Рамон Меса - Мой дядя - чиновник
Он машинально обернулся, словно для того, чтобы убедиться в горькой правде, и, увидев насмешливую улыбку, ещё блуждавшую на губах дона Матео, почувствовал нестерпимое желание броситься на него с кулаками и ударить по лицу.
Но он был не в силах утолить свою месть: нанесённое дону Тибурсио оскорбление, казалось, не позволяло ему сделать шага назад и настойчиво толкало его на улицу.
— И правда! — пробормотал дои Тибурсио. выбравшись из дома. — Что мне теперь там надо?
И он заплакал, как ребёнок.
Неделю спустя старинный особняк семьи Армандес стал роскошным жилищем его превосходительства сеньора графа Ковео и его супруги.
XVIII
ПОСЛЕДНИЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
Жизнь в канцелярии била ключом, деловая лихорадка достигла предела. Слышны были только скрип перьев по бумаге да шелест быстро перевёртываемых листов, сшитых в пухлые папки, которые чиновники пронзали яростными взглядами и осыпали самыми страшными ругательствами.
Граф сидел в своём кабинете за большим письменным столом, заваленным папками, бумагами и объёмистыми пачками документов, и тоже что-то быстро строчил. Его перо, словно с помощью неких невидимых нитей, управляло целым отрядом других перьев: всякий раз, когда оно останавливалось, замирали и остальные, а в те дни, когда оно проворно летало по бумаге, все перья отплясывали неистовый танец.
Лестница была полна людей: они поднимались, спускались, задавали вопросы, жестикулировали, скрежетали зубами или старались успокоить своё неистово бьющееся сердце
— Ого! И вы здесь?
— Да, сеньор, не знаю, зачем я им понадобился, просто ума не приложу. Несколько лет тому назад у меня, правда, было здесь одно дело, но я полагал, что оно уже давно улажено.
— То же самое и со мной… Похоже, что они здесь всё перевернули вверх дном. У меня, представьте себе, тоже очень старое дело…
— Как вы думаете, нас ожидает что-нибудь неприятное?
— Не знаю, потому и пришёл сюда… Но, судя по всему, ничего хорошего не будет…
Подобные разговоры поминутно возникали в приёмных и коридорах канцелярии. Все терпеливо и с некоторым страхом ждали своей очереди. Зачем это их так срочно вызвали?
Но каждый, кто входил в кабинет графа, мгновенно забывал свои тревоги. Сеньор Ковео встречал посетителя с улыбкой, просил садиться поближе, похлопывал даже раз-другой по руке; затем вытаскивал из ящика стола изъеденную молью папку с делом, с самым важным видом пробегал находящиеся в вей документы, наконец становился ещё более любезным, и в его голосе появлялись сладчайшие модуляции, которые напоминали нежные звуки флейты.
Кто мог устоять перед медоточивой лестью графа, его добродушными подмигиваниями, учтивыми жестами и в особенности его весёлостью, улыбками и шутками, невольно вызывавшими нервный смех, который обычно приходит на смену страху?
Некоторые посетители являлись с твёрдым намерением бороться за свои права любыми способами, но выходили из кабинета, краснея за свои дурные помыслы. Бороться? Что за глупость! Разве можно бороться с таким обаятельным человеком?
На других, кто приходил сюда не в первый раз, льстивые речи графа не оказывали желаемого действия. В таких случаях дон Ковео напускал на себя важность, подобающую его положению и рангу.
— Хм! — кашлял он. — Сеньор секретарь!
В кабинет поспешно входил дон Матео.
— Давайте разберёмся, что соответствует истине в жалобе этого сеньора.
Проситель тут же пытался своими словами объяснить суть дела нежданному третейскому судье, но граф немедленно прерывал его:
— Позвольте, позвольте…
И он делал такие поправки, которые полностью сбивали с толку посетителя.
— Поводов для возбуждения жалобы нет, — изрекал, словно приговор, дон Матео, подпирая рукой нижнюю челюсть, высоко подняв брови и устремив взор на жалобщика.
— Хорошо, — предлагал сеньор граф. — Сейчас я очень занят, поэтому обсудите всё с моим секретарём и постарайтесь найти наилучший способ уладить дело, не повредив ничьим интересам.
Посетитель, сразу возымев некоторые надежды, шёл за доном Матео и давал возможность войти в кабинет другим просителям, ожидавшим у дверей.
Правда, очереди в кабинет к графу были не такими уж большими: он каждый день заранее указывал часы приёма для тех, кого вызывали, к нему по поводу пеней, повинностей, штрафов и прочих многообразных взысканий. Кроме того, в приёмной дежурил привратник в суконной, без единой пылинки форме, в ботинках, которые, казалось, были сделаны из чёрного дерева, покрытого лаком, и в безукоризненно чистой рубашке. Он сдерживал наиболее горячих посетителей, поторапливал медлительных и в строгом порядке направлял их всех, словно покорное стадо, в кабинет сеньора графа Ковео.
Ввиду большого расхода перьев и бумаги, у Доминго каждый день происходили неприятные объяснения со столоначальником, ведавшим распределением канцелярских принадлежностей; но за все эти досадные пререкания его с лихвой вознаграждало то удовольствие, которое он получал, доводя до сведения графа новости, ежечасно становившиеся известными бывшему лодочнику. «И какой только дьявол людей за язык тянет: у них только и дела, что болтать о сеньоре графе!» — удивлялся простодушный Доминго.
У Гонсалеса, которого граф именовал не иначе как Львом, тоже постоянно что-нибудь случалось. В отличие от Доминго, он не церемонился, когда слышал, как поносят его начальника и покровителя, а, готовый сражаться за него хоть с целым светом, закатывал рукава и набрасывался на клеветника с кулаками. Единственным противником, внушавшим ему суеверный страх, была пресса, — когда газеты писали что-нибудь дурное о графе, Гонсалес даже не помышлял о драке: всё-таки, несмотря на свой гигантский рост, он был только человеком. Огромные машины, при каждом движении покрывавшие буквами целые листы бумаги, наводили на него ужас; их грохот, доносившийся из типографий, обращал его в бегство. Даже когда ему на улице показывали какого-нибудь журналиста, он не хотел верить своим глазам: в его представлении журналисты — хотя он никогда раньше пе видел живого представителя прессы — совсем не походили на обычных людей.
Итак, страстное желание писать и трудиться, охватившее сеньора графа, настойчиво проникало во все уголки канцелярии и отражалось на работе всех чиновников.
Люди входили и выходили, разбредались по лестницам, переходам, коридорам, выстраивались длинными хвостами у столов в кабинетах и, словно одурелые, сновали по отделам.
— Что тут происходит? Что у них случилось? — спрашивали друг друга посетители, так и не получая вразумительного ответа.
Чтобы дать себе хоть небольшую передышку, несчастные подканцеляристы пятого разряда, спины которых разламывались, а глаза слепли от долгого сидения, прерывали занятия и отправлялись за водой, за бумагами, за справкой в архив.
— Что, все сделали?
— Ещё нет, сеньор.
— Тогда по местам, лентяи! — ворчали начальники и метали грозные взгляды. — Видана ли подобная наглость?… Хотят получать деньги, хорошо одеваться, а палец о палец ударить не желают!
Бедняги подканцеляристы и письмоводители склоняли растрёпанные головы над бумагами и исписывали лист за листом, чуть не падая со стульев от усталости.
Но сеньор граф развивал бурную деятельность не только в канцелярии. Вечерами он не засиживался дома, а, наскоро пообедав, отправлялся с визитами к различным, влиятельным особам. Самые долгие беседы происходили у него табачным фабрикантом и журналистом.
По дороге он просматривал записочки, которые хранились в объёмистом бумажнике, едва умещавшемся в кармане его широкого пальто. В одних домах дона Ковео встречали с распростёртыми объятиями, хозяева других, сурово нахмурив брови, нелюбезно выпроваживали его. Граф, однако, не смущался, не отступал ни перед какими препятствиями и продолжал делать своё дело. Ему не хватало одного — времени: в те дни проклятые стрелки часов вращались слишком быстро.
У графского привратника голова шла кругом от бесчисленных распоряжений.
— Если придёт такой-то, меня нет дома… Если же приедет сеньор маркиз, пусть подождёт… Американцу с зонтиком и собакой скажи, что я больше не могу ждать: пусть хоть лопнет, но уплатит пошлину за муку, которую отправил в Сантандер… Господину в зелёных очках передай, что так дело не пойдёт и что он запросто угодит в тюрьму, если не перестанет мне надоедать.
— Слушаюсь, будет исполнено, знаю, знаю, да, сеньор… — торопливо отвечал привратник, прекрасно справлявшийся с любым поручением.
Даже Клотильда, не интересовавшаяся ничем, кроме драгоценностей, модных нарядов и костюмов, которые, по её мнению, следовало носить мужу, чтобы не казаться смешным в обществе, и та заметила, насколько он озабочен.
