Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)
- Так как бродячие собаки разносят ужасную болезнь - бешенство, их убивают. Помещают в газовую камеру, и там они умирают без всяких мучений.
- И черный грифон умер?
- Боюсь, что да, - ответил отец, положив ему руку на плечо.
Они направились к выходу. Мать сказала Джироламо:
- Сегодня здесь нет ни одной собаки, которую мне хотелось бы купить. Но на днях мы приедем сюда снова и тогда выберем, хорошо?
Джироламо ничего не ответил. Он думал о дворняжке, которая совала ему в руку свою лапу. Но теперь-то он понимал, что ему никого не удастся спасти: ни ее, ни какую-нибудь другую собаку. Он чувствовал, что весь мир охвачен непреодолимым беспорядком и непостижимой эгоистической беззаботностью. Они перешли улицу и подошли к машине.
- Из-за ваших собак я потерял все утро, - сказал отец, открывая дверцу. - Теперь я должен мчаться на службу.
- Я так и знал, что нужно было пойти позавчера, - неожиданно сказал Джироламо. - Я ведь говорил, мама! Я вчера приходил к тебе в комнату и позавчера и говорил, что надо пойти.
Тон сына, казалось, удивил мать, и она строго ответила:
- Да, ты приходил, но тогда я идти не могла, потому что устала и хотела отдохнуть.
- Почему, мама, почему ты тогда не пошла?
- Я тебе уже ответила. Потому что спала.
- Да, ты спала, мама, ты спала! - И Джироламо внезапно зарыдал так громко, что отец, который уже собирался включить скорость, заглушил мотор и сказал:
- Ну-ну, не плачь. На следующей неделе мать подыщет тебе другого щенка.
Но Джироламо все твердил и твердил громким голосом, который удивлял его самого:
- Ты спала, мама, ты спала, ты спала!
Заводя мотор, отец повторил:
- Ну-ну, не плачь! Мужчины не плачут!
А мать заметила:
- Ребенок определенно нездоров. Он стал слишком нервным.
И машина умчалась.
Повторение
В лифте Джорджия, опустив глаза, забилась в угол; Серджо сказал:
- Не делай такого лица. В конце концов то, о чем я тебя прошу, сущий пустяк. Потом мы расстанемся и никогда больше не увидимся.
Джорджия ответила:
- Это не пустяк. Мне тоже жаль, что между нами все кончено. Но мне кажется, просто жестоко притворяться, что все начинается сначала. Только тебе могла прийти в голову подобная мысль.
Лифт остановился, и они вышли на площадку. Серджо взглянул на свои часы:
- Сейчас одиннадцать, а тогда ты пришла в пять минут двенадцатого, в такой же день и тоже в мае. Только это было три года назад.
- Так что же я должна делать?
- Подожди здесь на площадке, а в пять минут двенадцатого позвони.
Серджо вынул ключ, открыл дверь и вошел в переднюю. Квартира была на верхнем этаже, небольшая и вся завалена книгами. Серджо прошел по узкому коридору между двумя шкафами, набитыми книгами, и вошел в кабинет. Все здесь было, как три года назад, только на окне жалюзи были опущены, а в тот день, три года назад, они были подняты. Он вспомнил, что в тот день ветер на террасе шевелил яркой блестящей листвой глицинии. Он поднял жалюзи, было ветрено, глициния стояла на том же месте. Тогда он подошел к письменному столу, сел за него, взял книгу, которую он читал в то утро. Это была монография об одном художнике, о картине которого он должен был тогда высказать свое мнение.
Вновь, как в то утро, зазвонил звонок, и Серджо почувствовал, как у него замерло сердце. Он встал, быстро прошел в прихожую и открыл дверь. Она стояла в дверях, совсем такая же, в том же платье, в тех же туфлях, с той же сумочкой. "И, может быть, даже взгляд зеленых глаз такой же сосредоточенный, - подумал он, - та же острая прядь темных волос на белом лбу".
- Что вам угодно? - спросил он, начиная повторение сцены, происшедшей три года назад.
Джорджия в свою очередь с трудом произнесла:
- Синьор Ланари просит извинить его за то, что он не смог прийти. Я его секретарь.
- Заходите, пожалуйста.
Серджо прошел впереди нее по коридору, вошел в кабинет. Здесь он в точности проделал то же самое, что и в то утро. Сначала он зашел за письменный стол, как бы желая сесть в кресло, затем передумал, подошел к кожаному дивану, стоявшему напротив окна, и произнес!
- Давайте сядем сюда, здесь удобнее.
Джорджия села, взглянула на него и сказала с досадой:
- Нет, не могу.
- Ну что с тобой?
- Ты мне сразу же понравился в то утро, и я села так, чтобы при первом удобном случае мои колени могли коснуться твоих. Ну как можно хладнокровно повторять некоторые вещи?
- А почему бы и нет?
- Нет уже того чувства, которое заставляло нас это делать, а без него все кажется смешным и просто неприятным. Вот, я делаю так, но от этого мне стыдно, а в то утро, наоборот, я испытала что-то чудесное.
Она сидела рядом с ним; ее красивые длинные ноги были закинуты одна на другую. Сделав над собой усилие, она придвинулась ближе к нему, затем медленно, с трудом, как будто поднимаясь по крутому склону, произнесла!
- Как я вам уже сказала, синьору Ланари пришлось остаться в гостинице, потому что он ждет звонка из Милана. А пока он вам посылает фотографии этой картины. Он просит, чтобы вы их посмотрели, а завтра утром он позвонит вам и договорится о встрече.
Вздохнув с облегчением, она взглянула в окно.
- Не так, - резко произнес Серджо, - после этих слов ты посмотрела мне в глаза.
- Как?
- Это был самый прекрасный взгляд, какой я когда-либо видел, - ответил он вдруг с волнением. - Это был взгляд... как бы сказать... в нем были и просьба и приказ вместе.
- Я тебе признаюсь, - произнесла Джорджия в раздумье, - я так боялась, что ты отошлешь меня, ты казался таким серьезным, даже сердитым. Этим взглядом я хотела дать тебе понять, что ты должен найти повод задержать меня.
- Ну-ка, попробуй.
- Вот сейчас я смотрю на тебя так, как в то утро.
Они взглянули друг на друга, и Серджо почувствовал приступ тоски. Да, это был тот же взгляд и в то же время не тот. Он тихо спросил:
- Не покажете ли вы мне фотографии?
- Вот они.
Серджо взял из ее белых и тонких рук желтый конверт и, как и в тот памятный день, вынул фотографии и принялся их рассматривать. Он вспомнил, что в то утро, когда он просматривал фотографии, он видел все как в тумане и руки у него дрожали. Смутно, как бы во сне, он понимал, что картина, о которой просил его высказать свое мнение синьор Ланари, богатый промышленник с севера Италии, не представляла никакой ценности, так как это была всего лишь копия довольно известного оригинала, находившегося в одной иностранной галерее.
Наконец он сказал, как в то утро:
- Синьорина, синьору Ланари незачем звонить мне завтра утром. Мне уже все ясно. Знаете, сколько может стоить эта картина?
- Сколько?
- Да, собственно, оценивать нужно только холст и раму. Это стоит от десяти до пятнадцати тысяч лир.
- Но синьор Ланари сказал мне, что она стоит около двухсот миллионов.
- Синьорина, это копия да к тому же довольно известной картины. А вы знаете, что такое копия? Художник с некоторыми навыками техники письма добросовестно изучает манеру одного из мастеров прошлого, затем пишет картину, довольно хорошую, для какого-нибудь не очень щепетильного торговца, а тот всучит ее потом какому-нибудь синьору Ланари. Я сказал, что картина написана хорошо, но она не подлинная. Следовательно, копия может быть выполнена мастерски, но в то же время это подделка.
- Тогда что же мне сказать синьору Ланари?
- Что эта картина - подделка.
Джорджия воскликнула:
- В этот момент я пришла в отчаяние. Я подумала, что ты не заметил моего взгляда, и решила дать тебе понять яснее. Я подвинула свои колени к твоим, вот так.
Прервав представление, Серджо в смятении спросил:
- Значит, я тебе так сильно нравился?
Джорджия искренне ответила:
- Да, ужасно. Если бы ты тогда отослал меня, мне кажется, я упала бы в обморок, не дойдя до двери.
- Я, кажется, тогда понял это и, чтобы выиграть время, стал расспрашивать тебя о твоей работе, о синьоре Ланари. Давай попробуем повторить.
- Давай.
Серджо сказал торопливо, как в то утро:
- Итак, вы секретарь синьора Ланари?
- Да.
- А что вы делаете у синьора Ланари?
- Я секретарь.
- Извините, я хотел спросить, в чем заключается ваша работа?
- О, я печатаю на машинке контракты, деловые письма, стенографирую беседы, договариваюсь о встречах.
- Но вы очень молоды.
- Я не такая уж молодая. Мне двадцать четыре года.
- А синьор Ланари молодой?
- О нет, это очень почтенный старый господин, совсем седой, у него уже есть внуки.
- Он любит живопись, ваш синьор Ланари?
- Не думаю. Эту картину он получил в уплату долга.
Серджо вдруг подумал, что слова были более или менее те же, но произносились теперь совсем с иным чувством. Три года назад от каждой такой очень обычной фразы, от прикосновения ее колен он чувствовал себя на небесах. Теперь же ему казалось, что он летит в пропасть. Безнадежность, сознание собственного бессилия что-либо изменить постепенно овладевали им. Он сказал резко:
