Артур Дойл - Долина Ужаса. Совет юстиции (сборник)
Оставив вещи, они вместе вышли из пансиона, сказав, что вернутся за полночь, и попросили растопить в спальне камин – той ночью было сыро и зябко.
Уже через полчаса обо всем этом по телефону было сообщено Фалмуту.
– Что-то уж слишком хорошо все сходится! – прокомментировал он, но все-таки распорядился принять соответствующие меры.
К полуночи пансион был взят в плотное кольцо. Полиция сработала так умело, что случайный прохожий никогда бы не догадался, что дом окружен и находится под наблюдением. В три часа утра Фалмут решил, что разыскиваемых предупредили, и приказал взломать дверь их номера, чтобы провести обыск. Кроме чемодана, в номере они не нашли ничего. Внутри не было ничего подозрительного – кое-какая одежда с ярлычком парижского портного, но Фалмут, осматривая находку, обнаружил, что в чемодане имеется потайное дно.
– Ну-ка, ну-ка! – простовато воскликнул он, что несколько не соответствовало значимости его открытия, ибо внутри этого хитроумного тайника обнаружились аккуратно сложенные чертежи. Наскоро осмотрев их, суперинтендант удивленно присвистнул, снова сложил и спрятал в карман.
– Наблюдение с дома не снимать, – приказал он. – Не думаю, что они вернутся, но если вернутся – берите.
После этого он со всей возможной скоростью, которую мог развить автомобиль, промчался по пустынным ночным улицам, чтобы в конце прервать здоровый сон главного комиссара.
– Что у вас? – спросил тот, проведя сыщика в кабинет.
Фалмут показал ему планы. Комиссар удивленно поднял брови.
– Это то, о чем я предупреждал, – сказал Фалмут.
Шеф полиции разложил чертежи на большом письменном столе.
– Уондзуорт, Пентонвилл и Рединг, – промолвил комиссар. – Планы тюрем. И удивительно подробные.
Фалмут указал на надписи неровным подчерком и линии, аккуратно начерченные под линейку красными чернилами.
– Да, я вижу, – кивнул комиссар и прочитал: – «Стена – толщина 3 фута. Динамит здесь. Караульный здесь – можно застрелить со стены. Расстояние до входа в блок – 25 футов. Камера смертников здесь. Стены – 3 фута, одно окно с решеткой, 10 футов 3 дюйма от земли». Смотри ты, как они все точно высчитали!.. А это что? Уондзуорт?
– Тут везде так, сэр, – сказал Фалмут. – Расстояния, высоты, посты охраны. У них, наверное, ушли годы на то, чтобы собрать все эти сведения.
– Ясно одно, – уверенно сказал комиссар, – что бы они ни задумали, действовать будут после суда – во всех этих планах главное внимание уделяется камерам смертников.
На следующее утро Фалмут наведался к Манфреду.
– Хочу поставить вас в известность, мистер Манфред, – сказал он, – что нам стали известны подробности вашего спасения.
Похоже, Манфреда это сообщение порядком озадачило.
– Этой ночью вашим друзьям каким-то чудом удалось ускользнуть от нас, но они оставили подробно разработанный план…
– На бумаге? – спросил Манфред, и по его лицу скользнула быстрая улыбка.
– На бумаге, – с важным видом кивнул Фалмут. – Я посчитал своим долгом сообщить вам об этом, потому что вы, похоже, чересчур уверены в том, что практически невозможно. Сбежать из тюрьмы вам не удастся.
– Да, – рассеянно ответил Манфред, – может быть… Так вы говорите, план был записан на бумаге?
– Да, все было продумано до мелочей. – Тут полицейский решил, что сказал уже достаточно, поэтому сменил тему разговора. – Вам не кажется, что пора бы уже подумать о чем-то другом и все-таки пригласить адвоката?
– Наверное, вы правы, – медленно произнес Манфред. – Не могли бы вы подыскать юриста из хорошей, уважаемой конторы?
– Разумеется, – сказал Фалмут, – хотя вашей защите…
– Это не для защиты, – жизнерадостно произнес Манфред. – Просто я подумал, что мне стоит составить завещание.
Глава XIV
В Олд-Бейли
Двери Олд-Бейли были открыты не для всех. В здание центрального уголовного суда могли попасть только избранные: репортеры, знаменитые артисты и самые успешные писатели, получившие специальные билеты от шерифов. О прибытии последних сообщили первые выпуски вечерних газет. Толпе собравшихся у здания суда пришлось довольствоваться обсуждением заключенного и его вероятной судьбы.
«Мегафон» и на этот раз опередил конкурентов, опубликовав завещание заключенного во всех подробностях. В колонке редактора его называли не иначе как «сей поразительный документ» или «необыкновенный образчик». Подобный пиетет был вызван в равной степени двумя причинами: во-первых, суммой завещания и, во-вторых, щедростью, с которой эта сумма распределялась.
В завещании шла речь о почти полумиллионном состоянии, из которого ошеломительная сумма в 60 тысяч фунтов была завещана «секте “Рациональная вера” на продвижение кампании за отмену смертной казни». Это было тем более удивительно, если вспомнить, что «Четверо благочестивых» признавали лишь один вид наказания для тех, кого считали в чем-то виновным.
– Вы, разумеется, хотите, чтобы это сохранилось в тайне, – с убеждением произнес юрист, когда завещание было засвидетельствовано.
– Вовсе нет, – ответил Манфред. – Мне бы даже хотелось, чтобы вы передали копию в «Мегафон».
– Вы что это, серьезно? – ошеломленно промолвил адвокат.
– Совершенно, – ответил заключенный. – Кто знает, – улыбнулся он, – может быть, это как-то изменит общественное мнение в… э-э-э… мою сторону.
Таким образом, удивительное завещание сделалось общественным достоянием и, когда в Олд-Бейли Манфред поднимался по узкой деревянной лестнице на скамью подсудимых, в зале стоял гул – это собравшиеся на слушание обсуждали последнюю причуду подсудимого.
– Тишина!
Манфред с любопытством осмотрел большую огороженную площадку, а когда конвоир указал на скамью, кивнул и сел. После того как был зачитан обвинительный акт, он встал.
– Признаете ли вы себя виновным? – спросили его, и он коротко ответил:
– Воздерживаюсь от ответа.
За происходящим обвиняемый наблюдал с интересом. Деловитые шерифы в мехах, священник, сидевший закинув ногу на ногу, три ряда барристеров в париках, репортеры на отдельной скамье, яростным шепотом отдающие указания посыльным, которым передавали свои записи, судебные приставы, плотная шеренга полицейских, растянувшаяся по периметру зала, – всех их он осмотрел с любопытством, но больше всего его заинтересовал судья в алой мантии, с по-стариковски мудрым и совершенно невозмутимым лицом.
Главный адвокат обвинения, невысокий мужчина с умным, уверенным лицом и подчеркнуто оживленными манерами, то и дело напоминал суду о своем искреннем желании вести дело беспристрастно и справедливо. Он заявлял, что не готов рассматривать некоторые обстоятельства, прояснившиеся в ходе полицейского расследования, и не хотел склонять суд к мысли, что подсудимый напрочь лишен положительных качеств.
Он даже не побоялся заявить, что человек, который был убит и в убийстве которого обвиняли Манфреда, не заслуживал уважения и не был достойным гражданином своей страны. Свидетели, лично знакомые с убитым, все как один отказывались отвечать на вопросы о его моральных качествах. Адвокат обвинения был готов полностью согласиться с утверждением, что это был ужасный человек, дурно влиявший на окружавших его людей, растлитель работавших на его фабрике молодых женщин, нарушитель закона, подлец и распутник.
– Но, господа присяжные, – с глубоким убеждением воскликнул адвокат, – цивилизованное сообщество, наподобие нашего, живет в соответствии с определенной системой, какой бы несовершенной и запутанной она ни была, которая определяет, какого наказания заслуживает преступник или тот, кто замыслил злодеяние! Поколения мудрейших людей создавали и усовершенствовали эту систему, чтобы она включила в себя все известные провинности. Обществу было нелегко принять эту систему, ему пришлось пойти на огромные жертвы, чтобы согласиться с заложенными в нее принципами. С потом и кровью было выстрадано право на великую свободу – свободу закона, в духе безупречной объективности проводимого в жизнь избранными служителями.
Далее он заговорил о «Четверых благочестивых», которые разработали собственные механизмы возмездия, вышедшие за рамки и поправшие существующие законы; которые сами выносили приговор и сами приводили его в исполнение, независимо и в нарушение существующего кодекса.
– Я снова повторю, что вовсе не собираюсь обвинять их в том, что наказывали они невинных. На основании тех улик против своих жертв, которыми обладали они, служители закона сами, не мешкая, приступили бы к судебному преследованию этих людей. Если бы «Благочестивым» заблагорассудилось принять, так сказать, абстрактный взгляд на то или иное правонарушение, и если бы они сообщили нам, что тот или иной человек заслуживает наказания, мы, представители существующего права, ни на миг не усомнились бы в справедливости вынесенной ими оценки. Однако мы столкнулись с вопросом относительно адекватности наказания и с еще более серьезным вопросом о правомерности наложения наказания отдельно взятым лицом, что и привело к тому, что этот человек, который оказался сего дня здесь на скамье подсудимых, обвиняется в убийстве.
