с вами где-то встречались, только не помню где...», и тут до меня доходит, что я ее видела в телешоу Ардиссона, вот мне и примерещилось, будто мы давно знакомы... Ну чистое идиотство, терпеть этого не могу. Ой, да я же забыла про самое мерзкое — фотовспышки. Иногда они прямо обжигают сетчатку, так, что ты не в силах смотреть на белый свет между двумя снимками. Ты слышишь, как фотограф командует «раз-два-три!», буквально заставляешь себя открыть на секунду глаза, и он тебя щелкает. Боль дикая... Не знаю, портится ли от этого зрение, но жжет хоть плачь. Вдобавок ты часами стоишь на пятнадцатисантиметровых каблуках, так что ноги вот-вот подломятся, и при всем том изволь улыбаться и делать вид, что тебе весело... Правда, и фотографы бывают разные — некоторые понимают, как тебе трудно, и стараются работать побыстрее, отснимут две-три пленки (а это уже больше семидесяти поз!) и все. Обычно же ради одной-единственной фотографии изводят по шесть пленок. А есть такие «умельцы», что сами не знают, чего хотят, вот и торчи перед ними, пока они не отщелкают восемь-десять пленок. Но самое долгое при этом даже не сама съемка, а макияж. На одно фото приходится не меньше двух часов макияжа, и они могут раз по пятнадцать менять тебе прическу, пока не скажут: «Ладно, пойдет», хотя всего-навсего стянули тебе волосы на затылке, их и на фотографии-то не видать.
— Э-э-э... А что, визажисты... Они используют какие-то особые марки?
— Ну да, обычно они берут Mac или by Terry, это самое лучшее. А вообще-то у них любой косметики хватает, им даже и покупать ее не нужно. Потому что на съемках для парикмахеров и визажистов действует система «кредитов»: их агент сотрудничает с известными косметическими фирмами и салонами красоты, и те бесплатно снабжают его всей своей продукцией для макияжа и причесок, чтобы под фотографией значилось «шампунь такой-то», типа какая-нибудь большая сеть парикмахерских, которая вроде и ни при чем, продвигает «специальный шампунь для вьющихся белокурых волос» или еще какую-нибудь фигню, про которую наш парикмахер и слыхом не слыхивал. Или «такая-то знаменитая фирма предлагает роскошный макияж, плюс губная помада трамтарарам», хотя на самом деле визажист готовит черт знает какую смесь, в которую, может, и добавит капельку той самой помады, но обязательно смешает ее с двумя-тремя другими, так что, если девчонки, насмотревшись рекламы, и купят такую помаду, пусть не надеются получить то, что видели в журнале, и это нормально, все так делают.
— Угу... — она снова щелкает языком (это действует мне на нервы). — А вот скажи, агентство следит за твоим весом?
— Нет. Хотя вообще-то случается. У меня была одна знакомая девчонка, вроде как подружка: только ее взяли на работу, она сказала себе типа «ага, все в порядке» и начала нормально питаться, через пару месяцев чуточку округлилась, и агентство тут же вышвырнуло ее вон. И правильно, если у тебя задница отрастает, куда ты годишься... Но у некоторых девчонок такой классный обмен веществ, что и голодать-то не требуется. Конечно, им все равно никогда не придет в голову купить булочку с шоколадом. А вот истории про то, что манекенщицы принимают наркотики, чтобы похудеть, — чистая лабуда. Никогда такого не встречала. То есть наркотиками-то они балуются. Но с похудением это никак не связано, просто, куда бы ты ни пришла, тебе их обязательно суют. На презентациях глянцевых журналов, к примеру... Ну ладно, я туда больше не хожу, так что не знаю, может, там теперь все по-другому (ха-ха!), но раньше на таких тусовках «коксом» подогревали всех желающих, и не разнюхаться было даже как-то неприлично. Да это ты знаешь лучше меня, разве нет?
— Ладно... — журналистка прячет улыбку, — а вот скажи, профессия манекенщицы что-то меняет в твоих отношениях с людьми?
— Ну ясное дело. И хуже всего с родными. Они думают: ишь, возомнила о себе, ходит как королева. Это очень неприятно, особенно вначале! Ты должна хорошо одеваться, ты должна во всем себя ограничивать, потому что необходимо бегать по кастингам, да и вообще, такая у тебя работа, но они считают, что ты типа выпендриваешься. И такое отношение здорово угнетает, ты и сама начинаешь смотреть на себя другими глазами. Я, к примеру, в какой-то момент стала настоящим параноиком: окружающие внушали мне, что я всего-навсего вешалка безмозглая, и тогда я переставала общаться с ними, а они думали, что я не общаюсь, потому что задираю нос и ставлю себя выше всех. А я, наоборот, считала себя настолько хуже, что даже боялась говорить с ними: мол, что я могу им сказать! Когда участвуешь в кастингах, это, конечно, прекрасно, но отнимает массу времени и сил, буквально опустошает, где уж тут духовно обогащаться. В общем, честно говоря, в моей жизни бывали моменты, когда я прямо-таки впадала в летаргию; правда, потом опомнишься и опять начинаешь реагировать...
— Какие чувства ты испытываешь, видя повсюду собственное изображение?
— Да можно сказать, никаких. На самом деле твои фотографии — это уже не ты, а кто-то другой. К тому же после съемки они проходят такую компьютерную обработку, что... Нет, я ничего не говорю, иногда обходится и без ретуши, но все равно — с той минуты как фотография начинает жить «помимо» тебя и люди вкладывают в нее какие-то свои представления, это уже не ты. Вот почему я гораздо больше люблю рассматривать те фото, которые моя мать делала в нашем загородном доме, чем снимки в глянцевых журналах — эти меня абсолютно не трогают.
— Э-э-э... Скажи, ты всегда одеваешься в таком классическом стиле, как вот сейчас? Я хочу сказать, в отличие от твоих туалетов на фотографиях?
— Ну ясное дело... Слушай, на своей последней рекламной фотографии я стою в каком-то безразмерном мешке и на высоких шпильках; ты ведь никогда в таком виде не выйдешь на улицу... Или выйдешь? Ну разве что если это войдет в моду, ведь так?
Быстрая прокрутка, чтение.
С потолка свисают перья на ниточках, новая занавеска в душевой кабине сверкает блестками, и, что самое трогательное, Софи приклеила ко дну ванны специальные наклейки против скольжения так, что они образовали мои инициалы. Все это — в маленькой трехкомнатной квартирке, куда мы с ней въехали месяц назад «для совместного проживания». Софи входит в ванную, где я принимаю душ.
— Скажи, ты моешься потому, что чувствуешь себя грязной?
— То есть?
— Ну... после того, как мы занимались любовью.
— Да нет же!
— Ты уверена, что это не потому, что ты брезгуешь мной?
— Конечно, нет, иди ложись, я скоро приду.
— Скоро — это со скоростью света?
Быстрая прокрутка, чтение.
Софи бросила курить. Теперь она пытается и меня отвадить от курения, рисуя крошечные сердечки и цветочки на моих сигаретах и старательно их нумеруя. Я имею право выкуривать только те, что помечены этими рисунками, а она каждый день разукрашивает на одну меньше. Сегодня меня ждут на журнальном столике девять сигарет рядом с ее посланием, написанным розовым фломастером:
«Ты — то, что все хотят видеть и что вижу я; ты — то, чем я мечтаю стать, то, в чем мне так нужно было нуждаться».
Проверяю, нет ли чего на моем автоответчике, слушаю диск Стины Норденштам, которую Софи прозвала Стиной Пшапшупшу, и листаю Figaro Madame, где я сфотографирована вместе с Инес. Однажды на дефиле Versace она мне сказала, что цветы — это половые органы растений и когда ей преподносят букеты, то у нее всегда возникает впечатление, будто ей подарили связку членов.
Включаю Mac, просматриваю американские сайты, посвященные анорексии; там есть свод правил идеального анорексика (типа «Правило № 3: мне безразлично, счастлива ли я, главное, что я стройна») или еще список убедительных причин для голодания, последняя мне нравится больше всех: «Потому что я могу». Выключаю Mac, и очень кстати, — как раз приходит с покупками Софи, и я кидаюсь к ней, чтобы испробовать один фокус, про который вычитала уж не помню где, то ли в Biba, то ли в Marie Claire: нужно засосать губами клитор, потом выпустить, и снова, и опять. Софи после оргазма дышит так прерывисто, что почти пугает меня. «Все в порядке?» — спрашиваю я. Она лежит, уткнувшись лицом мне в шею, и по движению ее губ я угадываю «да». Мы не двигаемся еще несколько минут. Потом Софи чмокает меня в ухо, привстает и вдруг озабоченно хмурится.
— Что такое? — интересуюсь я, гладя ее по щеке. — Ну, что случилось?
Она целует меня и снова отстраняется.
— Что такое, что такое... Ты бледна как смерть.
— Мерси за комплимент.
— Нет, ей-богу, это очень странно.
Встаю с постели, подхожу к зеркалу. И верно: у меня даже губы побелели.
