Уильям Фолкнер - Деревушка
- Он и не будет никогда жевать табак,- сказал Букрайт. - Это девочка.
Сначала он не знал, как быть, но колебался недолго. "Лучше сразу",сказал он себе. Все равно, даже если она надеялась, сама того не подозревая. На другой день, когда она пришла за детьми, он ждал ее.
- Его жена приехала, - сказал он. На миг она словно окаменела.- Но ведь вы ничего другого и не ожидали, правда? - сказал он.
- Да,- сказала она.
И вот даже этой зиме пришел конец. Она кончилась, как и началась, дождем, не холодным ливнем, а шумливыми бурными водопадами теплых струй, смывших с земли лютый, упорный холод, а запоздавшая весна уже бежала по их сверкающим следам, и всюду пошла кутерьма, все появилось разом - почки, цветы, листья, все ожило - пестрый луг, и зеленеющий лес, и широкие поля, пробудившиеся от зимней спячки, готовые принять плуг, ведущий борозду. Школа уже закрылась на лето, когда Рэтлиф проехал мимо нее к лавке и, привязав лошадей у знакомого столба, поднялся на галерею, где сидели на корточках и на скамьях все те же семь или восемь человек, словно просидели так с тех самых пор, как он оглянулся на них в последний раз почти полгода назад.
- Ну, друзья,- сказал он,- я вижу, школа уже закрыта. Теперь ребята пойдут в поле, глядишь, вам и отдохнуть можно будет.
- Она закрыта с самого октября,- сказал Квик. - Учитель удрал.
- А. О.? Удрал?
- Его жена явилась. А он только завидел ее - и давай бог ноги.
- Кто, кто? - переспросил Рэтлиф.
- Его жена,- сказал Талл.- По крайней мере, так она сказала. Такая толстая, седая...
- Что за чушь,- сказал Рэтлиф.- Да он и не женат вовсе. Ведь он прожил здесь три года. Наверно, это была его мать.
- Да нет же,- сказал Талл. - Она была молодая. Просто у нее волосы все седые. Приехала в коляске вместе с ребенком месяцев шести.
- С ребенком? - сказал Рэтлиф. Моргая, он глядел то на одного, то на другого.- Послушайте, что все это значит? Откуда у него взялась жена, да еще с шестимесячным ребенком? Разве он не прожил здесь, у всех на глазах, целых три года? Что за чертовщина. Да когда же он успел, ведь ни разу и не уезжал надолго.
- Уоллстрит говорит, что это его жена и ребенок, - сказал Талл.
- Уоллстрит? Это еще кто такой?
- Сынишка Эка.
- Тот мальчуган лет десяти? - Теперь Рэтлиф, моргая, уставился на Талла. - Да ведь про нее в первый раз шуметь начали только два или три год назад, когда там была паника. Откуда же у десятилетнего мальчика такое имя Уоллстрит?
- Не знаю,- сказал Талл.
- А ребенок, видно, и в самом деле его,- сказал Квик. - По крайности, он как глянул на эту коляску, только его и видели.
- Еще бы,- сказал Рэтлиф.- Ребенок - это такой подарочек, от которого всякий мужчина побежит, если только еще есть куда бежать.
- Видно, он знал, куда бежать,- сказал Букрайт хриплым резким голосом.Уж этот ребеночек его бы не выпустил, если, конечно, кто-нибудь прежде повалил бы А. О., а ему дал бы ухватиться как следует. Он и то был больше папаши.
- Может, он еще ухватится,- сказал Квик.
- Да,- сказал Талл.- Она пробыла здесь ровно столько, сколько нужно, чтобы купить банку сардин и галеты. А потом ей кто-то показал, куда ушел А. О., и она поехала по дороге в ту сторону. Он-то пешком ушел. Они оба ели сардины, она и малыш.
- Так, так, - сказал Рэтлиф. - Вот они, Сноупсы. Так, так.- Он умолк. Молча смотрели они, как по дороге едет коляска Уорнера. Правил негр; а сзади, рядом со своей матерью сидела миссис Флем Сноупс. Она даже не повернула свою красивую голову, когда коляска поравнялась с лавкой. Ее лицо проплыло мимо них в профиль - спокойное, беспамятное, равнодушное. Оно не было трагично, на нем была лишь печать проклятия. Коляска проехала.
- А тот вправду дожидается в тюрьме, покуда Флем Сноупс вернется и его вызволит? - спросил еще кто-то.
- Да, он все еще в тюрьме,- сказал Рэтлиф.
- Но он дожидается Флема? - сказал Квик.
- Нет,- сказал Рэтлиф.- Потому что Флем не вернется, покуда того не засудят.- Но тут миссис Литтлджон, выйдя на веранду, зазвонила в колокольчик, зовя к обеду, и все встали и начали расходиться. Рэтлиф и Букрайт вместе спустились с крыльца.
- Ерунда, - сказал Букрайт.- Даже Флем Сноупс не даст повесить собственного двоюродного брата ради того, чтоб деньги сберечь.
- Сдается мне, Флем знает, что до этого дело не дойдет. Джек Хьюстон был убит выстрелом в грудь, а всякий подтвердит, что он никогда не расставался с револьвером, да и револьвер нашли на дороге, на том самом месте, где лошадь шарахнулась и убежала, так что неизвестно, выронил он его из рук или из кармана, когда падал. Я думаю, Флем все разнюхал. И теперь он не приедет, пока все не будет кончено. Какой ему расчет приезжать, ведь жена Минка сразу в него вцепится, а люди скажут, что он хочет сгноить брата в тюрьме. Бывает такое, чего даже Сноупс не сделает. Не скажу точно, что именно, но, право же, иногда и такое бывает.
Букрайт пошел своей дорогой, а Рэтлиф отвязал лошадей, ввел их во двор к миссис Литтлджон, распряг и отнес упряжь в конюшню. Он не видел идиота с того самого сентябрьского дня, и теперь что-то словно подталкивало, подгоняло его; он повесил сбрую на гвоздь и пошел по темному вонючему проходу между пустыми стойлами, к самому крайнему стойлу, заглянул туда и увидел на полу толстые бабьи ляжки, бесформенную фигуру, неподвижную в полумраке, ублюдочное лицо, которое повернулось и взглянуло на него, и в бессмысленных глазах что-то мелькнуло, словно он смутно узнал его, но не мог вспомнить, слюнявый рот приоткрылся и издал хриплый, жалостный, едва слышный звук. На коленях, обтянутых комбинезоном, Рэтлиф увидел обшарпанную деревянную корову, игрушку, какие дарят детям на рождество.
Подходя к кузнице, он услышал удары молота. Потом молот повис в воздухе; тупое, открытое, здоровое лицо взглянуло на него без удивления, почти не узнавая.
- Как поживаешь, Эк, - сказал Рэтлиф.- Не можешь ли сразу после обеда сбить старые подковы у моих лошадок и подковать их наново? Вечером мне нужно съездить кое-куда.
- Ладно,- сказал кузнец.- Ведите, сделаю.
- Ладно,- сказал и Рэтлиф.- А скажи-ка, этот твой сынишка... Ты ведь недавно переменил ему имя, правда? - Кузнец поглядел на него, не опуская молота. На наковальне медленно остывала раскаленная докрасна поковка.- Я про Уоллстрита.
- А-а,- сказал кузнец.- Ну, нет. Мы ничего не меняли. До прошлого года у него вовсе никакого имени не было. Когда померла моя первая жена, я оставил его у бабки, покуда сам устроюсь; мне об ту пору всего шестнадцать лет было. Она назвала мальчишку в честь деда, но настоящего имени у него все-таки не было. А в прошлом году я пристроился и послал за ним, вот тогда и подумал, что, может, ему лучше дать имя. А. О. вычитал в газете про панику на Уоллстрите. Ну он и порешил, что ежели назвать его "Уоллстрит-Паника", он, может, разбогатеет, как те люди, что эту панику устроили.
- Вот как,- сказал Рэтлиф. - Шестнадцать лет. Значит, одного ребенка тебе мало было, чтобы устроить свою жизнь? Сколько же их потребовалось?
- У меня их трое.
- Значит, еще двое, кроме Уоллстрита. И что же...
- Еще трое, кроме Уолла, - сказал кузнец.
- Вот как,- сказал Рэтлиф.
Кузнец немного помедлил. Потом снова занес молот. Но не ударил, а постоял, глядя на остывшее железо на наковальне, потом положил молот и пошел к горну.
- Значит, тебе пришлось уплатить все двадцать долларов сполна,- сказал Рэтлиф. Кузнец обернулся.- Ну, прошлым летом, за эту корову.
- Да. И еще двадцать центов за игрушку.
- Так это ты купил ее?
- Да. Меня жалость взяла. Я и решил,- может, он еще войдет когда в разум, так, по крайности, ему будет над чем поразмыслить.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЫ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
День уже клонился к закату, когда люди, сидевшие на галерее лавки, увидели, что с юга по дороге приближается фургон, запряженный мулами, а за ним длинная вереница каких-то странных, по-видимому, живых фигур, - в косых лучах заходящего солнца они походили на пестрые, причудливые лоскутья, оторванные наобум от каких-то огромных плакатов, - быть может, цирковых афиш, - привязанные позади фургона, они двигались каждая самостоятельно и всем скопом, словно хвост воздушного змея.
- Это что за чертовщина? - сказал кто-то.
- Цирк едет,- сказал Квик.
Все зашевелились, вставая, чтобы взглянуть на фургон. Теперь уже было видно, что позади него привязаны лошади. На козлах сидели двое.
- Мать честная, - сказал первый по фамилии Фримен. - Да ведь это Флем Сноупс.
Все были уже на ногах, когда фургон остановился, Сноупс слез на землю и подошел к крыльцу. Он словно уехал только нынешним утром. На нем была все та же суконная кепка, крошечный галстук бабочкой, белая рубашка и серые брюки. Он поднялся на крыльцо.
- Здорово, Флем, - сказал Квик. Тот на ходу скользнул по всем, сидевшим на галерее, небрежным взглядом, никого не замечая. - Что это вы, цирк завели?
- Здравствуйте, джентльмены! - сказал он.
Все расступились, и он прошел в лавку. Тогда все спустились с крыльца и подошли к фургону, позади которого, настороженно сбившись в кучу, стояли лошадки, маленькие, почти как кролики, разноцветные, как попугаи, прикрученные одна к другой и к фургону кусками колючей проволоки. С узкими крупами, покрытыми ситцевыми попонами, с изящными ногами и розовыми мордами, они злобно и нетерпеливо косили разноцветными глазами, жались друг к другу, настороженно неподвижные, дикие, как олени, опасные, как гремучие змеи, кроткие, как голуби. Люди стояли на почтительном расстоянии. Раздвинув их плечом, подошел Джоди Уорнер.
