Онелио Кардосо - Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы
— А куда мы поедем? — спросил Алехандро. И лошадка, впервые прижав уши, сказала:
— Когда тебе радостно, то неважно, куда ехать.
По правде сказать, на этот раз мальчик мало что понял, ведь даже лошади иногда говорят очень странно. Но он подумал: раз лошадка прижала уши, должно быть, она сказала что-то важное, и прыгнул ей на спину.
— Ладно, вези меня куда хочешь.
И лошадка поскакала, а ехать было одно удовольствие.
Ветер свистел в ушах у Алехандро, так во время циклона он свистит в проводах. Крепко уцепившись за гриву, мальчик смотрел, как бежит навстречу дорога, вдоль которой росли прекрасные деревья. Их ветки проносились прямо над головой, и он только успевал пригибаться, чтобы те не хлестнули ему по лицу.
Они мчались во весь опор, но вот лошадка замедлила бег, потому что дорога пошла круто вверх, словно хотела подняться к облакам.
— Куда мы едем? — громко, чтобы услышала лошадка, прокричал Алехандро, и она на скаку повернула к нему голову:
— Наверх, на гору. А если дорога не кончится, еще выше.
Алехандро радостно улыбнулся и, поскольку ехали они уже не так быстро, стал поглядывать по сторонам. Слева осталась река, через которую они переплывали, она все время удалялась. Зато справа быстро вырастала огромная стена из земли, каменных глыб и корней, нависавших над самой дорогой.
— Смотри, река похожа на серебряную ленту!
— Подожди, скоро ты увидишь — она превратится в тоненькую ниточку. Застегни воротник, наверху холодно.
— А холод мне не повредит?
— Нисколько.
— Тогда зачем застегивать? Да и как же я застегну, если держусь за гриву?
— Ты уже кое-что понимаешь, а я становлюсь глупой.
И они снова поскакали вперед, пока лошадка, вся в мыле, не остановилась на вершине горы.
— Теперь прыгай на землю и смотри, — сказала она.
Вокруг была такая красота, что лошадке не пришлось повторять дважды. Одним махом Алехандро оказался на земле и побежал к краю вершины, чтобы взглянуть вниз.
Какая яркая зелень, только до нее не дотянешься! Крошечный, точно блоха, человечек едет верхом на лошади размером с кузнечика. А река, извиваясь среди деревьев, и вправду кажется серебряной ниточкой. Но больше всего удивило Алехандро облако, лениво проплывавшее под ними.
— Выходит, мы выше облаков?
— Как видишь, — сказала лошадка.
— Не может быть. Облака всегда над головой.
— До тех пор, пока ты не решишься подняться выше них. Ты никогда не летал на самолете?
— Нет, а ты?
— Не смеши меня, Алехандро! Разве лошади летают на самолете?
— И правда, — засмеялся мальчик, а белая лошадка весело заржала.
Потом Алехандро стал собирать прекрасные редкие цветы, которые растут в горах и которые никто не ставит в вазы, будто красивы только розы и другие садовые цветы. Тем временем лошадка бросилась в траву и принялась кувыркаться, словно ребенок. Алехандро от души смеялся ее забавным прыжкам, а лошадка, видя, что это доставляет мальчику удовольствие, завертелась еще пуще и вдруг оказалась на самом краю пропасти.
— Берегись! — закричал Алехандро, и лошадка, отпрянув, сказала:
— Ну и ну! Еще один такой пируэт, и тебе придется возвращаться без меня. Знаешь, поедем-ка лучше обратно. Все красивое ты уже здесь видел. — И мальчик ответил:
— Что ж, поехали, если хочешь, только… еще не домой, правда?
— Правда, — сказала лошадка и, чтобы мальчику было удобнее взобраться на нее, подогнула ноги.
— Вот так, а теперь держись крепче, — если даже в гору мы мчались, вообрази, как понесемся вниз.
— Я не боюсь, — ответил Алехандро, и лошадка воскликнула:
— Молодец! — и рванула с места.
Скакала она так стремительно, что мальчику пришлось всю дорогу не только крепко-крепко держаться за гриву, но и прижимать к ней голову. Он даже не видел, где они едут, пока лошадка вдруг не остановилась как вкопанная, и Алехандро съехал ей на шею.
— Ух ты! — вскрикнул он от неожиданности, а лошадка сказала:
— Можешь выпрямиться. Теперь смотри во все глаза, навостри уши и дыши полной грудью.
Да, это надо было увидеть, услышать и вдохнуть. Не зря лошадка произнесла те слова. Только Алехандро так и не понял, услышал ли он вначале шум прибоя, ощутил ли залах соли или увидел красивые ярко-синие волны, разбивавшиеся у берега в пену.
— Море! — воскликнул мальчик, не помня себя от радости.
— Море, — подтвердила лошадка.
— Вот чудеса! Сколько волн! А что это за птицы там летают?
— Это чайки, — объяснила лошадка.
Алехандро не мешкая спрыгнул на песок и сразу же стал раздеваться. Сперва он скинул башмаки и отбросил их подальше, потом — рубашку, а когда принялся расстегивать пояс, вдруг остановился и взглянул на лошадку. Она сразу догадалась, о чем задумался мальчик. Нет, дело не в том, что Алехандро стыдился раздеться при ней. Они же старые друзья. Просто… все та же история. И лошадка ждала, пока он сам не заговорит.
— Знаешь, — начал мальчик, понурив голову, — а вдруг соленая вода… Ведь мои ноги… Тетя говорит, что…
Но белая лошадка не стала его переубеждать. Она подошла к нему маленькими шажками, опустилась рядом на колени и сказала:
— Снимай всю одежду и садись на меня.
Алехандро так и сделал. И остался нагишом — таким, каким явился в этот мир, которому так не хватает белых лошадок. Он сел на своего четвероногого друга, лошадка прыгнула в воду и поплыла, а мальчик сначала держался за ее гриву, потом — за хвост, и оба радостно смеялись.
Вряд ли нужно говорить, что они провели так весь остаток дня — то плавая в море, то загорая на пляже, то разыскивая на берегу громадные раковины, которые светились изнутри разноцветными красками зари. Мальчик и лошадка резвились, свободные и счастливые, пока не наступил вечер и Алехандро не почувствовал, что ужасно хочет есть и спать. И немудрено: не может же мальчик питаться одними плодами.
Тогда лошадка сказала:
— Садись, пора возвращаться.
Алехандро прыгнул на нее, и они снова помчались под звездным небом, прискакали в город и очутились у знакомого окна. Там мальчик расстался с лошадкой, на прощанье крепко-крепко поцеловав ее в лоб.
И лошадка сказала:
— Ни о чем не печалься. Мы еще встретимся и вместе поскачем, но запомни, отныне ты будешь приходить ко мне.
— Хорошо, — ответил Алехандро и увидел, как лошадка направилась к карусели и заняла свое место среди других лошадей.
На следующий день, под вечер, в дом пришел доктор, справиться о здоровье мальчика. И тетя, сияя от счастья, сказала, что мальчик пошел на карусель. Доктор, хотя он был добрым, старым и мудрым человеком, от удивления даже вскочил на ноги:
— Но ведь он еще не может ходить!
— С утра ушел, — сказала тетя, а доктор, взглянув через окно на карусель, снова опустился в кресло:
Ну и ну! Непостижимо! Видно, мои лекарства и в самом деле помогли.
1974.
Свидетельство
(Перевод Р. Линцер)
Пожалуй, это рассказ.
С чего бы начать? Как рассказать обо всем просто, без прикрас? Право, это нелегко.
Когда-то возник у меня замысел. Я задумал создать в литературе мир, где все, сделанное из дерева, снова зазеленеет. Другими словами, дерево победит смерть, принесенную либо топором, либо долотом резчика.
Представляете себе? Возьмем, например, трость; вообразите, сколько людей на нее — старую, высохшую — опирались, сколько дорог она исходила, и вдруг или же постепенно эта трость опять оживает. И возможно, потом, среди ночи, стоя в подставке для палок и зонтов, она зацветет и выбросит новый листок, колеблемый ветром. Подумайте о стуле, снова благоухающем былым красным деревом, или о старом кресле-качалке из махагуа, неожиданно породившем нежный желто-красный цветок среди свежих листьев.
А оконная рама, зашелестевшая зелеными побегами? И сквозь них проникает ветерок и солнечный свет.
Входная дверь пустит корни, и они раскинутся в земле под тротуаром.
Или в дальних полях старая рукоять плуга однажды ночью разольет в воздухе аромат апельсинового цветка.
И вот все, что только ни есть деревянного на свете, вдруг воскреснет и вернется к прежней своей судьбе.
«Ну и что из того, — подумал я, — что хорошего может почерпнуть литература из этого удивительного чуда? Где же непременная общественная роль автора, который, пользуясь всей прелестью и силой слова, призывает к добру или злу других и самого себя? Неужели достаточно красоты ради красоты? И литературе нашего времени пристало говорить о дереве ради дерева?»
Нет, не могу я удовлетвориться формой ради ее своеобразия и поэтичности. Все эти доводы я привел себе и убил рассказ, так и не породив его.
Три года я не был в родном городке. И однажды вернулся. Как объяснить это теперь? Как рассказать?
