Вольфганг Шрайер - Похищение свободы
Затормозив на повороте, я машинально бросил взгляд на небольшую сосенку — она была сломана. Это товарищи сигнализировали мне о провале. Сигнал этот, несмотря на грозившую опасность, подала Бланка и тем самым спасла мне жизнь. Быстро развернувшись, терзаемый неизвестностью, я помчался в город на запасную нелегальную квартиру.
Почти все наши ребята находились уже там. На радостях я обнял Руперто и Хорхе, которые кратко рассказали мне о том, как им удалось передать заложников в соседнюю провинцию. Но каково было мое разочарование, когда я услышал, что двадцать восемь наших товарищей давно расстреляны! Получалось, что все проделанное нами ради их спасения, оказалось напрасным.
Это известие явилось для меня первым тяжелым ударом, а вторым ударом стал пробел в нашем плане, разработанном на случай возможного провала. Согласно этому плану Микаэла должна была остаться с нами, а она вернулась в город и в понедельник как ни в чем не бывало отправилась на лекции. Полиция, разумеется, уже установила, кому принадлежал загородный дом, и теперь родители Микаэлы и она сама находились под наблюдением.
Поскольку позвонить Микаэле было нельзя, Бланка пошла к ней домой и не вернулась, что заставляло думать о самом худшем.
Хорхе включил радиоприемник: диктор, читавший последние известия, рассказывал о нашем провале. По программе государственного телевидения передавали сообщение «об уничтожении банды левых экстремистов» и о бегстве председателя парламента из плена. Затем на экране появилось изображение загородного дома Микаэлы, бассейна и сада. Показали даже кучу матрацев, наши книги, несколько номерных знаков для автомобиля, но ни об оружии, ни о взрывчатке не упоминалось.
Через минуту на экране появился председатель парламента, но не в студии, а на месте происшествия. Он показал дыру в проволочной решетке и коротко объяснил, как ему удалось бежать, упомянув вскользь о двух других заложниках, которых, после того как был помещен в подвал, ни разу не видел, но слышал их жалобы и стоны.
Он говорил не столько о себе, сколько о других. Нас, своих похитителей, он особо не клеймил, упомянув лишь о женщине, которая дурно обошлась с ним после того, как он обыграл ее в шахматы. Далее он сказал, что лиц своих похитителей не видел и потому опознать их не сможет. Он просил полицейских довести это дело до конца и получше охранять его.
И тут я вспомнил, что в день похищения он видел Бланку в профиль и, следовательно, мог опознать ее. Боязнь за обеих девушек заставила меня пойти в ближайшую телефонную будку и позвонить родителям Микаэлы.
Трубку снял мужчина, но был ли то отец Микаэлы, я утверждать не берусь, так как ни разу не слышал его голоса.
— Кто говорит? — спросил мужчина.
— Карлос Пелес, студент, товарищ вашей дочери, — ответил я.
— Моей дочери нездоровится. Что вам угодно?
— Она обещала мне учебник…
— Ей сейчас не до этого…
— Она больна? Ее госпитализировали?
— Нет, она дома, но…
— Может, к ней кто-то пришел? Тогда я не стану мешать.
— Нет, но она уже легла. А вам очень нужна эта книга?
— Да, утром у меня экзамен.
— Тогда заходите, мы ее найдем.
Я поблагодарил и положил трубку, будучи твердо уверен, что он был у телефона не один и понял мой намек. Но это понял и полицейский, присутствовавший при разговоре.
Я вернулся на квартиру. Бланки все еще не было.
— Почему вы не помешали ей? — почти выкрикнул я. — Вы сами толкнули ее в пропасть!
— Мы не знали, что дело примет такой оборот, — оправдывался Руперто. — Она хотела только позвонить…
— Она вела себя так спокойно, — заметил Хорхе.
Я молчал, понимая, что большая часть вины лежит на мне, поскольку план спасения разработал я сам.
Ночь мы провели без сна. Всех мучил вопрос! что же теперь делать? Предлагали потребовать обмена двух заложников на наших девушек, но от кого потребовать? И потом, соглашаться на обмен — это значит признать вину девушек, а у Микаэлы было алиби, да и Бланка, Может, как-нибудь вывернется.
Двое суток я жил словно в угаре, чувствуя себя не в своей тарелке. Первую новость принес Хорхе, он видел Микаэлу в окошке родительского дома, на балконе и даже в саду. В пятницу она выходила на улицу, но за ней шел «хвост» и приблизиться к ней не представлялось возможным. Выходит, полиция арестовала Бланку, а Микаэлу использовала в качестве приманки. Я запретил Хорхе вступать в контакт о Микаэлой и тем более похищать ее, за что он обозвал меня трусом…
* * *Среди бумаг, которые Руперто вывез из загородного дома, мы обнаружили дневник Бланки, который она вела вопреки инструкциям о безопасности. К счастью, события, происшедшие в среду, она записать не успела.
Зато, к своему огромному удивлению, я узнал, что она была влюблена в меня. Я ни о чем не догадывался, а она молчала из гордости и самолюбия…
В июне состоялся пленум Центрального Комитета, на который я явился как побитая собака. Однако ко мне отнеслись более мягко, чем я ожидал, мне даже не пришлось оправдываться. Первый секретарь держал себя так, будто все уже уладилось.
Бернардо выступил с оценкой положения в стране.
— Некоторые наши товарищи, — заявил он, — считают, что настало время направлять в столицу комиссия для подготовки вооруженного восстания. Они уже устроили не одну перестрелку и сожгли не один дом. Мы полагаем, что противник намеренно терпит это, чтобы уточнить, откуда наносятся эти булавочные уколы. Товарищи, если что-то предпринимать сейчас, то только в целях облегчения собственного положения. В противном случае это будет лишь на руку врагу. Нанесение безответственных ударов, лишенных политического содержания, не понятно народу. Это только поможет нашим противникам и развяжет реакции руки в рамках конституции…
Затем выступил Анхель. Он сказал, что вооруженная борьба в последние четыре года показала: захват власти в одной из банановых республик, поддерживаемой извне, насильственным путем — дело безнадежное, к успеху может привести только конституционный путь.
Ему возразил Рафаэль: мол, тем самым он выбрасывает за борт диктатуру пролетариата. Тогда один из друзей Анхеля спросил, что следует понимать под пролетариатом в стране, где такого класса, по сути дела, нет.
После исчезновения Бланки мы законсервировали конспиративные квартиры, которые были ей известны, хотя верили, что она не выдаст.
Затем разговор переключился на вопросы стратегии.
— Ни один человек не станет всерьез требовать от компартии, борющейся против реакционной диктатуры, отказа от диктатуры пролетариата, — уверял Рафаэль. — До настоящего времени в мире не появлялось социалистического общества, построенного без диктатуры пролетариата. Да и какая может возникнуть альтернатива? Только диктатура буржуазии в чистом или замаскированном виде. Свержение правительства А. двенадцать лет назад показало, что на смену половинчатой революции приходит контрреволюция.
— Правительство А. было свергнуто потому, что у него была узкая классовая база, — принялся объяснять Анхель. — Он не сумел установить контроль над армией. К тому же за ним пошла лишь часть национальной буржуазии.
— Национальная буржуазия! — съязвил Рафаэль. — Где она прячется? Мне ясно, что вас прельщает легальность. Вам бы хотелось «нормального капиталистического развития» под флагом либерализма. Но империализм с его двойной эксплуатацией и угнетением народных масс у нас остается, и этого нам не следует забывать. Легальность, права человека, реформы — все это мы уже однажды имели! Революция, которая вдруг останавливается в своем развитии, неизбежно катится к гибели…
Я внимательно слушал этот спор, а в голове царила какая-то сумятица: аргументы Рафаэля уже не доходили до меня, мне казалось, что Анхель гораздо умнее его, а по некоторым вопросам его мнение совпадало с мнением профессора Кордовы…
Как всегда, заключительное слово взял первый секретарь, которому удалось как-то объединить наши мысли и сделать верные выводы.
При распределении обязанностей среди членов Центрального Комитета меня лишили права возглавлять военную группу. Все молча проголосовали за это предложение. Не протестовал, разумеется, и я.
Затем Бернардо поручил мне как члену ЦК побывать на одном студенческом собрании, где должны были выбирать делегатов для поездки в Гавану. Короче говоря, по совету Руперто меня вовлекли в политическую работу.
После собрания я рискнул проехать мимо дома Микаэлы, но ее, разумеется, не увидел. Да и кто же будет гулять, если дождь льет как из ведра?
Затем мне в голову пришла сумасшедшая идея взглянуть на нашу первую нелегальную квартиру. Все безрассудство своего поступка я понял только тогда, когда вылез из машины. Потом я долго петлял по городу, наблюдая, не увязался ли за мной «хвост». Его не было, Следовательно, Бланка по-прежнему молчала… И откуда только у нее брались силы? А может, ее уже нет в живых? Такое случалось.
