Норман Мейлер - Из пламени на Луну
Первый лунный камень и первая горсть лунной пыли, которые предстояло взять астронавтам, назывались "образцом на непредвиденный случай", и Армстронг должен был, особо не мешкая, выполнить задание, но он, казалось, забыл о нем. Ему ненавязчиво напомнили об упущении Олдрин и кэпком.
- Нил, здесь Хьюстон, - опять обратился к Армстронгу кэпком, - вы взяли образец на непредвиденный случай? Перехожу на прием.
- Вас понял, - ответил Армстронг. - Я займусь этим, как только закончу съемку.
Олдрин, вероятно, не слышал их разговора.
- Послушай, Нил, - сказал он, - ты не думаешь, что пора взять образец на непредвиденный случай?
- Ладно, - буркнул Армстронг.
Журналисты в зале дружно захохотали - человека доняли придирками и, на Луне; мы всегда смеемся, когда подмечаем проявление простых естественных чувств, которые люди привыкли скрывать. Что же тут особенного? Ворчун остается ворчуном даже на Луне.
Телевизионное изображение улучшалось, но не намного, напоминая кадры самых ранних немых фильмов. В лунных пейзажах было что-то притягательное. Призраки на экране подзывали к себе кивком головы других призраков, поверхность Луны выглядела так, как выглядит ночью снежный склон холма с проложенной по нему лыжней. Поля слепяще-белого цвета убегали в черные каверны, и на их фоне продвигался призрак Армстронга. Порой создавалось впечатление, будто сквозь него можно смотреть, как сквозь стекло. Он казался прозрачным.
Вслед за Армстронгом по лестнице спустился Олдрин, но он тут же повернулся и прыгнул назад, на нижнюю ступеньку лестницы, проверяя, сможет ли снова подняться в лунный корабль. Его карикатурно резкие движения вызвали хохот в зале, гомерический хохот, которым всезнающие журналисты встречают зловещий поскрип стульев в фильмах ужасов. Два привидения гордо вышагивали вокруг корабля, трусили взад-вперед, подшучивая над своими непривычными скачками и непривычной прогулкой, они передвигались быстрее, чем люди ходят обычно по Земле, и напоминали при этом детей в подбитых ватой одеждах, только что научившихся стоять на ногах, или чересчур укутанных начинающих лыжников. Порой астронавты походили на двух задорно танцующих пожилых джентльменов, порой, когда Армстронг и Олдрин в башмаках и перчатках поворачивались спиной к телекамерам и наклонялись, устанавливая оборудование, или тянулись за образцами лунных пород, они выглядели, как человекообразные обезьяны, порой фигуры астронавтов в скафандрах приобретали отталкивающий вид, становились зловещими на фоне зловещей Луны, покрытой белыми впадинами, иногда на пилотов падал солнечный свет, делая их изображение одновременно и отталкивающим, и притягательным, и контрастным, и расплывчатым, отчего два силуэта словно колебались бесплотно, как одноклеточные под микроскопом; время от времени на заднем плане появлялся корабль - какой-то странный, прокопченный, точно татарский таган, брошенный где-то на сибирской равнине. Эти картины - необычные и трогательные, величественные и смешные - вызывали в памяти очень старые фотографии, привезенные из экспедиций на Северный полюс; подвиг астронавтов не знал примера в истории, но вместе с тем они выглядели нелепо, а их рабочие переговоры на далекой Луне звучали забавно.
- Что ты сказал, Баз?
- Я говорю, камни довольно гладкие.
Журналисты вновь разразились оглушительным хохотом. Все зааплодировали, когда астронавты установили американский флаг на Луне. Аплодисменты не утихали, они переросли в овацию, журналисты поднялись со своих мест и стоя приветствовали флаг. Возможно, это было своеобразное искупление вины за безудержные приступы смеха, которые, несомненно, повторятся снова, но скорее всего журналисты так горячо аплодировали потому, что само событие поражало грандиозностью. Общество, нуждающееся в исцелении, наблюдало самое целительное зрелище. Но техника передачи этого самого целительного зрелища было несовершенной. Вот почему смеялись журналисты, смеялись снова и снова. Порой Олдрина и Армстронга легко можно было принять за Лорела и Харди, переодетых в космические костюмы.
В зале раздался голос Коллинза. Он более часа путешествовал над невидимой стороной Луны вне сферы действия радиосвязи и поэтому не знал, как протекала высадка Армстронга и Олдрина. Связь с ним прервалась гораздо. раньше, чем Армстронг ступил на поверхность Луны.
- Как дела? - спросил Коллинз.
Кэпком: Вас понял. ЕВА идет превосходно. По-моему, сейчас они устанавливают флаг.
Коллинз: Отлично.
Все рассмеялись, почувствовав твердую горошину зависти, спрятанную под двадцатью матрацами, набитыми ханжеством НАСА.
Кэпком: Пожалуй, вы оказались среди немногих американцев, которые не видели телепередачи.
Коллинз: Не стоит из-за этого волноваться. Все в порядке. Тут уж ничего не поделаешь.
Журналисты вторили Коллинзу оглушительным хохотом.
Коллинз: Как изображение?
Кэпком: Качество прекрасное, Майк. Просто замечательное, ничего не скажешь.
Коллинз: Вот это да! Отлично!
Телепередача велась без перерыва, астронавты успели уже испробовать различные способы передвижения: ходьбу, бег трусцой, кенгуриные прыжки.
Лоуэлл НЕСБИТТ. Бухта МИК (монтажно-испытательный комплекс).
В скачках Армстронга и Олдрина было много невысказанной радости, и вместе с тем им словно передалось вдруг легкое чувство почти болезненной зависти, охватившей зрителей. Но в конце концов все поняли, что они созерцают чудо. На журналистов нахлынуло странное ощущение счастья, которое точно бродило по экрану в обличье астронавтов, напоминавших одетых по старой моде актеров, знакомых по расплывчатым кадрам давно забытых комедийных фильмов. Такое счастье приходит порой рука об руку с душевными ранами. Ведь ему сопутствует ощущение боли, ибо думать о Луне без боли нельзя - сколько недостижимых дерзновенных мечтаний поэтов связано с ней! и теперь нашу Луну завоевывали без нас астронавты, в этом таилось и счастье, и боль, ибо высадка на Луну принесла мучительные страдания каждому честолюбивому гордому сердцу. Однако мы еще не сознавали в тот час пьянящего счастья, как глубоки наши раны - излечимы они или смертельны. Перемены могут обладать живительной силой. И люди повсюду с таким же пристальным вниманием смотрели на экран, с каким они изучают свои раны, они наблюдали за передвижениями астронавтов в условиях небольшой силы тяжести скачкообразными, парящими, быстрыми. В тверди небесной что-то менялось.
Итак, Армстронг с Олдрином установили флаг. Заговорил кэпком. Он попросил астронавтов встать напротив телекамеры и объявил, что сейчас президент США обратится к ним с краткой речью.
Армстронг: Для нас это большая честь.
Кэпком: Господин президент, Хьюстон на проводе. Говорите, пожалуйста.
Было заранее известно, что президент обратится с речью к астронавтам, но либерально настроенные журналисты встретили слова кэпкома гулом неодобрения, на который истинные патриоты ответили неистовыми рукоплесканиями.
Президент Никсон: Нил и Баз, я говорю с вами по телефону из Овального кабинета Белого дома. Несомненно, это самый знаменательный телефонный разговор в истории человечества.
Журналисты сыпали язвительными насмешками. Это самый дорогой телефонный разговор в истории человечества, заметил кто-то. Зал разразился рукоплесканиями.
Президент Никсон: Я просто не могу выразить словами, как мы вами гордимся. Этот день станет самым великим днем в жизни американского народа. И людей всего мира. Я уверен, что они так же, как и американцы, преклоняются перед вашим подвигом. Благодаря вам небо стало частью мира, доступного человеку. Вы говорите с нами из Моря Спокойствия, и это вдохновляет нас удвоить усилия, направленные на установление на Земле мира и спокойствия. В этот исключительно важный момент в истории человечества все люди на Земле испытывают единые чувства. Они испытывают единое чувство гордости за ваши дела. Они возносят единые молитвы о том, чтобы вы благополучно вернулись на Землю.
В речи президента не было ни одного лишнего слова. Пожалуй, психология машин прививается быстрее в том обществе, где человек действует расчетливее машин, которые он использует.
- Спасибо, господин президент, - ответил Армстронг дрогнувшим голосом.
Что за сладостный миг для Ричарда Никсона, если первые слезы на Луне пролились после его речи.
- Нам оказали высокую честь и доверие, - продолжал Нил Армстронг, быть посланцами не только Соединенных Штатов, но и всего миролюбивого человечества.
Кончив говорить, он отдал честь. Снова послышались едкие замечания. Лицо Никсона исчезло с телеэкранов, его голос, звучавший в зале, умолк. Астронавты продолжали свою прогулку. По существу, она еще не была закончена наполовину, впрочем, возбуждение, вначале охватившее журналистов, смыла только что отшумевшая волна красноречия - теперь они размышляли над тем, не хочет ли Никсон нажить политический капитал на поддержке новой космической программы. Астронавты бродили по лунной поверхности, перелетали с места на место, перепрыгивали через впадины, проводили исследования и собирали образцы грунта; тем временем настроение журналистов изменилось. В зале сидели люди XX века, ловящие слова на лету, чуткие к малейшим изменениям моды. Астронавты уже полтора часа блуждали по Луне, и журналисты заскучали - некоторые из них предпочли улизнуть. Теперь собравшиеся чувствовали себя так, будто досматривали четвертый период бейсбольной встречи, заранее зная, какая команда победит. Телерепортаж походил на трансляцию игры новичков, которые бестолково бегали по полю в холодную погоду. Журналисты понемногу оставляли зал. Даже Водолей не досмотрел передачу до конца.
