Артур Дойл - Собака Баскервилей. Этюд в багровых тонах (сборник)
Слова утешения звучали очень убедительно, но Люси не могла не заметить, что тем вечером отец запирал двери на ночь тщательнее обычного, а после долго и внимательно чистил свой старый ржавый дробовик, который висел в его спальне на стене.
Глава IV. Побег
На следующий после разговора с пророком день, утром, Джон Ферье отправился в Солт-Лейк-Сити. Там он разыскал старого знакомого, который собирался ехать в Неваду, и попросил его передать письмо Джефферсону Хоупу. В письме Ферье сообщил о нависшей над ними опасности и просил молодого человека как можно скорее вернуться. После этого настроение Джона Ферье немного улучшилось, и он с легким сердцем поехал домой.
Приближаясь к своей ферме, он с удивлением заметил, что к обоим столбам ворот привязаны лошади. Войдя в дом, он еще больше удивился, когда увидел в собственной гостиной двух молодых людей. Один, с длинным бледным лицом, в расслабленной позе сидел в кресле-качалке, задрав ноги на печку. Второй, дюжий парень с бычьей шеей и грубыми, тяжелыми чертами лица, стоял у окна, засунув руки в карманы, и насвистывал популярный среди местной молодежи церковный гимн. Когда хозяин дома вошел, оба молодых человека кивнули, и тот, который сидел в кресле, начал разговор.
– Вы, вероятно, нас не знаете, – сказал он. – Это – сын старейшины Дреббера, а я Джозеф Стэнджерсон. Я встречался с вами в пустыне, когда рукой Божьей вы были направлены в лоно истинной Церкви.
– Со временем это произойдет со всеми людьми на земле, – гнусавым голосом добавил второй молодой человек. – Господь никого не забудет.
Джон Ферье молча кивнул. Он и так догадался, кем были его гости.
– По совету отцов, – продолжил Стэнджерсон, – мы пришли просить руки вашей дочери. Ей и вам остается только выбрать одного из нас. Поскольку у меня всего четыре жены, а у брата Дреббера семь, мне кажется, что мое предложение для вас должно быть более заманчивым.
– Постой, постой, брат Стэнджерсон! – воскликнул его товарищ. – Дело не в том, сколько у кого жен, а кто сколько жен может содержать. Мой отец уже передал мне свои мельницы, так что я богаче.
– Но это пока, – снисходительно улыбнулся первый. – Когда Всевышний призовет к себе моего отца, мне перейдут его дубильная мастерская и кожевенная фабрика. К тому же я старше тебя и положение у меня повыше.
– Все равно решать невесте, – ухмыльнулся молодой Дреббер и самодовольно посмотрел на свое отражение в оконном стекле. – Посмотрим, кто ей понравится больше.
Джон Ферье, слушая этот диалог, яростно сжимал кулаки, но молчал. В ту минуту ему больше всего хотелось пройтись хлыстом по спинам наглых юнцов.
– Слушайте-ка, вы, – наконец произнес он, сделав шаг вперед. – Когда моя дочь захочет вас видеть, можете приходить, но до тех пор чтоб духу вашего здесь не было.
Оба молодых мормона недоуменно уставились на него, они-то думали, что спор о невесте должен казаться и ей, и ее отцу наивысшей честью.
– Есть два способа убраться из этого дома, – яростно закричал Ферье, – либо через дверь, либо через окно! Вы какой выбираете?
Он приближался с таким страшным видом, что оба гостя поспешно бросились вон из комнаты. Старый фермер вслед за ними подошел к двери.
– Когда решите, дайте мне знать, – насмешливо бросил он им вдогонку.
– Ты за это заплатишь! – выкрикнул Стэнджерсон, белый от гнева. – Ты пошел против пророка и Совета Четырех. Жалеть будешь до конца своих дней.
– Тяжела десница Господня, – подхватил молодой Дреббер. – Она обрушится на тебя всей тяжестью и раздавит, как букашку!
– Я вам сейчас покажу, кто кого первый раздавит! – взбешенно закричал Ферье и бросился бы наверх за ружьем, если бы в этот миг его за руку не схватила Люси. Прежде чем он освободился, мормоны вскочили в седла и во всю прыть понеслись прочь, оставляя за собой облако пыли.
– Молокососы! Какие наглецы! – горячился Ферье, вытирая пот со лба. – Мне лучше видеть тебя в могиле, девочка моя, чем женой одного из них.
– Да, отец! – горячо воскликнула она. – Но скоро приедет Джефферсон.
– Да, уже недолго ждать. И чем скорее он вернется, тем лучше, потому что мы не знаем, что они будут делать дальше.
И действительно, сейчас было то самое время, когда старому, но крепкому фермеру и его приемной дочери больше всего был нужен кто-нибудь способный помочь советом или делом. За всю историю поселения еще никто не осмеливался ослушаться воли старейшин. Если даже самые незначительные нарушения в Городе Избранных карались столь жестоко, к каким же последствиям приведет открытое неповиновение? Ферье прекрасно понимал, что ни богатство, ни положение не спасут его. Не раз уже люди столь же богатые и столь же известные исчезали, а их состояния переходили Церкви. Джон Ферье не был трусом, но страшная и, хуже того, неведомая угроза, нависшая над ними, не могла не сказаться на его душевном спокойствии. Любую опасность он готов был встретить лицом к лицу, но что делать, когда у опасности нет лица, когда не знаешь, чего ждать? От этого становилось жутко. Однако от дочери он скрывал свой страх и, как мог, старался делать вид, что все хорошо, но от ее глаз не укрылась перемена, происшедшая в его настроении.
Джон Ферье не сомневался, что в скором времени Янг в той или иной форме выразит свое возмущение подобным поведением, и не ошибся, хотя и никак не мог ожидать, что это произойдет именно так. Проснувшись на следующее утро, Ферье с удивлением обнаружил прямо у себя на груди приколотый к одеялу маленький квадратный листок бумаги. На нем большими неровными буквами было написано: «У тебя двадцать девять дней, чтобы одуматься. Потом…» Многоточие в конце записки было страшнее любой угрозы. Как это предупреждение попало в его комнату, Джон Ферье не мог даже предположить, поскольку слуги спали в пристройке, а в доме все двери и окна были надежно заперты. Записку он скомкал и выбросил, дочери ничего говорить не стал, но происшествие это отложилось неприятным осадком у него в душе. Двадцать девять дней – срок, явно совпадающий с тем, который отвел ему Янг. Какой силой и мужеством нужно обладать, чтобы вступить в противостояние с врагом, наделенным столь загадочными способностями! Рука, приколовшая к одеялу записку, могла пронзить сердце Ферье, и он бы умер, даже не узнав, кто его убийца.
Следующий день начался с еще более жуткого происшествия. Когда сели завтракать, Люси, вскрикнув от удивления, показала вверх. В самой середине потолка, очевидно, при помощи горящей палки было начертано число 28. Для девушки смысл этого послания остался загадкой, а отец не стал ей ничего объяснять. Вечером старый фермер вооружился ружьем и всю ночь просидел, прислушиваясь к малейшему шуму. Ничего подозрительного он не услышал и не увидел, но наутро обнаружил на входной двери нарисованную краской большую цифру 27.
И так каждый день неизменно, как приход утра, в доме то тут, то там обнаруживались оставленные невидимыми врагами указания на то, сколько осталось дней до истечения месяца жизни в безопасности. Иногда роковые цифры появлялись на стенах, иногда на полу, несколько раз обнаруживались на небольших листовках, пришпиленных к воротам сада или забору. Джон Ферье, как ни старался, так ни разу и не смог увидеть, каким образом появляются эти послания. Каждое утро при виде очередного числа его охватывал почти суеверный страх. Фермер потерял покой и осунулся. Его взгляд сделался блуждающим, как у загнанного животного. Теперь ему оставалось надеяться только на скорейшее возвращение из Невады юного охотника.
Число двадцать скоро сменилась пятнадцатью. Потом дошло до десяти, но от Джефферсона Хоупа по-прежнему не было известий. Цифры становились все меньше, а он все не возвращался. Если на дороге, ведущей к ферме, появлялся всадник или раздавался окрик извозчика, понукающего своих лошадей, старый фермер бросался к воротам, надеясь, что это наконец пришла помощь. В конце концов, когда счет оставшихся дней дошел до трех, Ферье отчаялся и перестал надеяться на спасение. Без помощи, почти не ориентируясь в горах, окружающих поселение, он был бессилен. Все более-менее наезженные дороги находились под постоянным наблюдением и тщательно охранялись. Никто не мог проехать по ним, не имея на то разрешения Совета. Казалось, спасения ждать уже неоткуда. Но старик по-прежнему был решительно настроен скорее распрощаться с жизнью, чем допустить то, что он считал позором для своей дочери.
Вечером того дня, когда на стене дома красовалась двойка и до истечения отпущенного времени оставался лишь один день, Джон Ферье сидел в гостиной, погруженный в мысли о своей судьбе, и безо всякой надежды обдумывал планы выхода из страшной ситуации. Что ждет их с дочерью? В воображении роились всевозможные неясные страхи. А Люси… Что будет с ней, когда его не станет? Неужели действительно нет никакого способа вырваться из опутавшей их невидимой паутины? Ферье уткнулся в сложенные на столе руки и горько вздохнул от бессилия.
