Чарльз Диккенс - Рождественские повести
- Но не об этом речь, Элфред, - сказал доктор. - Сегодня ты (по твоим же словам) выходишь из-под моей опеки и покидаешь нас, вооруженный до зубов теми знаниями, которые получил в здешней школе и затем в Лондоне, а также той практической мудростью, которую мог тебе привить такой скромный старый деревенский врач, как я. Сегодня ты вступаешь в жизнь. Кончился первый испытательный срок, назначенный твоим покойным отцом, и ты - теперь уже сам себе хозяин - уезжаешь, чтобы исполнить его второе желание. Три года ты проведешь за границей, знакомясь с тамошними медицинскими школами, и уж конечно еще задолго до возвращения ты забудешь нас. Да что там! и полугода не пройдет, как ты нас позабудешь!
- Я забуду!.. Впрочем, вы сами все знаете, что мне с вами говорить! со смехом сказал Элфред.
- Ничего я не знаю, - возразил доктор. - А ты что скажешь, Мэрьон?
Мэрьон, водя пальчиком по своей чайной чашке, видимо хотела сказать, но не сказала, - что Элфред волен забыть их, если сможет. Грейс прижала к щеке цветущее личико сестры и улыбнулась.
- Надеюсь, я не был слишком нерадивым опекуном, - продолжал доктор, но, во всяком случае, сегодня утром меня должны формально уволить, освободить - и как это еще называется? - от моих опекунских обязанностей. Наши друзья Сничи и Крегс явились сюда с целым мешком всяких бумаг, счетов и документов, чтобы ввести тебя во владение состоявшим под моей опекой имуществом (жаль, невелико оно, так что распоряжаться им было нетрудно, Элфред, но ты станешь большим человеком и увеличишь его); иначе говоря, придется составить какие-то смехотворные бумажонки, а потом подписать, припечатать и вручить их тебе.
- А также надлежащим образом засвидетельствовать, согласно закону, сказал Сничи, отодвинув свою тарелку и вынимая из мешка бумаги, которые его компаньон принялся раскладывать на столе. - Но так как я и Крегс распоряжались наследством вместе с вами, доктор, мы попросим обоих ваших слуг засвидетельствовать подписи. Вы умеете читать, миссис Ньюком?
- Я незамужняя, мистер, - поправила его Клеменси.
- Ах, простите! И как это я сам не догадался? - усмехнулся Сничи, бросая взгляд на необычайную фигуру Клеменси. - Вы умеете читать?
- Немножко, - ответила Клеменси.
- Утром и вечером читаете требник, - там, где написано про обряд венчания, - а? - в шутку спросил поверенный.
- Нет, - ответила Клеменси. - Это для меня трудно. Я читаю только наперсток.
- Читаете наперсток! - повторил Сничи. - Что вы этим хотите сказать, милейшая?
Клеменси кивнула головой:
- А еще терку для мускатных орехов.
- Да она не в своем уме! Это случай для Канцлерского суда! * - сказал Сничи, воззрившись на нее.
- ...если только у нее есть имущество, - ввернул Крегс.
Тут вступилась Грейс, объяснив, что на обоих упомянутых предметах выгравировано по изречению, и они, таким образом, составляют карманную библиотеку Клеменси, ибо она не охотница читать книги.
- Так, так, мисс Грейс! - проговорил Сничи. - Ха-ха-ха! А я было принял эту особу за слабоумную. Уж очень похоже на то, - пробормотал он, поглядев на Клеменси. - Что же говорит наперсток, миссис Ньюком?
- Я незамужняя, мистер, - снова поправила его Клеменси.
- Ладно, скажем просто Ньюком. Годится? - сказал юрист. - Так что же говорит наперсток, Ньюком?
Не стоит говорить о том, как Клеменси, не ответив на вопрос, раздвинула один из своих карманов и заглянула в его зияющие глубины, ища наперсток, которого там не оказалось, и как она потом раздвинула другой карман, и, должно быть, усмотрев там искомый наперсток, словно драгоценную жемчужину, на самом дне, принялась устранять все мешающие ей препятствия, а именно: носовой платок, огарок восковой свечки, румяное яблоко, апельсин, монетку, которую хранила на счастье, баранью косточку, висячий замок, большие ножницы в футляре (точнее было бы назвать их недоросшими ножницами для стрижки овец), целую горсть неснизанных бус, несколько клубков бумажных ниток, игольник, коллекцию папильоток для завивки волос и сухарь, и как она вручала Бритену все эти предметы, один за другим, чтобы тот подержал их.
Не стоит говорить и о том, что в своей решимости схватить этот карман за горло и держать его в плену (ибо он норовил вывернуться и зацепиться за ближайший угол) она вся изогнулась и невозмутимо стояла в позе, казалось бы, несовместимой с человеческим телосложением и законами тяготения. Достаточно сказать, что она в конце концов торжествующе напялила наперсток на палец и забренчала теркой для мускатных орехов, причем оказалось, что запечатленные на них литературные произведения были уже почти неразборчивы - так часто эти предметы чистили и натирали.
- Это, стало быть, и есть наперсток, милейшая? - спросил мистер Сничи, посмеиваясь над Клеменси. - Что же говорит наперсток?
- Он говорит, - ответила Клеменси и, поворачивая наперсток, стала читать надпись на нем, но так медленно, как будто эта надпись опоясывала не наперсток, а башню, - он говорит: "Про-щай оби-ды, не пом-ни зла".
Сничи и Крегс расхохотались от всей души.
- Как ново! - сказал Сничи.
- Чересчур просто! - отозвался Крегс.
- Какое знание человеческой натуры! - заметил Сничи.
- Неприложимо к жизни! - подхватил Крегс.
- А мускатная терка? - вопросил глава фирмы.
- Терка говорит, - ответила Клеменси: - "Поступай... с другими так... как... ты... хочешь... чтобы поступали с тобой".
- Вы хотите сказать: "Наступай на других, а не то на тебя наступят"?
- Это мне непонятно, - ответила Клеменси, недоуменно качая головой. - Я ведь не юрист.
- Боюсь, что будь она юристом, доктор, - сказал мистер Сничи, внезапно повернувшись к хозяину и, видимо, желая предотвратить возможные отклики на ответ Клеменси, - она бы скоро убедилась, что это - золотое правило половины ее клиентов. В этом отношении они достаточно серьезны (хотя, по-вашему, жизнь - просто шутка), а потом валят вину на нас. Мы, юристы, в конце концов всего только зеркала, мистер Элфред; но с нами обычно советуются сердитые и сварливые люди, которые не блещут душевной красотой, и, право же, несправедливо ругать нас за то, что мы отражаем неприглядные явления. Я полагаю, - добавил мистер Сничи, - что говорю за себя и за Крегса.
- Безусловно, - подтвердил Крегс.
- Итак, если мистер Бритен будет так любезен снабдить нас глоточком чернил, - сказал мистер Сничи, снова принимаясь за свои бумаги, - мы подпишем, припечатаем и вручим, и давайте-ка сделаем это поскорее, а то не успеем мы оглянуться, как почтовая карета проедет мимо.
Что касается мистера Бритена, то, судя по его лицу, можно было сказать с уверенностью, что карета проедет раньше, чем успеет оглянуться он, ибо стоял он с отсутствующим видом, мысленно противопоставляя доктора поверенным, поверенных доктору, а их клиентов - всем троим, и в то же время тщетно стараясь примирить изречения на мускатной терке и наперстке (новые для него) со всеми прочими философскими системами и путаясь так же, как путалась его великая тезка Британия во всяких теориях и школах. Но Клеменси, которая и на этот раз, как всегда, выступила в роли его доброго гения (хотя он ни во что не ставил ее умственные способности, ибо она редко утруждала себя отвлеченными размышлениями, зато неизменно оказывалась под рукой и вовремя делала все, что нужно), - Клеменси во мгновение ока принесла чернила и оказала ему еще одну услугу: привела его в себя с помощью своих локтей и столь успешно расшевелила его память - в более буквальном смысле слова, чем это обычно говорится, - этими легкими тычками, что он сразу же оживился и приободрился.
Как он терзался - подобно многим людям его звания, не привыкшим к перу и чернилам, - не решаясь поставить свое имя на документе, написанном не им самим, из боязни запутаться в каком то темном деле или каким-то образом задолжать неопределенную, но громадную сумму денег, и как он, наконец, приблизился к документам, - приблизился неохотно и лишь под давлением доктора; и как он отказывался подписаться, пока не просмотрел всех бумаг (хотя они были для него китайской грамотой, по причине неразборчивого почерка, не говоря уж о канцелярском стиле изложения), и как он перевертывал листы, чтобы убедиться, нет ли какого подвоха на оборотной стороне; и как, подписавшись, он пришел в отчаяние, подобно человеку, лишенному состояния и всех прав, - рассказать обо всем этом мне не хватит времени. Не расскажу я и о том, как он сразу же воспылал таинственным интересом к синему мешку, поглотившему его подпись, и был уже не в силах отойти от него ни на шаг; не расскажу и о том, как Клеменси Ньюком, заливаясь ликующим смехом при мысли о важности и значении своей роли, сначала разлеглась по всему столу, расставив локти, подобно орлу с распростертыми крыльями, и склонила голову на левую руку, а потом принялась чертить какие то кабалистические знаки, весьма расточительно тратя чернила и одновременно проделывая вспомогательные движения языком. Не расскажу и о том, как она, однажды познакомившись с чернилами, стала жаждать их, подобно тому, как ручные тигры будто бы жаждут некоей живой жидкости, если они ее хоть раз отведали, и как стремилась подписать решительно все бумаги и поставить свое имя всюду, где только можно. Короче говоря, доктора освободили от опекунства и связанной с этим ответственности, а Элфреда, принявшего ее на себя, снарядили в жизненный путь.
