Уильям Фолкнер - Избранное
— Ну что, парень? Долгонько же пришлось тебя ждать. Как там ваши? — спросил он.
— Прекрасно, сэр, — отвечал Баярд, бросив острый внимательный взгляд на здоровое румяное лицо старика. Нет, они еще ничего не знают.
— Мы ждем тебя с тех пор, как Рейф прошлой весной тебя в городе встретил. Генри, вели Мэнди поставить еще одну тарелку.
Четыре собаки вошли в комнату следом за ним. Три серьезно смотрели на него горящими глазами, а четвертая, гончая с голубыми отметинами и с выражением царственного величия, подошла и холодным носом ткнулась ему в ладонь.
— Здорово, Генерал! — сказал он, потрепав ей уши, и тогда другие собаки тоже подошли, тыкаясь носами в руки.
— Возьми себе стул, — сказал мистер Маккалем. Он повернул свой стул, и Баярд повиновался. Собаки двинулись за ним, с неуклюжей учтивостью суетясь у него под ногами.
— Я все твоего деда сюда приглашал, — продолжал старик, — да только он либо слишком зазнался, либо ему просто лень с места двинуться. Эй, Генерал!
По-шел-ка ты вон. Гони их прочь, Баярд. Генри! — крикнул он. Появился Генри. — Убери этих проклятых собак, пусть дадут спокойно поужинать.
Генри выгнал собак из комнаты. Мистер Маккалем взял с каминной доски длинную сосновую лучину, зажег ее в очаге, закурил трубку, погасил лучину в золе и положил обратно на полку.
— Рейф и Ли сегодня в городе, — сказал он. — Ты мог бы с ними на фургоне приехать. Но на лошади тебе, конечно, больше нравится.
— Да, сэр, — спокойно отвечал Баярд. Значит, они узнают. Некоторое время он смотрел в огонь, медленно потирая руками колени, и перед его холодным мысленным взором в один короткий миг пронеслись последние месяцы его жизни, со всем их безумством и безрассудством; он увидел их сразу во всей их полноте, как будто перед ним мгновенно размотали кинопленку, в конце которой находилось то, о чем его не раз предупреждали и что любой глупец мог бы легко предвидеть сам. Какого черта, допустим, что и мог, но ведь его ли в том вина? Разве он насильно заставлял деда с ним ездить? Разве это он вложил в грудь старику никудышное сердце? И дальше, холодно и четко: Ты боялся вернуться домой. Ты заставил черномазого тайком вывести тебе лошадь. Ты нарочно совершаешь поступки, про которые сам знаешь, что они обречены на неудачу или вообще невозможны, а потом у тебя не хватает смелости отвечать за последствия. Потом в глубоких, бессонных, горьких тайниках его души ярко вспыхнуло сначала обвинение, потом попытка оправдания и снова суровый приговор; кто тут кого пытался обвинить или кому пытался отпустить вину — не знал он толком даже сам: Ты все это наделал! Ты во всем виноват; ты убил Джонни.
Генри подвинул к огню стул, и вскоре старик осторожно вытряхнул себе на ладонь глиняную трубку и вытащил из кармана плисового жилета огромную серебряную луковицу.
— Половина шестого, — проговорил он. — Что, ребята еще не вернулись?
— Они уже здесь, — коротко отозвался Генри, — когда я водил собак, я слышал, что они распрягают.
— Ну, тогда принеси кувшин, — приказал ему отец Генри встал и снова вышел; вскоре на крыльце послышались тяжелые шаги, и Баярд, повернувшись на стуле, мрачно уставился на дверь. Дверь отворилась, и в комнате появились Рейф и Ли.
— Вот это здорово, — сказал Рейф, и его худощавое темное лицо просветлело. — Выбрался наконец?
Он пожал Баярду руку; Ли последовал его примеру. Как и у остальных братьев, лицо Ли казалось сумрачной темною маской. Он был не такой коренастый, как Рейф, и самый молчаливый из всех. В глубине его черных беспокойных глаз таилась какая-то безумная печаль. Пожимая Баярду руку, он не сказал ни слова.
Но Баярд следил за Рейсром. Лицо его не выражало ничего — ни холода, ни вопроса. Неужто он был в городе и ничего там не слыхал? Или все это привиделось ему во сне? Но нет, ошибки здесь быть не могло — он ясно помнил не оставляющее сомнений чувство, которое охватило его, когда он прикоснулся к деду, помнил, как тот вдруг осел, словно внутренний стержень гордости и упрямого вызова фамильному року, так долго сохранявший в нем непреклонную твердость и силу, внезапно подался и наконец отпустил на покой его несгибаемый костяк.
— Вы в транспортной конторе были? — спросил мистер Маккалем.
— Мы так и не добрались до города, — отвечал Рейф. — Как раз перед самым Верноном у нас сломалась ось. Пришлось распрягать, ехать верхом в Верной и там ее чинить. Добираться до города было уже поздно. Купили все, что надо, и вернулись домой.
— Ну и ладно. Поедете на будущей неделе, перед рождеством, — сказал старик.
Баярд глубоко вздохнул и закурил папиросу; из открывшейся двери потянуло холодом, и в полосе переливчатой тьмы в комнату вошел Бадди, прислонился к стене и сел на корточки в затененном углу возле очага.
— Тот лис, про которого ты мне говорил, еще цел? — спросил Баярд у Рейфа.
— Цел. Но на этот раз мы его обязательно загоним. Может, даже завтра. Погода меняется.
— Будет снег?
— Похоже. Что сегодня ночью будет, отец?
— Дождь, — отвечал старик. — И завтра тоже. До среды хорошего следа ждать нечего. Генри! — позвал он и через секунду снова крикнул: — Генри!
Вошел Генри; он нес черный котел, над которым поднималась тонкая струйка пара, глиняный кувшин и толстый стакан с металлической ложкой. В невысокой приземистой фигуре Генри, в его добрых карих глазах и неторопливых ловких руках было что-то домашнее, женственное. Именно он распоряжался на кухне (он теперь стряпал даже лучше Мэнди) и в доме, где проводил большую часть времени, спокойно и без суеты занимаясь каким-нибудь нескончаемым делом. В городе он бывал почти так же редко, как и отец, охоту не любил, и единственным его развлечением было приготовление виски, доброго виски исключительно для домашнего употребления, в тайной цитадели, известной только отцу и негру, который ему помогал, согласно рецепту, полученному по наследству от многих поколений предков, вспоенных шотландским «асквибо»[72]. Он поставил котел, кувшин и стакан на очаг, взял из рук отца глиняную трубку, положил ее на каминную доску и снял оттуда надтреснутую сахарницу и семь стаканов с металлической ложкой в каждом. Старик наклонился к огню и с торжественным видом начал очень медленно и старательно наполнять пуншем один стакан за другим. Когда каждый из присутствующих получил свою порцию, осталось еще два стакана.
— А разве остальные еще не пришли? — спросил он. Никто ему не ответил, и он заткнул пробкой кувшин. Генри поставил оба стакана обратно на каминную полку.
В дверях показалась Мэнди, заполнив весь проем своей большой нескладной фигурой, облаченной в ситцевое платье.
— Можно идти ужинать, — сказала она и, повернувшись, вперевалку пошла обратно.
Баярд заговорил с пей, и она остановилась, пропуская выходивших из комнаты мужчин. Старик держался прямо, как индеец, и, если не считать гибкого худощавого Вадди, был на голову выше всех своих сыновей. Мэнди, стоя у дверей, подала Баярду руку.
— Давненько вы у нас не были, — сказала она. — Надеюсь, вы не забыли Мэнди.
— Конечно нет, — отвечал Баярд Однако он о ней забыл. Деньги не могли заменить для Мэнди какой-нибудь грошовой безделушки, которую Джон никогда не забывал ей привезти. Баярд вышел вслед за остальными в морозную тьму. Земля уже твердела под ногами, над головою сверкало звездное небо. Остановившись за спинами идущих впереди, он, как и все, подождал, пока Рейф откроет дверь в стоявшую отдельно кухню, и посторонился, пропуская остальных. В теплом воздухе комнаты плавала прозрачная голубая дымка, пропитанная едкими ароматами стряпки, на длинном столе горела ровным светом керосиновая лампа. У одного конца стола стоял единственный стул, с остальных трех сторон к нему были приставлены деревянные скамейки без спинок. У дальней стены располагалась печка, огромный дощатый шкаф для посуды и ящик с дровами. За печкой сидели два взрослых негра и мальчик, на их блестевших от жары лицах сверкали белки глаз, под ногами у них возилось пятеро щенков, они с притворной яростью огрызались друг на друга, тыкались влажными мордами в неподвижные лодыжки негров или неуклюже елозили по полу возле печки.
— Здорово, ребята, — сказал Баярд, обращаясь к каждому негру по имени, и они подняли к нему головы, застенчиво поблескивая зубами и вежливо бормоча что-то в ответ.
— Посади-ка ты этих щенят на место, Ричард, — приказала Мэнди.
Негры собрали щенков и друг за другом побросали их в маленький ящик возле печки, где они продолжали возиться, царапаться и толкаться, глухо протестуя против столь бесцеремонного обращения. Во время ужина над краем ящика то и дело появлялась какая-нибудь голова; серьезно поморгав любопытными глазенками, щепок недовольно исчезал, и в ящике снова поднималась возня, сопение и слабый писк.
