Чарльз Диккенс - Рождественские повести
- Боюсь, что с тех пор я очень изменилась к худшему, - со смехом сказала Грейс, не отрываясь от работы. - Что ж это за исключение, отец?
- Элфред, конечно! - сказал доктор. - С тобой ничего нельзя было поделать: ты просто требовала, чтобы тебя называли женой Элфреда; ну мы и называли тебя его женой, и как это ни смешно теперь, я уверен, что тебе больше нравилось бы называться женой Элфреда, чем герцогиней, - если бы мы могли присвоить тебе герцогский титул.
- Неужели? - бесстрастно проговорила Грейс.
- Как, разве ты не помнишь? - спросил доктор.
- Кажется, что-то припоминаю, - ответила она, - но смутно. Все это было так давно. - И, продолжая работать, она стала напевать припев одной старинной песенки, которая нравилась доктору.
- Скоро у Элфреда будет настоящая жена, - сказала она вдруг, - и тогда наступит счастливое время для всех нас. Три года я тебя опекала, Мэрьон, а теперь мое опекунство подходит к концу. Тебя было очень легко опекать. Я скажу Элфреду, когда верну ему тебя, что ты все это время нежно любила его и что ему ни разу не понадобилась моя поддержка. Могу я сказать ему это, милая?
- Скажи ему, дорогая Грейс, - ответила Мэрьон, - что никто не смог бы опекать меня так великодушно, благородно, неустанно, как ты, и что все это время я все больше и больше любила тебя и, боже! как же я люблю тебя теперь!
- Нет, - весело промолвила сестра, отвечая на ее объятие, - этого я ему, пожалуй, не скажу; предоставим воображению Элфреда оценить мои заслуги. Оно будет очень щедрым, милая Мэрьон, так же, как и твое.
Снова Грейс принялась за работу, которую прервала, когда сестра ее заговорила с такой страстностью; и снова Грейс запела старинную песню, которую любил доктор. А доктор по-прежнему покоился в своем кресле, протянув ноги в туфлях на коврик, слушал песню, отбивая такт у себя на колене письмом Элфреда, смотрел на своих дочерей и думал, что из всех многочисленных пустяков нашей пустячной жизни эти пустяки едва ли не самые приятные.
Между тем Клеменси Ньюком, выполнив свою миссию и задержавшись в комнате до тех пор, пока не узнала всех новостей, спустилась в кухню, где ее сотоварищ мистер Бритен наслаждался отдыхом после ужина, окруженный столь богатой коллекцией сверкающих сотейников, начищенных до блеска кастрюль, полированных столовых приборов, сияющих котелков и других вещественных доказательств трудолюбия Клеменси, развешенных по стенам и расставленных по полкам, что казалось, будто он сидит в центре зеркального зала. Правда, вся эта утварь в большинстве случаев рисовала не очень лестные портреты мистера Бритена и отражала его отнюдь не единодушно: так, в одних "зеркалах" он казался очень длиннолицым, в других - очень широколицым, в некоторых довольно красивым, в других - чрезвычайно некрасивым, ибо все они отражали один и тот же предмет по-разному, так же как люди по-разному воспринимают одно и то же явление. Но все они сходились в одном - посреди них сидел человек, развалившись в кресле, с трубкой во рту и с кувшином пива под рукой, человек, снисходительно кивнувший Клеменси, когда она уселась за тот же стол.
- Ну, Клемми, - произнес Бритен, - как ты себя чувствуешь и что нового?
Клеменси сообщила ему новость, которую он принял очень благосклонно. Надо сказать, что Бенджамин с головы до ног переменился к лучшему. Он очень пополнел, очень порозовел, очень оживился и очень повеселел. Казалось, что раньше лицо у него было завязано узлом. а теперь оно развязалось и разгладилось.
- Опять, видно, будет работка для Сничи и Крегса, - Заметил он, лениво попыхивая трубкой. - А нас с тобой, Клемми, пожалуй, снова заставят быть свидетелями.
- Ах! - отозвалась его прекрасная соседка, излюбленным движением вывертывая свои излюбленные суставы. - Кабы это со мной было, Бритен!
- То есть?..
- Кабы это я выходила замуж, - разъяснила Клеменси.
Бенджамин вынул трубку изо рта и расхохотался от всей души.
- Хороша невеста, нечего сказать! - проговорил он. - Бедная Клем!
Клеменси тоже захохотала, и не менее искренне, чем Бритен, - видимо, ее рассмешила самая мысль о том, что она может выйти замуж!
- Да, - согласилась она, - невеста я хорошая, правда?
- Ну, ты-то уж никогда не выйдешь замуж, будь покойна, - сказал мистер Бритен, снова принимаясь за трубку.
- Ты думаешь, так-таки и не выйду? - спросила Клеменси совершенно серьезно.
Мистер Бритен покачал головой.
- Ни малейшего шанса!
- Подумать только! - воскликнула Клеменси. - Ну что ж! А ты, пожалуй, соберешься когда-нибудь жениться, Бритен, правда?
Столь прямой вопрос на столь важную тему требовал размышления. Выпустив огромный клуб дыма, мистер Бритен стал рассматривать его, наклоняя голову то вправо, то влево - словно клуб дыма и был вопросом, который предстояло рассмотреть со всех сторон, - и, наконец, ответил, что это ему еще не совсем ясно, но, впрочем... да-а... он полагает, что в конце концов вступит в брак.
- Желаю ей счастья, кто б она ни была! - вскричала Клеменси.
- Ну, счастливой она будет, - сказал Бенджамин, - в этом можешь не сомневаться.
- Но она не была бы такой счастливой, - сказала Клеменси, навалившись на стол, и, вся в мыслях о прошлом, уставилась на свечу, - и не получила бы такого общительного мужа, если бы не... (хоть я и не нарочно старалась тебя расшевелить, все вышло само собой, ей-ей), если бы не мои старанья; ведь правда, Бритен?
- Конечно, - ответил мистер Бритен, уже достигший того высокого наслаждения трубкой, когда курильщик, разговаривая, едва в состоянии приоткрывать рот и, недвижно блаженствуя в кресле, способен повернуть в сторону соседа одни лишь глаза, и то очень лениво и бесстрастно. - Да, я тебе, знаешь ли, очень обязан, Клем.
- Приятно слышать! - сказала Клеменси.
В то же время Клеменси сосредоточила и взоры свои и мысли на свечке и, внезапно вспомнив о целебных свойствах свечного сала, щедро вымазала свой левый локоть этим лекарством.
- Я, видишь ли, в свое время производил много исследований разного рода, - продолжал мистер Бритен с глубокомыслием мудреца, - ведь у меня всегда был любознательный склад ума - и я прочел множество книг о добре и зле, ибо на заре жизни сам был прикосновенен к литературе.
- Не может быть! - вскричала Клеменси в восхищении.
- Да, - сказал мистер Бритен, - два года без малого моей обязанностью было сидеть спрятанным за книжным прилавком, чтобы выскочить оттуда, как только кто-нибудь вздумает прикарманить книжку; а после этого я служил посыльным у одной корсетницы-портнихи, и тут меня заставляли разносить в клеенчатых корзинках одно лишь сплошное надувательство; и это ожесточило мою душу и разрушило мою веру в человеческую натуру; а затем я то и дело слышал споры в этом доме, что опять-таки ожесточило мою душу, и вот в конце концов я решил, что самое верное и приятное средство смягчить эту душу, самый надежный руководитель в жизни, это терка для мускатного ореха.
Клеменси хотела было сказать что-то, но он помешал ей, предвосхитив ее мысль.
- В сочетании, - торжественно добавил он, - с наперстком.
- "Цоступай с другими так, как ты хочешь, чтобы..." и прочее, заметила Клеменси, очень довольная его признанием, и, удовлетворенно сложив руки, похлопала себя по локтям. - Кратко, но ясно, правда?
- Я не уверен, - сказал мистер Бритен, - можно ли считать эти слова настоящей философией. У меня на этот счет сомнение; но если бы все так поступали, на свете было бы куда меньше воркотни, так что от них большая польза, чего от настоящей философии не всегда можно ожидать.
- А помнишь, как ты сам ворчал когда-то! - проговорила Клеменси.
- Да! - согласился мистер Бритен. - Но самое необыкновенное, Клемми, это то, что я исправился благодаря тебе. Вот что странно. Благодаря тебе! А ведь у тебя, наверно, и мысли-то нет ни одной в голове.
Клеменси, ничуть не обижаясь, покачала этой головой, рассмеялась, крепко сжала себе локти и сказала:
- Пожалуй, и правда, нет.
- В этом сомневаться не приходится, - подтвердил мистер Бритен.
- Ну, конечно, ты прав, - сказала Клеменси. - А я и не говорю, что у меня есть мысли. Да мне они и не нужны.
Бенджамин вынул трубку изо рта и расхохотался так, что слезы потекли у него по лицу.
- Какая же ты дурочка, Клемми! - в восторге проговорил он, покачивая головой и вытирая глаза.
Клеменси, отнюдь не собираясь спорить с ним, тоже покачала головой и расхохоталась так же искренне, как и он.
- Но все-таки ты мне нравишься, - сказал мистер Бритен, - ты на свой лад предобрая, поэтому жму твою руку, Клем. Что бы ни случилось, я всегда буду тебя помнить и останусь твоим другом.
- В самом деле? - проговорила Клеменси. - Ну! Это очень мило с твоей стороны.
- Да, да, - сказал мистер Бритен, передавая ей свою трубку, из которой пора было выбить пепел. - Я буду тебя поддерживать... Хм! Что это за странный шум?
- Шум? - повторила Клеменси.
- Шаги в саду. Словно бы кто-то спрыгнул с ограды, - сказал Бритен. - А что, наверху у нас все уже легли спать?
